Один за другимвыходят из купальни мужчины. А вот и Владик. Мокрый, взъерошенный, волосы торч­ком,глаза горят, возбуждён:

-   Я три раза потри, с молитвой. Я больше всех оку­нулся.

-  Водахолодная?

-   Норм-м-мальная, -ответил уклончиво дрожащи­ми губами.

Господи,благослови! Вхожу и я в деревянную ку­пальню, в полумрак из солнечного света, впрохладу из тёплого летнего дня.

Нас много. Но мыне суетимся у святого источни­ка, всем нам кажется это неуместным и даже дерз­ким.По одному входим в воду. Первое чувство -огонь. Вода обжигает и пугает. Как внеё? Но сзади стоят и ждут другие. Пересиливаю страх, с крест­ным знамениемопускаюсь в воду. С головой. Три ра­за. «Святой Иоанн Богослов, моли Бога онас, греш­ных!» - шепчу холодными губами. Мгновенно что-то происходит внутри.Проясняется разум, кажется, вижу мир чётче, чем раньше. Вместе с неожиданнымтеплом, разливающимся по телу, чувствую, что раз­ливается по душе любовь.Силюсь вспомнить какую-нибудь обиду - не могу. Отыскать «за пазухой»какой-нибудь завалящийся камушек - не могу. Но­венькой, счастливой ивсепрощающей выхожу из ле­дяной пощуповской купели. Как хочется подольшесохранить в себе этот мир и эту любовь! Вспоминаю, что именно его, ИоаннаБогослова, звали апостолом любви. Он учил любви не проповедью, а своим при­мером.Маленькая частичка любви через века - в моё сердце. Знаю, ненадолго. Удержатьэто благословен­ное чувство можно только великим трудом, а не­мощное моё сердцетруда боится. Но даже эта мину­та, коротенькая, как соловьиная трель,дарованная святым родником - радость. Это мой опыт. А убеж­дает только он, свойопыт, я знаю, что это в моей жизни - было.

Рядом, прижав ксебе букетик васильков, плачет де­вочка. Её тихонько успокаивает мама:

-   Небойся, Катюша, смотри, все выходят и улыба­ются, всем хорошо.

-   Утебя сердце больное, а вода холодная, не хо­ди...

Оказывается, не осебе плачет, за маму волнуется. Вот и ещё один, едва заметный след любви.Молитва апостола, современника Христова и друга, здесь, в глубоком овраге близрязанского села. Чудны дела Твои, Господи! Не плачь, Катюша, сюда едут за исце­лениемот недугов, святая пощуповская водичка укрепит мамино больное сердце и твоёсердце укре­пит - верой, красотой и радостью. Плачет девочка, а я ничего неговорю ей, потому что разговор её с мамой сокровенный. Он не для посторонних.

Долго сижу надеревянной скамейке у колодца. Не хочется уходить. А люди идут и идут. Сюда -налегке, обратно - гружёные бутылками с водой и раскраснев­шиеся от купания.Золотая ниточка тропинки в бирю­зовом ковре из разнотравья. Её протоптали ногитех, кто верит в Божье чудо, в молитву, благословение и любовь. И даже те, ктоне верит, находят здесь ра­дость для своего беспокойного сердца. Эта радость-красота Божьего мира, красота русской природы, соки которой способныврачевать, укреплять и успо­каивать.

Уже намонастырском дворе вижу знакомый буке­тик васильков в руках знакомой девочкиКатюши. Мокрая косичка, весёлый взгляд.

-  Искупалась?

-   Совсем нестрашно. И мама тоже. Она сказала, что у неё теперь силы прибавилось, она безотпуска работать может.

Маленькийкрестик на простом шнурке.

- Папа купил. Вонтам, в лавке. Вам нравится?

Мне оченьнравится. Мне вообще нравятся дети с крестиками на простом шнурке. А если вруках у них ещё васильки и они не боятся холодной воды в святых родниках, этосамые лучшие на свете дети.

БРОШКА С МАДОННОЙ

Онбросился к моим ногам. Мела позёмка, стели­лась к самым ступням, и мальчикоткуда-то сни­зу, от позёмки, жалобно протянул озябшую ру­чонку:

-  Подайте,Христа ради, на хлебушек...

Уменя было с собой большое румяное яблоко.

-  Возьми.

-   Лучше деньги, -тоненько протянул мальчик, - лучше деньги, мамка хлеба купит.

Побирушка.Профессиональный побирушка. У во­рот Троице-Сергиевой Лавры их много. Сидят каж­дыйна своём месте - спившиеся, непривыкшие рабо­тать женщины с опухшимипочерневшими лицами, нечёсаные мужики с похмелья, инвалиды, жестоковыставляющие напоказ культю или изъеденную язва­ми голень. Многих я уже знала влицо, но мальчика ви­дела впервые. Невостребованное яблоко отправилось в сумку,я была уязвлена таким невниманием к моему гостинцу.

