— Отстань от неё! — одновременно произнесли мы с отцом Одой.

Надсмотрщик убрал руку, но нахмурился.

— Если она чиста, — нехотя сказал он, — то, может быть, чего-то и стоит, но этот мелкий ублюдок — нет.

Он перешёл к Рэту.

Я оглядывал двор. Ворота выходили на высокое здание, большое, как зал для пиршеств. Нижний этаж был сложен из больших обработанных каменных блоков, а верхний — из просмолённых брёвен. Дверь имелась только одна, и единственное окошко — маленькое и закрытое ставнями, высоко под крышей на чёрном фронтоне. Справа стоял небольшой сарай, судя по конскому навозу во дворе, я решил, что это конюшня. Дверь там тоже была закрыта.

— Сколько здесь обычно людей? — спросил я у Бенедетты, понизив голос.

— Десять-двенадцать, — прошептала она в ответ, но её воспоминаниям уже двадцать лет, и говорила она неуверенно.

Я задумался — как же Гуннальд Гуннальдсон, если он до сих пор здесь живет, обеспечивает свой корабль командой, ведь, если Алдвин прав, скамей там не меньше, чем на два десятка гребцов. Может, работорговец нанимает людей для каждого плавания, или, что более вероятно, использует рабов. Мы с Финаном побывали рабами на борту такого же корабля, прикованные к скамьям и избиваемые кнутом.

Два других стражника теперь стояли без дела у двери большего здания, со скучающим выражением лиц. Один зевнул. Я прошёл вдоль строя детей, всё ещё со Вздохом змея в руке.

— Вот эта должна стоить неплохо. — Я остановился рядом с высокой тоненькой девочкой с всклокоченными каштановыми волосами, обрамляющими веснушчатое лицо. — Будет хорошенькой, если её отмыть.

— Дай взглянуть.

Длинноволосый приблизился, я поднял Вздох змея, вонзил ему в горло, и давил, пока в рассветных лучах не заблестела кровь. Один маленький мальчик испуганно завопил, Алдвин закрыл ему рот рукой, после чего малыш только смотрел на умирающего расширившимися от ужаса глазами — тот заваливался назад, тянул руки к клинку в разрубленном горле, в утреннем воздухе расплывалась вонь опорожнившегося кишечника. Он тяжело рухнул на залитые красным камни, а я двигал клинок туда-сюда, углубляя рану, пока меч не наткнулся на позвоночник. Кровь ещё пульсировала и лилась, но каждый толчок был слабее предыдущего, булькающие звуки, которые издавал умирающий, с каждым придушенным вздохом делались тише, и к тому времени, как он перестал дёргаться, мои люди уже пересекли двор, прирезали одного охранника и схватили второго. Мы убили двоих и взяли в плен третьего, не подняв особого шума, но некоторые самые маленькие дети расплакались.

— А ну, тихо! — прикрикнул я.

Они в ужасе смолкли. Уголком глаза я заметил движение — кажется, ставня на маленьком окошке чуть-чуть приоткрылась. Может, так и раньше было? А потом с высоты фронтона сорвался коршун и полетел на восток. Может, эта птица и есть то движение, что я видел? Может, это был знак? Алайна бросилась к Бенедетте и уткнулась лицом в её юбку. Я выдернул Вздох змея, вытер окровавленное острие о безрукавку мертвеца. Взбудораженный этой смертью Алдвин улыбнулся, но улыбка тут же исчезла при взгляде на моё сердитое лицо, забрызганное кровью убитого.

— Финан, — сказал я, указывая на сарай.

Взяв с собой двоих, он открыл дверь и вошёл.

— Конюшня, — доложил он и спустя мгновение добавил: — Две лошади, больше ничего.

— Отведи туда детей, — велел я Бенедетте. — Запри дверь и жди, пока я не пришлю за тобой.

— Помни, ты обещал, — сказала она.

— Обещал?

— Что дашь мне самой убить Гуннальда!

Я провёл её к конюшне, и ответил:

— Я не забыл.

— Постарайся, чтобы он был жив к тому времени, как пошлёшь за мной, — с горечью произнесла она.

Я взглянул на небо. Ночь светлела, небо стало тёмно-синего цвета, и ни облачка.

А потом завыли собаки.

Глава седьмая

Значит, нас услышали. Плач испуганных малышей разбудил людей Гуннальда в доме, и они спустили собак, которые теперь яростно лаяли. Я услышал шаги, выкрикиваемые приказы, протестующие вопли женщины. Я остановился у двери, где Видарр держал клинок на горле пленного стражника.

— Говори, сколько человек в доме? — рявкнул я.

— Внутри — девять, — удалось выговорить ему, несмотря на меч у горла.

Он уже был разоружён, я пнул его между ног, и он согнулся и взвизгнул, когда клинок Видарра оставил глубокий порез на его подбородке.

— Оставайся здесь, — велел я. — Финан?

— Да, господин, — отозвался он из-за двери конюшни.

— Осталось девять человек, — объявил я, подозвав его.

— И собаки, — сухо добавил он.

Я и сам слышал, как яростно скребут лапы по внутренней стороне двери.

Дверь была заперта. Я поднял тяжёлый засов и попытался тянуть и толкать, но дверь не поддавалась. И я подумал — теперь эти люди внутри пошлют за помощью к восточным англам, к мосту. Я выругался, а потом дверь открылась. Похоже, те, что внутри, решили спустить на нас псов.

