— Значит, есть книги, которые страдают, и бывают такие, которые служат исцелению мира, — сказал Эшу.

— Вот почему мы в Доме ничего не уничтожаем и бережем книги от всего, что может им угрожать, хотя это значит — не говорить с ними, не разгибать переплет, не листать страницы и содержать их как зверей в заповеднике. Я-то до них дотрагиваюсь, так сказать, злоупотребляю служебным положением, потому что иначе как мне их ощутить?

— А вы могли бы так найти Золотую Книгу, если бы она была? Ее же только видно насквозь — а запаха, наверное, нет.

— Хрусталь. А. Да, конечно. (К тому времени Эшу не однажды рассказал ему свою любимую притчу.) Знаешь, не очень-то я сей сказочке верю. Или, скорее, дело обстоит так: никто эту пракнигу найти не может в принципе, но все ищут, таясь друг от друга, и эти безнадежные поиски «держат» нашу библиотеку, как поиски Грааля держали средневековое рыцарство и весь тогдашний уклад. Конечно, это касается самых умных из нас.

— Может быть, мы просто не там ищем? — спросил Эшу. — Если, как вы говорите, вообще этим занимаемся. Не самой Книги нет, а просто ее обиталище находится в каком-то ином месте? Не снаружи, а внутри?

— Хм. Вот послушай лучше Хайдеггера, был такой философ: «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты — хранители этого жилища… Всякое слово с момента своего рождения и до самой смерти участвует в самых рискованные приключениях…» Ибо человек создает язык и в нем пребывает. Язык кристаллизуется в текст — человек окружен и защищен этим текстом. Все, что реализуется в его бытии, однажды было записано. Само прочтение книги есть его жизнь, его авантюра и эскапада».

— Ибо говорится еще: «Читать — не понимать, недоумевать. Текст, который я не понимаю, дает мне понять мое непонимание, высмеивает мои предрассудки. Текст читает читателя, и, кажется, ему весело».

— Здорово! Кто это написал?

— Некто Мерлин.

— Тот самый? Великий?

— Нет, другой, но тоже волшебник.

— Если книга создается, чтобы изменить тебя, а главный шедевр любого писателя — его читатель, как говаривал некто по имени Набок-Мурза, то чтобы найти Книгу, надо стать ею, — ответил Эшу.

Мысль о Книге постепенно порабощала его.

А дон Пауло делал его свободным, выправляя и исправляя стихийную тягу Эшу к любому печатному тексту. Если Иосия в свое время приучил своего сына относиться к изображенному на бумаге и к процессу его раскрытия и толкования как к святыне, директор эту святыню уничижал и ниспровергал, как буддийский учитель — Будду и патриархов. Учил устанавливать градацию внутри писаного царства и отличать, как говорится, инструкцию к мясорубке от жития святого, но не абсолютизировать ничего.

Дон Пауло играл роль мудреца, Эшу был простаком; вернее, не столько был, сколько притворялся, считая в душе последнее наивыгоднейшей позицией для ученика.

— Как говаривал Галилей: «..Философия написана в величественной книге, которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки которыми она написана», — цитировал наизусть дон Пауло.

— Он имел в виду природу. Иначе говоря, изначально Книга равновелика тварному миру, — отвечал Эшу. — Но как понять ее, если она более прочих книг, которые суть всего лишь ее оттиски, склонна нас дурачить? Что делать, если ее знаки противоречат очевидности?

— Плюнуть на очевидность и послать ее куда подальше. Помни, слово и вообще любой знак возникает лишь тогда, когда уже нет самой вещи. Стремясь поймать отпечатки вещей, разве не учил твой возлюбленный Набоков: «Настоящую литературу не стоит глотать залпом, как снадобье, полезное для сердца или ума, этого «желудка» души. Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, — тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, в наслаждением перекатывать во рту — тогда и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат, и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови».

— Здорово: гурманство, неотделимое от жертвенности.

— Конечно. Недаром еще индийцы считали рассказ искупительной жертвой, жрецом, богом и освобождением.

— А что именно слепляет ваша кровь, дон Пауло?

