— Неужели? — спросил я Эдгиву.

— Да! Этельстан будет править Мерсией, эта мерзкая свинья — двумя другими королевствами, а мой брат в это время станет его защищать. А потом королём станет мой Эдмунд.

Безумие, думал я, чистое безумие. Судьба, эта злобная сука, опять меня удивила, и я пытался убедить себя, что это не моё дело. Пусть Этельвирд и Этельстан передерутся, пусть саксы убивают друг друга, и льётся кровь, а я вернусь на свой север. Но злая сука ещё не рассчиталась со мной. Этельхельм жив, а я дал клятву.

И мы отправились в путь.

Вернувшись в гавань, мы сложили захваченные щиты, оружие и кольчуги в чрево Спирхафока. Всё это можно продать. Корабль держался фута на три-четыре ниже уровня пристани, и Эдгива запротестовала, сказав, что не может прыгать и не позволит себя нести. Я слышал, как она жаловалась своей итальянской компаньонке:

— Я королева, а не какая-нибудь жена рыбака.

Гербрухт и Фолькбалд оторвали от пристани два длинных бревна и сделали грубые сходни, которыми, после некоторых протестов, Эдгива согласилась воспользоваться. За ней последовал её старший сын Эдмунд, который сразу же побежал к куче сваленного оружия и вытащил меч с себя ростом.

— А ну, положи на место, мальчишка! — рявкнул я с пристани.

— Ты должен называть его принцем, — одёрнул меня священник.

— Я буду называть его принцем, когда он докажет, что заслуживает этот титул. Положи на место! — Эдмунд не обращал на меня внимания, пытаясь замахнуться мечом. — А ну, брось меч, паршивец! — взревел я.

Мальчишка не бросил меч, он только смотрел на меня с вызовом, обратившимся в страх, когда я спрыгнул в трюм Спирхафока. Он завопил, но тут вмешалась итальянка Бенедетта. Опередив меня, она взяла меч из руки Эдмунда.

— Если тебе сказано бросить меч, — мягко произнесла она, — значит, надо бросить. И не реветь. Твой отец — король, и может, когда-нибудь ты тоже станешь королём, а короли не плачут. — Она бросила меч на кучу захваченного оружия. — А теперь извинись перед лордом Утредом.

Эдмунд взглянул на меня, пробормотал что-то невнятное, потом понёсся на нос Спирхафока и вцепился в юбки матери. Эдгива обняла сына и сердито зыркнула на меня.

— Он не хотел ничего плохого, лорд Утред, — холодно сказала она.

— Может, и не хотел, — огрызнулся я, — но мог натворить.

— Он мог и сам пораниться, госпожа, — вставила Бенедетта.

Эдгива кивнула в ответ и даже чуть улыбнулась. Я понял, почему она назвала итальянку своей бесценной компаньонкой. В Бенедетте чувствовалась уверенность, готовность защищать королеву. Она была сильной женщиной, столь же властной, сколь и привлекательной.

— Спасибо, — негромко сказал я ей.

Бенедетта чуть улыбнулась. Я встретился с ней взглядом, восхищаясь её красотой, но тут между нами встал священник.

— Эдмунд — принц, — заявил он, — и обращаться с ним следует как с королевской особой.

— А я олдермен, — проворчал я в ответ, — и требую к себе уважения. А ты кто такой?

— Я наставник принца, господин, и духовник королевы. Отец Аарт.

— Должно быть, ты занятой человек, — сказал я.

— Занятой, господин?

— Я думаю, королеве Эдгиве есть в чём каяться, — ответил я. Отец Аарт залился краской и отвернулся. — И разве она королева? Уэссекс не признал этот титул.

— Она королева Мерсии до тех пор, пока мы не услышим о смерти её супруга, — напыщенно ответил священник. Такой он и был — напыщенный коротышка с венчиком редких каштановых волос вокруг лысой макушки. Он заметил молот на моей шее и скривился. — Королева, — продолжил он, глядя на молот, — желает, чтобы мы дождались новостей из города.

— Мы подождём, — согласился я.

— А дальше что, господин?

— Если королева желает уйти вместе с братом — что ж, пусть идёт. Если нет — отправится в Беббанбург вместе с нами. — Я взглянул на пристань. — Гербрухт!

— Да, господин?

— Избавьтесь от тех кораблей! — я указал на три корабля, которые люди Этельхельма привели в эту грязную гавань. — Но сначала заберите оттуда всё годное! — крикнул я ему вслед.

Мы вынесли с кораблей верёвки из тюленьих шкур, новые вёсла из лиственницы, две бочки эля, три бочки солёной свинины и выцветший флаг с прыгающим оленем. Всё это свалили в кучу на Спирхафоке, потом Гербрухт наполнил железное ведро углями из очага в таверне и раздул огонь внутри тех трёх кораблей.

— Кресты, — сказал отец Аарт, когда сообразил, что происходит.

— Кресты?

— Те, что на носу кораблей! Вы не смеете жечь знак Господа!

Я рассерженно взревел, но понял его огорчение.

— Гербрухт! — крикнул я. — Снимай кресты с носов!

Огонь охватил три корабля быстрее, чем успели выбить удерживавшие кресты колья.

— Что нам с ним делать? — спросил Гербрухт, высвобождая первый.

— Мне всё равно! Бросай в воду!

Гербрухт швырнул крест за борт, потом перепрыгнул к Беорноту, чтобы помочь высвободить второй. Они вырвали крест, перебрались на корму, как раз вовремя сбежав от огня, но третий крест спасать было уже поздно, и я подумал о том, что значит это знамение. Мои люди не видели в нём ничего угрожающего, они весело переговаривались. Они всегда веселились, когда что-нибудь разрушали, и сейчас завопили как дети, когда огонь охватил просмолённую оснастку, перекинулся к плотно свернутому на рее парусу, и его тоже объяли пламя и дым.

