Мы сверились с указателем. Станжерсон должен был проехать через Валенс в 00 часов 47 минут, а телеграмма была помечена «00 часов 44 минуты», то есть посылал ее Станжерсон, проезжая Валенс. В это время он уже должен был соединиться с Дарзаками. Благодаря указателю мы поняли следующее. Станжерсон расстался с Дарзаками в Дижоне, куда все они приехали в 6 часов 27 минут вечера. Профессор пересел в поезд, отходивший из Дижона в 7 часов 8 минут и прибывавший в 10 часов 4 минуты в Лион и 00 часов 47 минут в Валенс. В это время Дарзаки, выехав из Дижона в 7 часов, продолжали свой путь на Модан и через Сент-Амур прибыли в Бург в 9 часов 3 минуты вечера, с поездом, который должен был отходить из Бурга в 9 часов 8 минут. В телеграмме Дарзака из Бурга стояло время «9 часов 28 минут». Значит, Дарзаки остались в Бурге, пропустив свой поезд. Можно было предположить и то, что поезд задержался. В любом случае мы должны были понять, что заставило Дарзака послать телеграмму между Дижоном и Бургом, после отъезда Станжерсона. Можно было сказать и точнее: между Луаном и Бургом, так как поезд останавливался в Луане и, если бы происшествие случилось до Луана, Дарзак мог бы телеграфировать именно с этой станции.

Обратившись затем к расписанию поездов между Бургом и Лионом, мы установили, что телеграмма Дарзака была отправлена за минуту до отхода поезда на Лион — в 9 часов 29 минут. Этот поезд приходит в Лион в 10 часов 33 минуты, тогда как поезд Станжерсона лишь в 10 часов 34 минуты. Пробыв какое-то время в Бурге, Дарзаки могли и должны были догнать Станжерсона в Лионе, куда попадали на одну минуту раньше него. Итак, какая драма могла заставить их сбиться с намеченного пути?

Нам оставалось лишь строить самые грустные предположения, в основе которых, увы, лежало появление Ларсана. Что представлялось нам совершенно очевидным, так это взаимное желание наших друзей никого не пугать. Как Робер, так и Матильда должны были сделать все, чтобы скрыть друг от друга серьезность положения. Что касается Станжерсона, то мы не знали, посвящен ли он в новые обстоятельства дела.

Разобрав, таким образом, представленные нам факты, Рультабий предложил воспользоваться удобствами спального вагона и подал мне пример, занявшись своим вечерним туалетом с такой же тщательностью, как если бы находился у себя дома. Четверть часа спустя он храпел, впрочем, я не особенно-то верил в его храп. Во всяком случае я сам не мог заснуть. В Авиньоне Рультабий соскочил с постели, натянул на себя одежду и выбежал на платформу, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Что касается меня, то мне не хотелось есть. От Авиньона до Mapселя путь наш прошел в молчании; при виде Марселя, где Рультабий вел столь романтический образ жизни, он, желая скрыть волнение, возраставшее по мере приближения часа, когда мы должны были все узнать, стал рассказывать мне какие-то древние анекдоты. Я не слушал его.

Так мы прибыли в Тулон. Наше нетерпение превзошло все границы. В Каннах мы нисколько не удивились, увидев на перроне искавшего нас Дарзака. Очевидно, он получил телеграмму, посланную ему Рультабием из Дижона и уведомлявшую о времени нашего прибытия в Ментону. Приехав лишь накануне в десять часов утра с женой и тестем в Ментону, он должен был в то же утро выехать, чтобы встретить нас по дороге в Канны: судя по его виду, у него было что сообщить нам с глазу на глаз. Он казался мрачным и расстроенным. Увидев его, мы почувствовали тревогу.

– Несчастье?.. — спросил Рультабий.

– Нет еще!.. — ответил он.

– Слава богу! — произнес Рультабий со вздохом облегчения. — Значит, мы успели вовремя…

Дарзак лишь сказал:

– Спасибо, что не отказались приехать!

