Хорт запустил руку в другую тумбовую опору и вынул коробочку. Да, та самая работа и тот переливчатый камень, это вряд ли сумеют подделать.

— Почем мне знать, что вы это не отняли силой? — по возможности спокойно спросил я. — И что вы говорите правду?

— Вот почему я и хотел, чтобы вы сами ощутили здешнюю атмосферу, — он слегка потемнел лицом. — Тут и захочешь — не соврешь, хотя схитрить возможно. Всё-то вы торопитесь, Иегошуа. Нетерпение сердца — знаете?

— Он сложил кота с плеча, тот растопорщился в воздухе, как тугая латексная игрушка, прыгнул, изогнувшись, из рук в кресло и нахалом посмотрел мне в лицо.

— Что вам остается, как не поверить нам?

— И что мне в вас и что вам с меня, как говорится. Куда его повезли?

— Думаете, они передо мной отчитываются?

— Ну, какой дорогой.

— Липовой аллеей. Что удивились? В самом деле есть такая, кроме как ею отсюда не выедешь, хотя въехать только иначе и можно. Пообедать останетесь? Ах, нет, разумеется. Проводить вас? Николаус, мяукни мне Атту, пожалуйста.

Кот скользнул за дверь; через минуту раздалось торопливое пощелкивание юных каблучков, и к нам зашла девушка лет шестнадцати, круглощекая и плотненькая, как медвежонок. Кажется, зря я отказался от трапезы: нектары были у него отменные, несмотря на несъедобную к ним приправу.

— Девочка, покажи этому водителю липовую аллею, хорошо?

— Он что, тоже чудик? — халат на ней выдавал бы профессиональную медсестру, но, к несчастью, был ярко-сиреневым в муаровых разводах.

— Нет, пока нормальный, Атта моя, до уныния нормальный.

Итак, я вдел в дырку на правом ухе серьгу, — всё, что мне тут досталось в удел, — и погрузился в машину. Атта залезла ко мне на узкое сиденье — показывать дорогу. Мы не торопясь двинули в объезд живой изгороди. Теперь я видел на траве легкие примятости от шин, только едва заметные — такой был плотный газон.

Потом я узрел искомое. Аллея размыкала кустарник в стороне, прямо противоположной воротам, и уходила в белый свет как в копеечку. Тут наши с ней пути смыкались.

— Вот, глядите, тут вы вполне въедете на главную дорогу через просвет в деревьях, только потом они пойдут гуще. Вы по ней не гоните, хорошо?

Она была права: мало того, что липы теснились, как в лесу, само полотно здешнего автобана предназначалось не иначе как для благородных кавалеров верхом на кровных скакунах и не менее благородных дам в портшезах. Ничто более широкое, чем два кринолина, на нем бы не разминулось.

— Что же вы дорогу за столько лет не расширили?

— Вы дорогу видите, а мы — деревья, — недовольно объяснила она. — Липовый цвет, и мед, и красота необыкновенная, да и живые они.

Жизнь и красота — вещи отличные, но только идиот, причем патентованный, мог упустить из виду расписание встречных перевозок: в пятницу, скажем, сюда, в субботу отсюда. Оставалось надеяться, что встречный мне транспорт изначально прет по целине или летает по воздуху. Ни отстойников, ни прогалов между стволами метрового обхвата видно не было. Просить у Атты дальнейших инструкций было мне неловко, поэтому я ее выпустил, захлопнул за ней дверцу Дюрры и рванул рычаг на себя. Моя деточка сразу пошла на третьей скорости, бешено гудя в клаксон. Деревья знай только мелькали по сторонам, сливаясь в единую зеленую декорацию. Вдруг она взорвалась пышным кремовым цветом и дурманящим медвяным запахом. Невидимое облако теснило нас со всех сторон, я хватал воздух открытым ртом, мотор зачастил с перебоями. Я ударил по тормозам — никакого проку. Дюрра тоже надышалась и своевольничала, вроде бы даже прибавила скорости… Электронные мозги здесь тоже свихиваются, говорил парень… Темные стволы все сдвигались, тяжелые низкие ветви царапали кожу. Почти захлебываясь, я в последний миг рванул на себя тормоз — и тут только до меня дошло, что мы оба движемся не по своей воле. Но — поздно. Чувство было такое, будто меня всосало в гигантский пылесос и завертело. Теряя сознание, я почему-то почувствовал себя голым, ни металла, ни одежды — только серьга жутко оттягивала мочку и хотела оторваться в центростремительном полете в здешний Мальстрем. А потом темная вода расступилась и сомкнулась над моей головой.

