— Беорнот! — Я указал на троих, стоящих на коленях. — Приведи ублюдка, что мы захватили во дворе к этим троим, сдери с них кольчуги, запри их и выясни, не захочет ли кто из рабов пойти к нам гребцами!

Того, который удрал наверх, я едва успел рассмотреть. Он был крупный, не такой здоровенный, как Беорнот или Фолькбалд — они высокие и мускулистые — а просто жирный. Я видел, как он в панике, громко топая, карабкался вверх по ступенькам. Теперь, обнажив Вздох змея, я пустился за ним.

Должно быть, лестницу возвели ещё римляне, поскольку первые несколько ступеней были каменные, хотя над этой ровной кладкой был надстроен деревянный пролёт, ведущий на небольшую площадку, где в воздухе плясали пылинки. Я медленно поднимался. Сверху не доносилось ни звука. Должно быть, кем бы ни был этот толстяк, он меня поджидал. Ко мне присоединился Финан, и мы вдвоём крались по деревянным ступеням, вздрагивая от скрипа.

— Один человек, — прошептал я.

Справа на маленькую площадку выходил открытый дверной проём, завешенный толстой шерстяной шторой. Я ждал, что едва ступлю на площадку, как из-за этого занавеса последует удар копьём, поэтому дотянулся до шторы острием Вздоха змея и отодвинул её. Никакого копья. Я сдвинул завесу дальше и услышал, как кто-то сдавленно охнул. Опять раздался тяжелый топот — должно быть, толстяк побежал дальше вверх по лестнице.

— Гуннальд? — предположил Финан.

— Думаю, да, — отозвался я, уже не стараясь вести себя тихо. Я сделал последний шаг и сорвал штору. Послышался сдавленный крик, и я увидел ещё одну клетку. Три женщины, сидевшие в ней, смотрели на меня полными ужаса глазами. Я приложил палец к губам, и они затихли, указывая глазами на лестницу, ведущую на самый верх.

— Гуннальд! — окликнул я.

Ответа не было.

— Гуннальд! Я пришёл выполнить своё обещание! — Я поднимался по лестнице, стараясь топать потяжелее. — Ты меня слышишь, Гуннальд?

Ответа по-прежнему не было, только сдавленное сопение где-то в глубине чердака. Последний этаж размещался под крышей, пересечённой балками. Там недоставало света, но, поднявшись на самый верх, я увидел забившегося в дальний угол толстяка. В руке он сжимал меч. Редко мне случалось видеть такого напуганного мужчину.

Финан, поднявшийся вслед за мной, открыл ставни маленького окошка, которое я видел со двора, и при свете я разглядел тяжёлые деревянные сундуки и крепкую деревянную кровать, заваленную шкурами. Из постели на нас испуганно смотрела девушка, прикрываясь шкурами.

— Гуннальд? — спросил я мужчину. — Гуннальд Гуннальдсон?

— Да, — сказал он почти шёпотом.

— Ты бы бросил меч. Или хочешь сразиться со мной?

Он потряс головой, но по-прежнему крепко сжимал оружие.

— Меня зовут Утред, сын Утреда, лорд Беббанбургский.

Меч выпал из трясущейся руки и с грохотом покатился по деревянному полу. За ним последовал и сам Гуннальд — рухнул на колени, молитвенно протягивая ко мне сложенные руки.

— Господин!

Ещё одно закрытое ставнями окошко на фронтоне дома выходило на реку. Я прошёл мимо стоящего на коленях Гуннальда и толкнул ставню, впуская на чердак больше света.

— Мне не нравятся работорговцы, — тихо произнёс я, возвращаясь назад.

— Многим не нравятся, господин, — прошептал он.

— Она рабыня? — я указал Вздохом змея в сторону девушки в постели.

— Да, господин, — шёпот Гуннальда был едва слышен.

— Больше нет, — сказал я.

Гуннальд не отвечал. Он только трясся. Я заметил валяющийся на полу халат или платье — поношенную льняную тряпку. Я подцепил его окровавленным острием Вздоха змея и бросил девушке.

— Ты помнишь торговца рабами по имени Хальфдан? — спросил я у Гуннальда. Тот мялся, явно удивлённый вопросом. Лицо у него было круглое, глазки маленькие, клочковатая бороденка едва прикрывала жирные щеки, на голове — жидкие волосы. Он носил кольчугу, но чересчур тесную — пришлось разорвать ее по бокам, чтобы прикрыть брюхо. Большое брюхо.

— Нам редко доводилось видеть толстяков, — сказал я. — Да, Финан?

— Ну, разве что несколько монахов, — ответил Финан, — да ещё парочку епископов.

— Наверное, ты много жрешь, — сказал я Гуннальду, — вон какое брюхо наел. Рабы у тебя все тощие.

— Я их хорошо кормлю, господин, — забормотал он.

— Неужто? — я изобразил удивление.

— Мясо, господин. Они едят мясо.

— Ты хочешь сказать, что хорошо относишься к своим рабам? — спросил я, и, присев перед ним, острие Вздоха змея упер в пол у его колен.

Он уставился на клинок.

— Ну? — подсказал я.

— Сытый раб — здоровый раб, — выдавил Гуннальд, глаза были прикованы к высыхающим на клинке потекам крови.

— Так ты относишься к ним хорошо?

— Да, господин.

— И эту девушку насильно заставляли лечь в твою постель?

— Нет, господин, — и снова его шёпот был едва слышен.

Я встал.

— Ты подумаешь, что я странный человек, Гуннальд, — сказал я, — потому что мне не нравится видеть избитых и изнасилованных женщин. Думаешь, это странно? — Он взглянул на меня и снова потупился. — Хальфдан плохо обращался с женщинами, — продолжил я, — ты помнишь Хальфдана?