-   Денег у меня нет,- сказала мальчику твёрдым го­лосом, - а мамке передай, пусть работает.

-   Она не может,болеет, у неё по-женски... - как-то отчаянно выкрикнул мальчик и добавил, злосощурив чёрные глазёнки:

-  Тыжадная, тебе копейку жалко...

Больше я этого«скандалиста» не видела. А недели через две один лаврский монах обратился комне с не­обычной просьбой:

-   Кнам вчера ночью мальчик прибежал, замёрз, плачет, говорит, дома какие-то дядькипьют с его мамкой, а его - избили. Он через два балкона спус­тился - и к нам вмонастырь. Барабанил в ворота, всех переполошил. Пока живёт в гостинице. Нонадо бы сходить к нему домой, он покажет. Не говорите, что вы из монастыря,придумайте что-нибудь, мо­жет, квартиру хотите снять. Нам надо всё выяснить,решить, что с ним дальше делать. Хороший такой па­ренёк.

Уже вечерело,когда мы вышли с ним из лаврских ворот. Это был тот самый нечестивец, я сразуузнала его. А он меня нет, мало ли прохожих мелькает за день перед его глазами.

-   Веди,Сусанин!

Он и повёл. Ноповёл как-то странно, петляя по по­садским дворам, как маленький хитрыйлисёнок, заме­тая следы и скрываясь от преследователей-охотников.

-   Скоро?

-   Скоро.Вон за тем домом.

Я хотела взятьего за руку, но он решительно её отдёрнул. Пришли. Мальчик остался на улице, япо­звонила. Ещё раз, ещё. Никто не открыл. Обратилась к соседям.

-   Да здесь не живётникто. Хозяин умер, а у сына в Москве квартира.

Что-тонамудрил мой Сусанин.

-   Ну что,поговорили? Мамку мою видели? - маль­чик хитренько смотрел на меня, даже, мнепоказалось, весело.

Поняла,надо клин-клином:

-   Видела. Онасказала, что завтра заберёт тебя из Лавры. Хорошая у тебя мамка, красивая...

Лицо мальчикавытянулось от изумления. Он смот­рел на меня широко открытыми глазами. Потом,види­мо, понял, что я всё придумала, шёл молча, изредка с любопытством на меняпоглядывая. Он явно что-то скрывал, но что? Тут я вовремя вспомнила, что путь ксердцу мужчины лежит через его желудок. Мы оста­новились у киоска со всякойвсячиной.

- Можешьвыбирать, что тебе хочется. Я угощаю.

Посмотрелс недоверием, насупившись. Потом про­изнёс как можно равнодушнее:

-  Вонту шоколадку можно?..

-  Ещё!

-  Жвачкувон ту кругленькую?

-  Ещё!

-  Орешки,леденец на палочке, нет, два леденца...

Дело пошловеселее. Он понял, что его не обманы­вают и с интересом изучал приглянувшийсяассорти­мент. Отправились дальше. Мальчик сам вложил в мою руку свою маленькуюладошку. То-то же... Но - молчал. Как ни выпытывала я у него про мамку, гденайти её, где их дом - молчал, обсасывая основатель­но и неторопливо большойрозовый леденец на палке. Правда, на один вопрос всё-таки ответил:

-  Зовут-тотебя как?

-   Рустик. Когдаменя крестили, мамка рассказыва­ла, я попа два раза за бороду дёрнул. Емубольно, он ругается, а я смеюсь. - Рустик залился весёлым сме­хом, наверное,как тогда, у купели.

-   Фантазёр ты.Рустик - имя не православное, не могли тебя крестить. Почему, скажи на милость,ты так любишь придумывать?

Рустик опять злосощурил глаза. Сейчас как ска­жет...

-   Ну, давайпоговорим по душам. Ты ведь меня в другой дом привёл, да? Мамка твоя здесь неживёт, ты всё сочинил. А зря, ведь монахи в Лавре тебе хотят помочь. Ты жепридумываешь всякую ерунду.

Рустикв долгу не остался:

-   Я знаю, вы измилиции. Вас специально ко мне приставили. Думаете, я ничего не понял? Хотитеменя от мамки в детский дом? Не выйдет. Мамка у меня больная, а я - еёкормилец...

Потихонькупрояснилось. Рустик привёл меня в чу­жую квартиру, наверное, недалеко от своей,так как знал, что в этой квартире не откроют. Но почему тог­да он убежал ночью отпьяной мамки и её гостей, по­чему барабанил в ворота, плакал...