Тем не менее борьба с ордами сюнну, несомненно, оставалась самой трудной, самой рискованной и самой утомительной работой в империи. Таким генералам, как Хо Цюйбин и Чжан Цянь, противостояли самые свирепые воины в Центральной Азии: поражение в бою скорее всего означало смерть или, хуже, следующую жизнь у шаньюя в виде чаши для питья. Физические и климатические условия были в крайней степени враждебными, когда приходилось метаться между горами и пустынями, между ледяной зимой и обжигающим летом. Во время одного из сражений с сюнну разыгралась такая свирепая пылевая буря, что обе армии оказались скрытыми друг от друга. При наличии весьма ограниченных средств для связи на огромных негостеприимных пространствах (битва могла продолжаться подряд шесть дней) возможность ошибки — например, задержка с подходом подкреплений — оставалась очень велика. А конца у задачи и не предвиделось: за год Хо Цюйбин мог разбить сто тысяч сюнну и вернуть уступленные земли к югу от Желтой реки, а в следующем году сюнну снова устраивали набег.

Незаурядные успехи Хо Цюйбина в любом случае достигались огромными жертвами. Сам способный работать без устали, он мог быть безжалостно-бесчувственным к потребностям солдат в еде и отдыхе. Сыма Цянь изображает его этаким тираном-гедонистом, заставляющим солдат копать тренировочную площадку, тогда как они едва держались на ногах от голода. Между тем и генералы и солдаты получали значительные награды за победы: титулы и земли для верховного командования, хорошие деньги для его людей. Но и наказания за поражения были тоже суровыми: за исключением, видимо, непогрешимого Хо Цюйбина, почти все остальные военачальники У в какой-то момент оказывались на ковре у императора за допущенные на поле брани ошибки. Неудача во время кампании, сопряжена ли она с опозданием к месту встречи или с потерей солдат, сулила смертный приговор. Начальникам иногда разрешалось откупиться, заплатив огромный штраф — полезный источник для пополнения императорского кошелька свободными деньгами. Гражданские чиновники сильно рисковали, протестуя против столь сурового обращения: Сыма Цяню, великому историку императора У, предложили непривлекательный выбор между смертью и оскоплением после того, как он выступил в защиту Ли Лиина, проштрафившегося генерала (он выбрал последнее… и дописал свою историю). Одна из самых жутких историй о том, как У обращался со своими генералами, касается Ли Гуана, известного стратега, который, получив серьезную рану и оказавшись в плену, притворялся мертвым до тех пор, пока не присмотрел резвого коня. Он вскочил на него и скакал во весь опор пятнадцать или около того километров, чтобы добраться до своих людей и вывести их назад на китайскую территорию, а по дороге убил нескольких преследовавших его сюнну, посылая в них стрелы из лука. Однако когда он вернулся в столицу, судебные чиновники У рекомендовали казнить его за то, что его взяли в плен живым. Он избежал смерти, лишь выкупив собственную жизнь. Неудивительно, что даже наиболее преданные генералы, чья работа заключалась в том, чтобы не позволять подчиненным своевольничать, стали смотреть на назначение на север как на то, чего следует избегать любой ценой: один из офицеров, уроженец Дуньхуана, умолял не посылать его туда, сравнивая такую судьбу с разорением и смертью. Примерно две тысячи лет спустя, когда Штайн сидел в одной из сторожевых башен, «озирая собственными глазами эти обширные пространства одинаково безжизненных топей и мелких камней… показалось нетрудно восстановить унылую жизнь тех, кто когда-то здесь обитал… все несет отпечаток похожего на смерть оцепенения».

Чистый итог всех этих кампаний и стеностроительства стал неизбежным: истощение и банкротство. Были задействованы сотни тысяч солдат — только в 111 году до н. э. сто восемьдесят тысяч всадников участвовали в параде по случаю победы, которым руководил лично император У, — и всех их нужно было кормить, одевать, вооружать, а при подходящем случае награждать. По итогам кампаний 124–125 годов до н. э. в руки китайцев попали девятнадцать тысяч сюнну и миллион овец, но они и стоили двести тысяч цзиней[1] золота в качестве награды и сто тысяч коней. И в степи капитуляция кочевников давалась недешево: однажды китайцы уговорили одного из правителей сюнну покориться, потратив десять миллиардов наличными деньгами — общий доход правительства за тот год — на подарки ему и его людям. Если победы оставляли китайское правительство с пустыми карманами, то поражения оказывались катастрофически дорогими: в 104 году до н. э. в одной-единственной атаке китайские войска потеряли до восьмидесяти процентов состава. Нельзя даже сказать, что все эти усилия вели к долгосрочным, ощутимым успехам в отношениях с сюнну. Китайцы так и не смогли нанести сюнну решительного поражения посредством военных кампаний или строительства укреплений: поскольку те не занимали определенную территорию, как китайцы, то их нельзя было колонизовать навсегда. Они либо отходили в северную часть монгольских степей, заставляя китайцев заниматься утомительным и бесполезным преследованием, либо выжидали, чтобы ударить в слабое место пограничной обороны. Хань неизменно действовала лучше против более оседлых народов Центральной Азии, сумев в конце концов в 102–101 годах до н. э. завоевать Даюань (Фергану, родину «божественных», потеющих кровью скакунов).