Из-за двери на нас бросились две собаки — обе огромные, чёрные и поджарые, с капающей из пасти слюной и косматой шерстью. Первая попыталась прокусить мне живот, но вместо этого получила полную пасть железа. Один удар Вздоха змея, слева добавил Видарр, и я, перешагнув через бедного подыхающего пса, увидел, что Финан уже расправился со вторым, и мы оба двинулись в огромный склад. Внутри было совсем темно. Слева от меня пролетело копьё и ударилось о дверной косяк. Раздались крики.

Защитники склада спустили псов, а бойцовские псы — жуткие твари. Они нападают яростно и бесстрашно, и, хотя их относительно легко перебить, атакой они ломают строй воинов, поэтому хитрость в том, чтобы использовать боевых псов и атаковать одновременно. Собаки врага отвлекут, и пока воины отбиваются от зубов и когтей, их можно бить копьями и мечами.

Однако те, кто защищал склад, решили, что псы сами сделают всю работу, и вместо того, чтобы атаковать нас, они просто ждали, стоя между двумя клетками. Справа от меня закричали женщины, но не было времени посмотреть — передо мной оказался противник, воины с длинными мечами и маленькими щитами. Свет был слишком тусклый, и я не мог их сосчитать, поэтому просто набросился с боевым кличем: Беббанбург!

Я учу своих молодых бойцов, что осторожность есть добродетель для воина. Всегда случаются искушения слепо атаковать, идти с боевым кличем на стену щитов врага, надеясь, что гнев и ярость её разнесут. Такое искушение исходит из страха. Иногда закричать и броситься на врага — лучший способ преодолеть этот страх. Но, скорее всего, у врага будет тот же страх и тот же порыв. Он тоже готов убивать. Если есть выбор, я предпочёл бы, чтобы на меня нападал обезумевший от страха противник, чем так атаковать самому. В гневе, в порыве безумия, воины дерутся как волки, однако умелый и дисциплинированный мечник почти всегда справится с такими.

И все же я с боевым кличем бросился прямо на группу охранников, перегородившую проход между клетками. Они не встали стеной щитов: их щиты были слишком малы и предназначались только для отражения ударов. Они встали стеной мечей. Но они лишь охраняли рабов, а это означало, им платят за то, чтобы следили за порядком, запугивали и избивали беспомощных жертв кнутами. Им не платили за драку с воинами Нортумбрии. Я не сомневался, что некоторые знали, как стоять в стене щитов. Они обучались этим навыкам, разбивали вражеские щиты, они убивали и выживали сами, но сомневаюсь, что они потом тренировались в этом, как тренировались мои люди. Они больше не практиковались многие часы с тяжелыми мечами и щитами, потому что их враги — безоружные рабы, многие из которых женщины и дети. Худшее, что их ожидало, это непослушный раб, которого легко избить дубинкой до бесчувствия. Теперь они столкнулись с воинами, моими воинами.

Финан рядом со мной кричал на своём языке, слева от меня сражался Беорнот.

— Беббанбург! — опять заорал я, хотя, без сомнения, для врагов это ничего не значило, но они видят воинов в кольчугах и шлемах, воинов, бесстрашных в бою, воинов, которые возвещают об их смерти, воинов, которые убивают.

Я бросился к человеку в кожаной безрукавке, такому же высокому, как я, с короткой черной бородой и мечом, который он держал как копье. Когда мы приблизились, он шагнул назад, но всё еще держал меч прямо перед собой. Он что, надеялся, что я сам насажусь на него? Вместо этого я оттолкнул его клинок левой рукой, защищенной кольчугой, и воткнул Вздох змея ему в живот, почувствовав вонь у него изо рта. Он был здоровяком, но я отбросил его на человека, стоявшего позади него, а справа от меня кто-то закричал, потому что быстрый меч Финана лишил его глаз. Я все ещё видел рядом с собой красный от крови клинок Беорнота, повернулся вправо, вытащил свой меч из падающего врага и столкнулся со следующим, вооруженным саксом.

Моя кольчуга остановила его клинок. Он давил на свой меч, но yже в ужасе пятился назад, и его выпад растерял всю силу. Он заскулил и затрясся, возможно, пытаясь сдаться, но я ударил головой в шлеме ему в лицо, и стон превратился в мычание, а затем его глаза широко раскрылись, когда клинок Беорнота вошел ему меж ребер. Это были глаза человека, готовящегося познать адские муки. Он упал, я сделал еще шаг и оказался позади строя врагов, передо мной виднелась открытая дверь, за которой блестело на воде солнце и стоял корабль, в котором мы нуждались. Я с криком повернулся назад и полоснул голодным Вздохом змея кого-то по горлу, и внезапно враги исчезли, раздавались только крики о пощаде, кто-то дергался в агонии, кто-то умирал, на каменном полу растекалась кровь, а один грузный надсмотрщик в панике убегал вверх по лестнице, находящейся рядом с клеткой для женщин.

Мы воины.

— Гербрухт!

— Да, господин?

— Приведи Бенедетту и детей.

Мы сражались с девятерыми, я посчитал. Пятеро были мертвы или умирали, трое стояли на коленях, а один убежал наверх. С одной стороны за решёткой кричали в ужасе женщины, с другой стороны во мраке клетки теснились мужчины.