-  Ясильная, у меня есть цель...

Опять ушлакурить. Я смотрела в окно и думала о превратностях судьбы, о том, что человеккаждый своим путём идёт к цели. У каждого она своя. Поезд тормознул и, впустивновых пассажиров, раскраснев­шихся, с морозца, пошёл дальше. К нам, конечно же,никто не подсел. Купе на двоих. Клетчатые пузатые баулы, по-хозяйскивзгромоздившись на верхних пол­ках, отдыхали от московской сутолоки.

-   Киров, Вяткапо-новому, - весело объявила Ва­лентина. В руках она держала два мороженых. -Уго­щайтесь. Выскочила, воздухом подышала, - и, лизнув пару раз эскимо,посмотрела на меня уже не колюче и настороженно, а доверчиво, почтипо-дружески. - На чём я остановилась?

-  Натом, что цель достигнута, больше не пьёте.

-   Цель недостигнута. Моя цель другая. Я должна, понимаете, должна вернуться опять к томууровню, на котором была. Перед поездом вещи в камеру хранения сдала, а самазашла в магазин. Вижу - сервиз. Роскош­ный, почти пятьсот баксов. А у меняточно такой был, понимаете? Подарить пришлось, когда от суда отмазы­вались.Ничего, Валентина, сказала я себе, будет у тебя ещё такой сервиз, всё у тебябудет, ещё не вечер...

-  Адочь? Она-то как живёт?

-   Дочь моя... Нуладно, всё рассказывать, так всё. Дочь в тюрьме сидит.

У дочери красивоеимя Христина. Поступила в ин­ститут, но учиться не захотела, пошла работать вбар официанткой. Деньги не ахти какие, но хватало на са­мое необходимое.

Мать присылала изХанты-Мансийска «вспоможе­ние», на первых порах невеликое. В прошлом году наНовый год приехала, а у Христины новая шуба, рос­кошная, из голубой норки.

-   Говорю: «Откуда?»Молчит. Вижу колечко на ру­ке с непростым камушком. «Откуда?» Опять молчит.

Потом призналась:стала продавать наркотики. «Мам, я только пару раз, деньги нужны, одетьсяхочется, я больше не буду». Сказала я ей тогда: «С огнём шу­тишь, твой бизнесна беде людской замешан, опом­нись». Обещала. Уехала в Ханты-Мансийск, а черезмесяц телеграмма: «Срочно приезжай». Посадили Христину, пять лет дали.

Руканевольно поднялась, чтобы перекреститься.

-   Беда, беда,Валентина, помоги вам Господи!

Настороженныйвзгляд.

-   Вы в Бога верите?

Вздыхаю:

-  Аразве можно в Него не верить?

-   Тогда скажите,почему в моей жизни всё так не заладилось? Я ведь работала, не воровала, всё всемью, а муж от меня к другой ушёл, оставил одну с ребён­ком. Да и аварияэта... Ведь после неё всё вверх дном перевернулось. А Христина? Я же ничего длянеё не жалела, игрушки импортные, куртка не куртка, всё с иголочки. Хотелакоттедж купить, забрать её к себе, а теперь с передачами раз в месяц в тюрьмунаезжаю. В тюрьме она у меня лучше всех одета. Надсмотрщица говорит: «У васХристина как кукла по зоне ходит». А я отвечаю, что не хочу её терять, чтолюблю её, она у меня единственная.

-  Жаль,что нет у вас ещё ребёнка.

-   Был. Ещё доХристины. Но в роддоме на пятый день умер. Подруга посоветовала: «Ты его оставьв роддоме, без тебя похоронят, тогда и забудешь быстро».

-  Господи,как же живёте вы с такой бедой?!

Эти словавырвались из меня, и я испугалась. А Ва­лентина заплакала. Она плакала устало,обречённо, размазывая по лицу краску. Сильная женщина с изму­ченным саднящимсердцем. Вдруг она стала говорить, поспешно глотая слёзы:

-   Скажите, что мнеделать, скажите! Я ничего не понимаю, почему всё так? Я хочу нормальной жизни,такой, как раньше, я рвусь, уже коттедж присмотрела, а душа не на месте,Христина в тюрьме. За что мне это? Ведь я никогда ничего чужого...

-   Вам на исповедьнадо срочно. Душа покаяния тре­бует.

-  Акак это, исповедь?

Рассказываю.Советую не тянуть, пойти сразу же. И всё поведать. Про Христину, про аварию,про кот­тедж, про клетчатые баулы.

-   Не смогу. Я вцерковь боюсь заходить, меня отту­да какая-то сила гонит. Хотя очень хочется,если чест­но. Если бы с кем-нибудь...