— Неужели это было необходимо? — спросил отец Аарт.

— Ты хочешь, чтобы за нами гнались три корабля с воинами Этельхельма? — ответил я вопросом на вопрос.

— Нет, господин.

— Значит, необходимо, — ответил я, хотя, по правде сказать, сомневался, что хоть один из трёх кораблей способен догнать Спирхафок.

Типичные западно-саксонские корабли, ладно скроенные, но тяжёлые, неповоротливые при гребле и медлительные под парусом.

Ветер сменился на юго-западный. Вечерний воздух прогрелся, небо почти очистилось от облаков, хотя сейчас его запачкали клубы чёрного дыма от догорающих кораблей. Вода стояла низко, но уже начинался прилив. Я отвёл Спирхафок в сторону, подальше от огня, и пришвартовал у самого северного причала, недалеко от входа в канал. Рыбаки наблюдали за нами из окон домов, но старались держаться подальше и от нас, и от охваченных огнём кораблей. У них имелись веские причины для осторожности. Солнце стояло низко на западе, но летний день длинен, и оставалось ещё два или три часа дневного света.

— На ночь я здесь не останусь, госпожа, — сказал я Эдгиве.

— Но ведь мы здесь в безопасности, разве нет?

— Может быть. Но всё-таки здесь не останемся.

— А куда мы пойдём?

— Отыщем место для стоянки на Скэпедже, — ответил я. — А если завтра ничего не услышим от твоего брата, пойдём на север.

Я смотрел на деревню сквозь мерцание догорающего костра. Из Фэфрешама никто так и не появился, значит, тот, кто выиграл противостояние в городе, там и остался. Высоко над дымом по небу пролетели два ворона. Направлялись они на север — лучшего знамения от богов я не мог и желать.

— Может быть, Этельстан в Лундене, — сказала Эдгива.

Я смотрел на неё, как всегда восторгаясь её красотой.

— Почему он должен быть там, госпожа?

— Лунден ведь принадлежит Мерсии?

— Когда-то принадлежал. Но отец твоего мужа это изменил. И теперь Лунден принадлежит Уэссексу.

— Тем не менее, я слышала, что Этельстан с отрядом воинов войдёт в Лунден, как только услышит о смерти моего мужа.

— Но твой муж ещё жив, — возразил я, хотя не знал, так ли это.

— Я об этом молюсь, — сказала она, совершенно неубедительно. — Но всё-таки принц Этельстан, наверное, держит войско около Лундена?

Хитрая она сука, столь же умная, сколь и красивая. Хитрость в том, что её слова имели глубокий смысл. Если она говорила правду, и Эдуард разделил своё королевство, то Этельстан, который отнюдь не глуп и наверняка узнал о содержании завещания, мог поспешно выдвинуться на Лунден, захватить его и отделить Восточную Англию от Уэссекса. И Эдгива, знавшая о моей давней дружбе с Этельстаном, пыталась убедить меня везти её в Лунден, а не в Беббанбург.

— Нам неизвестно, в Лундене ли Этельстан, — ответил я. — И мы не узнаем, пока не умрёт Эдуард.

— Говорят, принц поставил свое войско севернее Лундена, — вмешалась Бенедетта.

— Кто говорит?

Она пожала плечами.

— Болтают в Лундене.

— Король умирает, — сказал я. — Всегда, когда король умирает, появляется много различных слухов. Не верь ничему, чего не видишь собственными глазами.

— А если Этельстан в Лундене, — настаивала Эдгива, — отвезешь меня туда?

Я поколебался, потом кивнул.

— Если он там, то да.

— А он не убьёт моих детей? — спросила она. Кроме Эдмунда, у неё было ещё двое младенцев — мальчик по имени Эадред и девочка Эдбурха.

— Этельстан не из тех, кто убивает детей. — Не такого ответа ждала Эдгива. — Но, если тебе приходится выбирать между Этельвирдом и Этельстаном, выбирай Этельстана.

— Я лишь хочу, — гневно сказала она, — чтобы Этельвирд умер, и мой сын оказался на троне.

— А ты станешь им управлять? — поинтересовался я.

На это у Эдгивы ответа не было — по крайней мере такого, который она могла бы произнести вслух.

— Господин! — окликнул меня Иммар. — Господин!

Обернувшись, я увидел трёх всадников, появившихся в клубах дыма, который плыл над сожжёнными кораблями. Завидев нас, всадники пришпорили коней нам навстречу.

— Авирган! — встревоженно завопила Эдгива. Она не сводила глаз с всадников, гнавших измученных лошадей к причалу. Их преследовали десятка два воинов в красных плащах. — Авирган! — снова выкрикнула Эдгива, в её голосе ясно слышался страх за него.

— Гербрухт! — приказал я. — Руби канат!

— Ты не можешь его здесь бросить! — крикнула мне Эдгива.

— Руби! — взревел я.

Гербрухт перебил топором носовой линь, а я достал из ножен Вздох змея и двинулся к кормовому. Эдгива вцепилась в мою руку.

— Дай мне уйти!

Я зарычал, стряхнул её руку и разрубил канат из тюленьей шкуры. Спирхафок затрепетал. Прибой подталкивал его к причалу, но ветер дул против прилива, его хватало, чтобы вывести нас в канал. И Беорнот, взявшись за рулевое весло, помогал пробиваться через скопление водорослей. Три всадника достигли причала, соскочили с лошадей и бегом бросились к нам. Я видел ужас на лице Авиргана — воины Этельхельма были уже совсем близко, копыта коней стучали по брёвнам пристани.