Книга леса

Бог сотворил человека животным, получившим представление стать Богом.

Св. Василий Великий

Мы с Дюрандой, как ни в чем не бывали, стоим на берегу лесного озера. Посреди ряски, которая его затянула, — прорыв в виде окна, он уже затягивается. Берега, все в папоротнике и моховых подушках, носят следы нашего вторжения, и довольно вещественный: колею мы пропахали — хоть дубы шеренгой сажай. Я сидел сух и невредим, одежки были при мне. Дюрра с трудом отфыркивалась и дышала как паровоз, но ни на боках, ни на стекле «солярия» не было ни единой царапины. Я специально вылез и ощупал ее со всех сторон.

— И где это мы? — спросил я задумчиво. — На том свете, что ли? Если мы и тонули, старуха, то как-то уж очень быстро высохли.

Она не ответила.

Затем я обозрел декорации. Взглянул окрест меня — и душа моя страданием уязвлена стала: какая древняя мощь зазря пропадает! Сплошные корявые стволы, будто и не в тесноте росли, чешуи как на древнем ящере, а вверху сплошной шатер из игольчатых веток. То ли кедры, то ли пихты, если не считать размеров и того, что я не особо силен в ботанике. И их было не просто много — больше, чем мне было впору выдержать; они казались бесчисленными детьми одного прародителя, такова была их чистота и стать. Сквозь толстенное покрывало хвои еле пробивалась тонкая паутинчатая травка, но ближе к озерцу природа брала реванш, и под небесным продухом всякого салата было по колено: среди хвощей и дягиля желтели купальницы, наивно голубела россыпь незабудок, низкорослые розовато-сиреневые фиалки перемешались с ландышевой белизной и пурпурными брызгами лесной фиалки. Я начал соображать, что меня из пущей осени каким-то образом втряхнуло если не в весну, то в самое начало лета.

Среди автоволков, на байкерских посиделках за банкой пива и кружкой коньяку, бытовали россказни о каких-то лесных оазисах в пустыне и лесных дикарях, что бывали куда опаснее приморских. И в армии кое-кто хвалился, как их ликвидировал: халупы у них из щепок и корья, ей-Богу, — смеялся он, — горят как порох.

— Сходить в разведку, что ли, — сказал я Дюрре. Она промолчала.

Я достал топорик в чехле — единственное мое оружие, если не считать десантного ножа на длинной рукояти с пружиной внутри. Ножик был без рогов и кровостока, поэтому у Бдителей сходил за инструмент. Топорик я положил в глубокий внутренний карман моей косухи, нож подвесил за цепочку к подмышке правого рукава: стоит чуть тряхнуть рукой, нажать на кнопку, когда рукоять уже в твоих пальцах, — и можешь идти против всего света. Или сделать путевую отметину на стволе.

Я запер машину: она была еще теплой. Будем надеяться, оклемается от пережитого. А распечатать ее и увести — такого ловкача еще отыскать надобно.

На тропу я набрел быстро. Тонкая как нитка, она была подернута куцей зеленью, перерезана корневищами, однако чуть подальше расширилась и стала глаже. Ее обступали обширные цветущие земляничники, кое-где розовели неспелые ягоды. Я машинально сорвал одну такую — сладка необыкновенно. Лес тем временем на глазах редел, светлел, вместо елок появились лиственницы с березами. Вверху уютно щебетали птахи, белка шмыгнула с одной ветки на другую и побежала впереди меня.

— Вот выйду на ту дальнюю полянку с шиповником, глядишь, и первые грибы начнутся, — сказал я вслух.

Поляна оказалась ровной, как столешница, и трава на ней стояла не такая, как в самом лесу: изумрудная в голубизну, плотная и пружинящая, как в Гайд-парке — вот только где наши косилки? И, разумеется, о грибах я напророчил. Были грибы, даже выше моего роста: домики, что раздвинули над собой почву, как молодой подберезовик, розовато-коричневые или буро-золотистые, с крышами из дранки — и без окон. Зеленый свет и солнечные зайцы играли на стенах, и оттого они не казались слепыми. Изгородей при них не водилось, людей и подавно. Не удивлюсь — как бы они там, за дверью, освещались? После этой дурной подумки я беззвучно прыгнул из кустов прямо на ближнее крыльцо — теперь вжаться в косяк — толкнуть (она не поддалась, повертел ручку — черт! Дверка же в стену вдвигается, и защелки нет никакой) — проникнуть.