И он молча пожал нам руки, увлекая нас в купе, в котором запер дверь и тщательно задернул занавески. Когда поезд двинулся, он наконец заговорил. Волнение его было так велико, что голос заметно дрожал.

– Итак, — начал Дарзак, — он жив!

– Мы почти не сомневались в этом, — сказал Рультабий. — Но уверены ли вы?

– Я видел его так, как сейчас вижу вас.

– А ваша супруга также видела его?

– Увы! Но необходимо убедить ее в том, что это галлюцинация, плод больного воображения! Иначе она может снова лишиться рассудка!.. О, друзья мои, как рок преследует нас!.. С какой целью этот человек появился вновь?.. Чего он хочет от нас?..

Я посмотрел на Рультабия. Он был еще мрачнее, чем Дарзак. Удар, которого он так боялся, был нанесен, и, оглушенный, он сидел в своем углу. Мы все молчали. Затем Дарзак снова заговорил:

– Послушайте! Мерзавец должен исчезнуть!.. Это необходимо!.. Надо с ним повидаться, надо узнать, чего он хочет… и какую сумму денег он бы ни попросил, нужно дать ее… Или я убью его, это просто!.. Я думаю, что это самое простое!.. Не правда ли?..

Мы не ответили ему. На него было больно смотреть. Рультабий, победив волнение, попросил Дарзака успокоиться и рассказать нам в мельчайших подробностях все, что стряслось после их отъезда из Парижа.

Тогда он сообщил нам, что случай произошел в самом Бурге, как мы и предполагали. Нужно заметить, что Дарзак взял два купе, соединявшиеся между собой уборной. В одном из них положили чемодан и несессер госпожи Дарзак, в другом — мелкие вещи. В этом последнем купе профессор Станжерсон и супруги Дарзак ехали от Парижа до Дижона. Здесь все трое вышли и пообедали на станции. Времени было достаточно, так как, прибыв в Дижон в 6 часов 27 минут, Станжерсон должен был выехать из него в 7 часов 8 минут, а Дарзаки — ровно в семь.

После обеда профессор простился с дочерью и зятем на перроне вокзала. Дарзаки вошли в свое купе — с мелким багажом — и стояли у окна, прощаясь с профессором Станжерсоном, пока поезд не тронулся. От Дижона до Бурга ни муж, ни жена не входили в соседнее купе. Дверь из него в коридор была притворена еще в Париже, как только туда внесли вещи госпожи Дарзак. Однако дверь эта не была заперта ни снаружи на ключ кондуктором, ни изнутри на задвижку. Занавеска на двери купе была задернута госпожой Дарзак изнутри, так что из коридора не было видно, что происходит в купе. Занавеска же на двери купе, где сидели путешественники, не была задернута. Все это Рультабию удалось восстановить посредством целого ряда вопросов.

Приехав в Бург, путешественники узнали, что вследствие несчастья на линии Кюлоца поезд не может отправиться из Бурга раньше чем через полтора часа. Дарзаки вышли из вагона и немного прогулялись по платформе. Дарзак, разговаривая с женой, вспомнил, что так и не написал несколько срочных писем. Они вдвоем вошли в буфет, где Дарзак попросил принадлежности для письма. Матильда присела рядом, но вскоре сообщила ему, что пройдется немного по привокзальной площади, пока он пишет.

«Прекрасно, — ответил Дарзак. — Я догоню вас, как только покончу с письмами».

Дальше я предоставляю слово самому Дарзаку.