— Дай подумать. Пожалуй, роман-пастиш, роман-центон, который раньше считался пародийным жанром. Сплошная цитата и конструктор из блоков. Но ведь любой роман таков: писатель строит его из заимствований, неважно, откуда они взяты: из жизни или ее отражений. Поэзия, как сказано, вся — одна великолепная цитата. И хороший роман тоже. Лишь бы кровь, а значит — душа были и в самом деле твоими собственными. И душа того, кто читает и тем самым превращается в соавтора.

— Книга во мне или я в книге? Дом держит в себе Книгу или Книга — Дом?

— И то, и другое, вопреки логике. Ибо что такое логика, как не «жалкий участок земли, на котором мы, жалкие собственники, обыкновенно сажаем лишь «овощи» предрасудков. А вечные книги — ни почва, ни овощи; струи они; и они подмывают устои, рвут буквы и строки страниц, выбивая фонтанами и унося через окна: в безмерность Космоса». Это слова одного русского, Белого Поэта.

— Небезопасное основание и непрочный фундамент. Лучше было бы строить наш Дом на песке, — сказал Эшу. В веселой панике он на миг ощутил, что место его работы хранит тонны нитроглицерина, буйное ведьмовство на тонкой привязи, неуемный огонь, пылающий в хрупком алебастровом сосуде.

— А что такое истина?

— Покажи мне человека, который бы ответил на этот вопрос: даже пророк Иегошуа на это промолчал. Один физик говорил, правда, что противоположностью верного утверждения является неверное утверждение, но противоположностью глубокой истины — другая глубокая истина. Вот тебе если не ключ, то информация к размышлению. И вот метафора: мы рождаемся слепыми внутри темной и захламленной комнаты — своего подсознания, а, может быть, и вообще своего я. Вещи в ней — символы, отражения наших внутренних проблем и воплощения нашего несовершенства, — продолжал Боргес. — Психоаналитики с некоторым трудом убирают сами камни преткновения. Только какая радость незрячему жить в пустой квартире? Святые составили свод правил, которым надлежит следовать, если не хочешь разбиться в кровь, натыкаясь на эту дребедень. Но ведь куда лучше просто открыть окно и увидеть все в ясном свете!

— До окна тоже надо добраться. В чужих правилах это предусмотрено?

— Ну, по-моему, нет ни одного стоящего руководства по поводу того, как отыскать Бога.

— Или найти в себе свой свет. Самому стать светом.

— Хорошая идея. А для начала, сын мой, помедитируй на те пылинки, что вечно крутятся в том столбе света, что насквозь протыкает компьютерный зал сверху донизу. И желательно — с пылесосом в руках. Кстати, волне адекватный образ того, о чем мы сейчас говорили.

Дон Пауло говорил о комнате еще и так:

— Столб света соединяет дом с Чертогом. Здесь — Дом. Там, откуда истекает живое вещество луча — обиталище прекраснейших вещей; допустим, как раз там обитает Золотая Книга. Чертог открывается словом, которое есть в любом из людей, этаким — по аналогии — золотым ключиком. Но даже самые умные из нас попадают в Чертог с черного хода и воруют чепуху, которая подвернется под руку. Самое смешное, что воруют у себя же.

— Так, может быть, нашему дураку стоит ломиться через парадное? — сказал Эшу.

Тогда сказал дон Пауло:

— Чтобы взять в руки Золотую Скрижаль, надо самому сделаться хотя бы ординарной книгой. Ведь, знаешь, Книга всегда больше, чем о ней воображают. Человек, подчиняющийся установлениям Книги, воплощающий их хотя б слепо, делает себя ее Буквой и Знаком, через него начинает идти в мир ее сила, ее алгоритм. Но это — так мало: через него должен идти свет! Либо люди должны соединиться в церковь, либо человек должен стать сам собой, вселенским бытием. Книга ведь — не ряд телеграфных строчек, а единство, хитро и неразрывно сплетенное. Вред книг в том, что они диктуют культурные стереотипы. Но и польза тоже. Аруд, свод порождающих моделей классического арабского стихосложения, и Мабиногион, собрание священных Главных Тем кельтского поэта, подобны мощному стволу дерева, который держит цветущие и привольно шумящие ветви. Читай с разбором. Ищи среди многих книг ту, что уже сама взялась читать тебя, которая, стоит тебе войти в нее, сама проникает тебе в плоть, преобразуя ее, становится тобой и растет в тебе, поднимая тебя на свою высоту. Врачует душу и тело, как взыскуемый красный порошок алхимиков.