Я не знала, что сказать. Дональд, обормот Дональд, торговец смертью и милый мальчик уделал меня всухую. Осталось только для полноты картины послать его, уколоть его же собственным прошлым и отключить связь.
— Знаешь что, Дональд…
— Б-боюсь, что знаю. Лучше бы ты п-просто сказала: «я так чувствую». Зря решила подтянуть теорию.
Экран погас.
Я сидела так — дура дурой, — перебирала в уме все мыслимые и некоторые баронианские ругательства, и было мне офигительно тошно, потому что меня сейчас знатно выволокли. И противно ведь, что он и сам удовольствия не получил, самому не хотелось говорить.
— Все?
Я оглянулась. Опираясь на медицинский стек, в дверях рубки стояла Трее.
— Все? — переспросила она. — С личным покончено?
— Да, Кацуко-сан.
Войд-коммандер поизучала меня и медленно повернулась идти прочь.
— Тогда за мной. Пить кофе и изучать план действий.
Я оглянулась на черный экран, вспомнила еще пару ругательств для вкуса — и пошла.
Глава двадцать пятая
Вероятностная логика. Жульничество и шулерство, игра с изнанкой, игра с вероятностями по крупной. Меню боевого корабля было скупым и сухим, это вам не интерфейсы коммерческих посудин — тут никаких всплывающих подсказок, никаких двойных проверок действия. Так что я пялилась на простую опцию «запретить — разрешить» и думала о вечном.
Если разобраться, то я — это не совсем уже я. Та Алекса, которую я знаю, навсегда осталась стоять на коленях над мертвой Трее. А вот я кто? Я лучше самой себя, потому что увидела призрачную угрозу, уклонилась и нанесла удар в ответ.
Я — это не совсем я. Круто, черт. Значит, это не я облажалась в споре с Дональдом.
Тысячи фальшивых «я» сидели в шулерской опции «дырокола» и издевательски щупали мой едва заживший мозг: «Выдержишь? По второму-то заходу?»
— Прекрати.
Я оглянулась: Трее, занятая до того какими-то своими расчетами, повернула ко мне голову. В глазах у женщины с воем плавилась боль. «Не приняла-таки обезболивающих», — поняла я. Фантомные боли из другого варианта реальности — интересно, каково это?
— Ты уже минут пять смотришь на меню опций «дырокола». Тебе больше не о чем думать?
Что тут скажешь. Даже «виновата» говорить не охота.
— Виновата. Есть о чем.
Войд-коммандер потерла переносицу и села ровно.
— Послушай, Алекса, просто чтобы ты понимала, что произошло на самом деле. Ограничитель логики — не пусковой ярлычок чуда. Это чистой воды нарушение правил этого мира, кусочек Заката в нашей реальности.
Я кивнула вопросительно глядящей на меня Кацуко-сан. «Кусочек Заката» — во сказано-то, а?
— Раз это понятно, то идем дальше, — продолжила она. Меню и голопанели под ее пальцами спешно сворачивались. Что бы она там ни делала, это что-то закончилось, и, судя по разговорчивости войд-коммандера, закончилось успешно.
— Идем, — согласилась я.
— Как ты видела происходящее изнутри?
Снова вопросы. Вопросы-вопросы-вопросы. Черт, я в пыточной.
— Как копии, бледные тени, а потом — как ленту из игральных карт.
— Хорошо, — кивнула Трее. — Тебе понравилось то, что ты видела?
«Я не герой», — сразу вспомнилось мне. И молитва на любимом языке моей матери.
— Нет.
— Вот именно. Вероятностная логика держит «дырокол» в узде не просто так, понимаешь?
О, да. Вряд ли кому-то нужны были только самые точные копии, скорее, тут что-то большее. Мириады миров остаются за бортом: миров, где Алекса погибла, где Алекса родилась в инкубаторах Его Меча, миров, где меня нет вообще. Есть даже миры, где я струсила.
Я струсила? Mein Gott, какая оглушительная, какая ничтожная чушь!
— И каков был шанс, что я смогу?
— Скажем так… — Трее полюбовалась на какие-то показания и захлопнула последний из развернутых голографических экранов. — Скажем так… Вся расчудесность «дырокола» — ничто в сравнении с тем, что совершила лично ты.