– Я закончил писать, — рассказывал он, — и встал, чтобы пойти к Матильде, как вдруг она вбежала обезумевшая в буфет. Увидев меня, она испустила жуткий крик и бросилась в мои объятия. «Боже мой, боже мой!» — повторяла она, вся дрожа. Я убедил Матильду, что ей нечего бояться, пока я рядом, и терпеливо расспросил о причинах столь внезапного ужаса. Затем я усадил ее, так как ноги отказывались ее держать, и стал уговаривать выпить воды, но она сказала, что не сможет проглотить ни капли. У нее стучали зубы. Наконец, она совладала с собой и объяснила мне, что случилось, прерываясь на каждой фразе и с ужасом озираясь. Итак, она пошла погулять перед вокзалом, но не решалась далеко отойти, думая, что я скоро закончу писать. Затем вернулась на вокзал и прошла по перрону, направляясь к буфету, как вдруг через освещенные окна вагонов увидала служителей, убиравших купе. Она вспомнила, что оставила открытым свой несессер, в котором лежали безделушки, и захотела сейчас же закрыть его — не потому, что сомневалась в честности служащих, а просто из понятной в дороге осторожности. Итак, она вернулась в вагон и подошла к двери купе, в которое мы не заходили с самого нашего отъезда из Парижа. Открыв дверь, она испустила душераздирающий крик. Впрочем, крик этот остался неуслышанным, так как в вагоне никого не было, кроме того, в эту минуту проходил поезд, наполняя вокзал шумом. Что же произошло? Нечто необъяснимое, безумное, чудовищное. В купе маленькая дверь в уборную была открыта вполоборота к входившему. В дверь было вделано зеркало. И вот в этом зеркале Матильда увидела лицо Ларсана! Она бросилась назад, взывая о помощи, и так спешила, что упала на колени, выпрыгивая из вагона. Поднявшись, она, наконец, добралась до буфета. Когда она рассказала мне обо всем, я сделал вид, что не верю, прежде всего, потому что не хотел верить сам, — это было слишком чудовищно, — во-вторых, из опасения, что Матильда вновь теряет рассудок. Разве Ларсан не умер?.. По правде, я и сам верил в то, что внушал ей: всему виной ее воображение. Естественно, мне хотелось убедиться в этом воочию, и я предложил ей тотчас пойти вместе со мной в купе, чтобы доказать, что она обманулась. Она воспротивилась этому, крича, что мы не должны больше возвращаться в это купе и что она отказывается продолжать путешествие ночью! Все это она высказала короткими, отрывистыми фразами… ей не хватало дыхания… Мне было невыразимо жаль ее… Чем больше я доказывал ей, что появление Ларсана немыслимо, тем увереннее она настаивала на реальности увиденного! Я сказал ей, что она редко видела Ларсана во время драмы в Гландье и недостаточно хорошо помнит, как он тогда выглядел, а потому легко может ошибиться при встрече с кем-нибудь похожим на него. Но она ответила, что прекрасно помнит лицо Ларсана, появлявшегося два раза при таких обстоятельствах, что она никогда его не забудет, проживи она хоть сто лет! Теперь, когда ей известно, кто скрывался под именем Ларсана, она узнала не только черты полицейского, но за ними и страшное лицо человека, который уже так давно преследовал ее!.. Она клялась своей головой, что видела Боллмейера, что Боллмейер жив!.. жив со своим бритым лицом Ларсана и большим голым лбом!.. Она ухватилась за меня, точно боялась новой разлуки, еще более ужасной, чем все предыдущие!.. Так она увлекла меня на перрон… И вдруг оставила меня и бросилась в контору начальника станции… Последний испугался не меньше меня, увидев мою бедную жену в таком состоянии. Я подумал про себя: «Она сойдет с ума». Начальнику станции я объяснил, что жена моя испугалась, оставшись одна в купе, и попросил его позаботиться о ней, пока я постараюсь выяснить, что ее так напугало… И вот, друзья мои, — продолжал Робер Дарзак, — я уже собирался выйти из конторы начальника станции, но не успел переступить порог, как отскочил назад и быстро захлопнул дверь. У меня было, очевидно, довольно странное выражение лица, так как начальник станции посмотрел на меня с удивлением. И я, я также увидел Ларсана! Нет-нет! Моя жена не грезила наяву… Ларсан был там, на вокзале… на перроне, за этой дверью.