— Да, господин, — прошептал он.

— Расскажи мне о нём.

— Рассказать, господин?

— Расскажи о нём! — подбодрил его я.

Каким-то образом ему снова удалось поднять взгляд.

— У него был двор на другой стороне моста, господин, он вёл дела с моим отцом.

— Он умер, да?

— Хальфдан, господин?

— Да.

— Он умер, господин. Его убили.

— Убили! — удивленно воскликнул я. — И кто же его убил?

— Неизвестно, господин.

Я снова присел на корточки.

— Это был я, Гуннальд, — прошептал я. — Я его убил.

В ответ я услышал только хныканье. На лестнице послышались шаги, я обернулся и увидел отца Оду, Виддара Лейфсона и Бенедетту, входящих на чердак. Капюшон Бенедетты скрывал её лицо. Хныканье заставило меня снова повернуться к Гуннальду, который весь затрясся. И не от холода.

— Ты, господин?

— Я. Я убил Хальфдана. — ответил я. — И он тоже был жирным.

То убийство произошло много лет назад в доме у реки, почти таком же, как у Гуннальда. Хальфдан думал, что я собираюсь купить рабов, и встретил меня с подчеркнутой учтивостью. Я всё еще помню его лысую голову, длинную бороду до пояса, фальшивую улыбку и огромное брюхо. В тот день со мной был Финан, и мы оба думали о тех месяцах, которые вместе провели в рабстве, прикованные к лавке корабля работорговцев, поротые в ледяных морях и выжившие только благодаря жажде мести. Мы видели, как гибли запоротые до смерти наши товарищи, слышали рыдания женщин и видели кричащих детей, которых тащат в дом нашего хозяина.

Хальфдан не нес ответственности за все наши страдания, но все равно заплатил за них. Финан подрезал ему сухожилия, а я перерезал глотку, и случилось это в тот день, когда мы освободили Мехрасу, темнокожую девушку из земель, лежащих за Средиземным морем. Она вышла замуж за отца Кутберта и теперь живет в Беббанбурге. Wyrd bið ful ãræd.

— Хальфдан, — продолжал я, сидя рядом с трясущимся Гуннальдом, — любил насиловать своих рабынь. Ты своих насиловал?

Гуннальд, хоть и до смерти напуганный, сохранил достаточности хитрости, чтобы понять — мне почему-то не нравятся работорговцы, насилующие свою собственность.

— Нет, господин, — соврал он.

— Не слышу. — Я снова поднялся на ноги и заодно подобрал брошенный Гуннальдом меч.

— Нет, господин!

— И с рабами, значит, ты хорошо обращаешься?

— Да, господин. Хорошо, господин! — Теперь в его голосе звучало отчаяние.

— Я рад это слышать, — я бросил меч Гуннальда Финану, потом извлёк из ножен Осиное жало и протянул рукоять Бенедетте. — Вот, с этим ты управишься легче.

— Благодарю, — отозвалась она.

Отец Ода начал говорить что-то, но посмотрел мне в лицо и раздумал.

— И напоследок, — сказал я, оборачиваясь к стоящему на коленях Гуннальду, и через голову стащил с него разорванную кольчугу, на нём осталась только рубаха из тонкой шерсти.

Когда на лице не оказалось кольчуги, и Гуннальд снова смог видеть, он ахнул — Бенедетта сбросила капюшон. Он что-то забормотал, потом увидел ненависть в её лице, клинок в руках, и бормотание перешло в стон.

— Ну, думаю, вы знакомы, — заметил я.

Губы Гуннальда ещё шевелились или дрожали, но теперь уже беззвучно. Бенедетта повернула в руке клинок, чтобы свет из маленького окошка блеснул на стали.

— Нет, господин! — сумел выговорить Гуннальд, отползая назад.

Я пнул его, и он замер, потом опять застонал и обмочился.

— Porco! Свинья! — Бенедетта плюнула в него.

— Отец Ода, идём вниз, — сказал я. — Видарр, ты остаёшься здесь.

— Конечно, господин.

— Не вмешивайся. Просто смотри, чтобы это был честный бой.

— Честный бой, господин? — изумился Видарр.

— У него член, у неё меч. По-моему, честно, — я улыбнулся Бенедетте. — Можешь не торопиться. Мы подождём. Идём, Финан! Ты, девочка! — Я перевёл взгляд на постель. — Оделась? — Она кивнула. — Тогда пошли!

На стойке перил висел на гвозде свёрнутый кнут из плетёной кожи. Я взял его в руки и увидел на кончике запекшуюся кровь. Я бросил кнут Видарру и пошёл вниз.

А Бенедетту, Видарра и Гуннальда оставил на чердаке.

И Гуннальд завопил прежде, чем я дошёл до среднего этажа.

— Церковь не одобряет рабовладение, господин, — сказал мне отец Ода, когда мы спустились вниз.

— Однако я знал церковников, которые владели рабами, — ответил я.

— Это неподобающе, но Священное Писание не воспрещает.

— Ты о чём, отче?

Он содрогнулся от очередного крика, который звучал ужаснее всех, что мы слышали, пока спускались по лестнице.

— А молодец девчонка, — пробормотал Финан.

— Месть должна исходить от Бога, — пояснил Ода, — и только от Бога.

— Твоего бога, — резко ответил я.

Он опять содрогнулся.

— Апостол Павел в послании к римлянам говорит, что мы должны оставить возмездие Господу.

— Твой господь не спешил мстить за Бенедетту, — сказал я.

— А жирный ублюдок этого заслуживает, отче, — вставил Финан.

— В этом я не сомневаюсь. Но подстрекая её на это, — теперь он посмотрел на меня, — вы подталкивали её совершить смертный грех.