Горжусь. Я офигеть как горжусь. На экранах передо мной продолжалась цифровая перекличка четырех кораблей, и я с отчаянием понимала, что Кацуко-сан так и не отдала приказ перераспределить десант. Разгадка проста до неприличия: карманный стратег Его Меча уверена, что я никуда не денусь. И что еще хуже — я тоже чувствовала себя на месте, ведь меня уже посвятили в невероятный план нашей миссии.
— Алекса, ты снова самоедствуешь.
Я спрятала улыбку и не стала отвечать.
Карманный стратег и карманный чудотворец — великолепный экипаж.
* * *
Погружение в червоточину — это как тошнота, причем тошнит одновременно и тебя и тобой. Меня размывало, размазывало в междумирье, я думала о том, что так и не спросила Дональда, каково это — погружаться сквозь «колодец зеркал», я думала, что корабль сейчас разорвет сам себя от напряжения.
Я думала — пожалуй, это было единственное, что от меня осталось.
Остальное стало звоном, стало тонким пением флейты, которая всю жизнь преследует коснувшихся червоточины.
Бам-бам-бам…
Я сжимала виски, а перед глазами в серой пелене уже горели навигационные экраны «Эосфора». Рубка фрегата обретала плоть, первыми сгущались все яркие плоскости и — почему-то — серверная консоль.
— Точка Гулевского пройдена, — сообщил мягкий голос. — Запущена гомеостатическая подсистема.
Все, Закат. Закат — мир, от которого мы пока что защищены двадцатью тоннами чудесного изобретения. Это самое чудо сейчас жрало сверхтоплива, как легкий бриг, а новые панели с данными действовали на мою голову, как… Как…
Я огляделась. Фрегат «Эосфор» проходил «Фойершельд» последним, и плевать я хотела на протоколы безопасности: главное — удостовериться, что я здесь не одна.
— Всем «форам», аппаратная перекличка, — сказала я пульту связи.
И — метка раз, метка два. Я смотрела на опознавательные сигналы «Телесфора» и «Танатофора», пытаясь найти ошибку. Ошибка была, и только когда в мутной после перехода голове звякнул голос Трее, я сообразила, в чем дело.
— Гомеостазис все трое запустили?
— Кацуко-сан, я вижу только два корабля.
Холодные пальцы подрагивали на горле, словно кто-то из забытых в другой реальности войд-десантников вернулся за мной. Пальцы касались висков, оглаживали бока, втягивая меня в мягкий, обволакивающий и поглощающий ложемент.
«Эйринофор» проходил червоточину перед нами, и у Валерии не было даже дурацкого шанса дезертировать, и ничего вообще у Валерии не было, а была глупая червоточина — без законов, без правил, но с диким характером.
Трее оперлась на подлокотники и села в кресле повыше. Полные губы женщины были серыми, как изнанка.
— Я запускаю форсированное сканирование, а ты свяжись с другими кораблями. Пусть передадут данные о прохождении сквозь «Фойершельд».
— Есть.
Где же ты, девочка-солнышко?
— Олег, Дональд. На связь.
Два экрана ожили, воплощая рубки фрегатов. Еще там были покрытый бисеринками пота лоб Дюпона и встревоженная физиономия обормота. Это просто такие разные лица у беды, поняла я.
— Где Валерия? — спросил Олег, облизнув верхнюю губу: ему было гадко и больно, Закат ухватил его ледяными пальцами прямиком за сердце. Я видела изменившуюся кожу, сосуды в которой вдруг стали вести себя очень-очень плохо.
— Мы уточняем, Олег. Перешли данные о проходе.
«Ай-яй-яй, как холодно! — обожглась я, слушая сама себя. —Как неприятно». Зам Трее по общению с подчиненными.
— Хорошо, держи, — кивнул бывший штурман.
— И свою биометрию, — добавила я.
У красноглазого зазеркальца были расширены зрачки. Не знаю, к чему его там подключили, но это что-то явно не справляется со своей работой. Как бы ни пришлось ставить ему в рубке вахту с реанимационными комплектами.
— Алекса, я ее не вижу, — встрял Дональд. — Я уже пару минут сканирую ближний космос, и…