Однако на все эти расходы требовались деньги, а налоги и мобилизации казались решением, лежавшим на поверхности. Но оба варианта наводили на мысли о неуместном сравнении императора У с прежним, катастрофически непопулярным императором Китая, также известным своим стеностроительством и ненасытным аппетитом на мобилизованную рабочую силу. «Гнет военной службы способен привести к недовольству, — предупреждал один из министров двора, — так как люди вдоль границы переживают великое напряжение и невзгоды, пока не начинают думать только о том, чтобы убежать, а тем временем генералы и офицеры начинают с подозрением смотреть друг на друга и вступают в торг с врагом».

Огромные финансовые затраты на агрессивную тактику императора У диктовали отход от дорогостоящей экспансии и стеностроительства в течение восьмидесяти лет после его правления и возвращение к политике «мира и дружбы». Китайский двор задрапировал потерю лица, придумав этой политике новое, более благозвучное название: данническая система. Даннические взаимоотношения Хань означали фактически тот же подкуп (деньгами, вещами и принцессами), что и политика «мира и дружбы». Единственным качественным отличием было то, что сюнну посылали Китай в качестве заложника знатного человека, выказывая знаки почтения императору и принося «дань» (которая могла включать предметы, не имеющие особой ценности для китайцев), и принимали номинальный статус вассала. Когда китайцы впервые предприняли попытку ввести в норму новую дипломатическую традицию, шаньюй страшно обиделся. «По старому союзному договору так не делалось, — возмущался он. — В рамках старого союза Хань всегда посылала нам имперских принцесс, а также определенное количество шелка, пищевых продуктов и других вещей… Теперь же вы хотите пойти против традиции и заставить меня прислать сына в качестве заложника».

Однако сюнну скоро поняли, насколько косметическим было это подчинение Китаю. В 53 году до н. э., когда власть у сюнну оказалась расколотой между двумя братьями, слабейший из них, Хуханье, бежавший на юг, на границу с Хань, послал в Китай заложника и установил свое верховенство среди сюнну — привлекая и награждая союзников, — воспользовавшись выгодами даннической системы. Все же мир, полученный за счет дани, если китайцы могли смириться с финансированием варварского образа жизни, был дешевле стен и войн.

В 33 году до н. э. китайцы в качестве приложения к субвенции послали к сюнну китайскую принцессу. По китайской легенде прекрасная дворцовая дама Ван Чжаоцзюнь отказалась дать взятку придворному художнику Мао Яньшоу, когда тот рисовал ее портрет для императорского каталога наложниц. В отместку Мао дорисовал ей под правым глазом выглядевшую очень зловеще черную родинку. Когда император Яньди решал, которую из наложниц подарить вождю сюнну, дефект сделал Ван Чжаоцзюнь, которую император в натуре никогда не видел, очевидной кандидаткой. В тот момент, когда Яньди наконец увидел Ван Чжаоцзюнь собственными глазами, передавая ее послу сюнну, он понял — его обманули. Отказавшись от своего слова, он бы недопустимо рисковал возобновлением войны с сюнну, и Ван Чжаоцзюнь увели за стену, где ей предстояло стать царицей сюнну и важным игроком в степной дипломатии. Император же сорвал свою злость на Мао, приказав немедленно разрубить того на куски. В будущих столетиях Ван стала любимым персонажем меланхолических китайских поэтов, которые бессчетное число раз обыгрывали легенду, иногда заставляя красавицу утопиться в пограничной реке, иногда обрекая Ван на медленную смерть от горя и тоски при дворе сюнну, так как ее «заставляли выходить во внешние покои, чтобы смотреть на песни и пляски / В ожидании вместе со своими слугами возвращения шаньюя с ночной охоты».