-  Выбываете в Москве, давайте пойдём вместе.

-  Спасибо.Можно я позвоню вам?

Она нервно ищетна столе зажигалку и уходит ку­рить. А я опять смотрю в окно и вижу вдалеке, нане­большом взгорочке красавицу церковь. Купола синие, кресты золотые. Крещусь иуспеваю попросить перед мелькнувшим Божьим храмом вразумления заблуд­шей инесчастной душе. Саднит она, ноет нестерпимо, и никакие дорогостоящиепластические операции не исцелят эту боль и не зарубцуют эти раны. Никакаяманящая цель не отвлечёт израненное сердце. Не об­радуется и не возликует оно,ликование ведомо толь­ко покаявшемуся сердцу.

Столько лет житьбез покаяния! Как больно и как тяжело. А может быть, та авария на полном ходублагополучия и довольства была единственной оста­новкой в пути и Господьуправил ради спасения души потерпеть боль физическую? А душа-то не вразумилась,душа помчалась дальше догонять ускользаю­щие горизонты, преследовать желаннуюцель - вер­нуться в былое. Да разве можно вернуться во вчера? Духовный законбыл дерзко нарушен, и как резуль­тат - серьёзный сбой в налаженном пути. Уходмужа, беда с Христиной, запои и поиски сиюминутных ра­достей. Баулы... Имизабиты полки, они и здесь, в ку­пе, занимают не принадлежащие им места, месталю­дей на верхних полках. Смотрю на них и чувствую, как враждебны они, будточуют, что о них идёт речь. Маленькое тельце, оставленное в больнице радисобственной пощады- так легче забыть. Забыла? Нет, помнит, иначе не плакала бытак горько и так устало. Ведь детская ангельская душа, возлетев в обители неба,плакала и плачет о материнской не­избывной боли. Пощади, Господи, эта больнепере­носима. «За что мне это?» - кричит вопрос. И ответ кричит, да тольконадо захотеть его услышать. И содрогнуться, и припасть к милосердным коленям ивымаливать себе пощаду. Как всё страшно, как всё непросто и как всёпромыслительно.

-Не бросайте меня...

Валентинапринесла в купе сигаретный дух на кра­шеных волосах и развесёлой футболке.

-  Небросайте меня...

-  Неброшу, - обещаю.

А что ещё я могусказать своей случайной, неслу­чайной, попутчице? Рассказываю ей оТроице-Сергиевой Лавре, мы договариваемся, что она оставит на вокзале своибаулы, мы поедем к преподобному Сергию исцелять душу и укреплять дух. Пойдёт наисповедь.

-  Страшно...

-  Страшно.Но другого пути нет.

Дарю Валентинесвой маленький дорожный молит­вослов. Со стихами на последней странице. Яписала их гелевой ручкой, убористо, чтобы поместились. Пушкин. «Дар напрасный,дар случайный, жизнь, за­чем ты мне дана...» Унылое сердце не видит выхода, невидит смысла, не видит спасения. Но мудрый совре­менник Пушкина митрополитФиларет спорит с ним: «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога нам дана...» Двастихотворения. Уныние и вера. Тоска и надежда. Погибель и спасение.

Мнескоро выходить. Через час Верхотурье.

-  Небросайте меня...

И вдруг японимаю, что через пять дней буду опять ехать в этом поезде, даже в этомвагоне, вот обратный билет, вагон третий, место семнадцатое.

- И я через пятьдней обратно в Москву. Этим же поездом. Билета нет, но я найду вас.

Радуемсяскорой встрече.

-   Я еду вмонастырь. Напишите мне имена ваших близких, помолюсь.

Она торопливоищет листочек, не находит, и на то­варном чеке «сапоги женские» пишет имена оздра­вии. Валентина, Христина... О упокоении...

Боюсьспросить, но всё же спрашиваю:

-  Атот маленький, в роддоме, у него было имя?

-   Владик, - шепчетона, глотая слёзы и пишет: Вла­дислав.

-  РабБожий, - подсказываю я, - раб Божий...

Выхожу в стылуюночь Верхотурья. Игумен Фи­липп подхватил мои сумки, повёл к машине. Успеваюоглянуться и вижу сквозь вагонное стекло яркую фут­болку. Валентина машетрукой. Через пять дней мы увидимся...

Её не оказалось вобратном поезде. Передумала, приболела, изменились планы? Не знаю. «Не бросайтеменя...» Ничего не знаю о ней, кроме того, что знаю очень много. У меня неосталось ни телефона, ни адре­са, а только маленький клочок бумаги, товарныйчек с именами близких ей людей. Я не теряю надежды, я жду. Благослови, Господи,дождаться.