Если попытаться определить дату начала «эры Бен-Гуриона» в истории сионизма, то ею окажется вечер 21 ноября 1941 года. Именно в этот день он высаживается в Нью-Йорке и готовится развернуть перед американскими евреями кампанию, удивительно похожую на ту, что он проводил в Восточной Европе накануне выборов 1933 года. Он приезжает после того, как его палестинские товарищи нехотя одобрили его политическую программу; он преодолел безразличие лондонских коллег, чье внимание по-прежнему сконцентрировано исключительно на английской политической сцене; он освободился от опеки и влияния Вейцмана. Он ясно видит стоящую перед ним цель и использует все свои силы для ее достижения: он приезжает в Америку для мобилизации самой великой мировой державы и, конечно, живущих в ней евреев.
В Нью-Йорке он представляет набросок своего плана одному совместному комитету, в состав которого входят сионисты и несионисты. Ключевым параграфом «послевоенного» раздела являются положения, рассматривающие «преобразование Палестины в Еврейское Содружество всеми евреями, которые желают или вынуждены эмигрировать после войны», которые получают одобрение самых влиятельных сионистских организаций. Несмотря на оппозицию некоторых руководителей, он охватывает своей агитационной кампанией и администрацию. Проведя некоторое время в Вашингтоне, он заручается поддержкой члена Верховного суда Феликса Франкфуртера и пытается организовать кампанию среди политиков и правительственных кругов.
Весной ситуация меняется к лучшему. Теперь его программу поддерживает большинство сионистских организаций Америки, и принятие ее заметно облегчается с появлением в январском номере «Foreign Affairs» статьи Вейцмана, призывающей к установлению «Еврейского Содружества» в Палестине после войны. Вейцман приезжает в Нью-Йорк в середине апреля, как раз в тот момент, когда американский комитет по делам сионистов во главе с Нахумом Гольдманом и Меером Вейсгалом готовят первый Национальный конгресс американских сионистов. Для Бен-Гуриона этот конгресс станет великолепной трибуной, с которой он сможет представить свою политическую программу.
Так в еврейскую историю входит нью-йоркский отель «Билтмор». В период с 9 по 11 мая 1942 года 603 делегата собираются в этом старом здании, расположенном на углу Мэдисон-авеню и 43-й улицы. Вынесение принятой резолюции оставило далеко позади все решения Сионистских конгрессов с момента организации движения Герцлем в Базеле в конце прошлого века. Три основных положения определяли задачи сионистов в послевоенном периоде:
«1. Двери Палестины будут открыты для еврейской иммиграции.
2. «Еврейское агентство» получит разрешение на управление иммиграцией в Палестину и на выделение пустынных регионов, в том числе безлюдных и невозделанных земель.
3. Палестина станет Еврейским Содружеством, интегрированным в новую структуру демократического мира».
Конгресс в «Билтморе» снял самое святое табу, которое существовало в политическом сионизме. Впервые после десятилетнего промедления и нерешительности сионизм провозгласил наконец свою «конечную цель» — создание в Палестине еврейского государства. Сомнительно, что большинство делегатов осознали, что несколькими фразами повернулись спиной к традиционной умеренности, заменив ее на динамичность, способную вылиться в конфликт с Великобританией. Они также не поняли, что принятая ими резолюция отошла от политической линии Вейцмана и вступила на опасный путь, который предложил Бен-Гурион. Трудно поверить, что она могла быть принята единогласно, если бы делегаты действительно поняли ее истинное значение.
Если программа, принятая в «Билтморе», отмечает радикальные изменения в руководстве сионизмом, то Вейцман и Бен-Гурион дали ей иную интерпретацию.
«Я хотел бы сказать несколько слов о принятой в отеле «Билтмор» декларации, которую берет на себя Бен-Гурион, первым написав о ней несколько слов после конгресса. Это стало… новым Декалогом или новой Базельской программой… Ничего подобного. Настоящая декларация является всего лишь резолюцией, похожей на сотни других резолюций, принятых на крупных конференциях в этой или любой другой стране. В ней в торжественных выражениях изложены основные положения моей статьи, опубликованной в «Foreign Affairs». Но Бен-Гурион, пробыв здесь восемь или девять месяцев, не сумел похвастаться успехом и опустился до этой резолюции, которая в той или иной мере позволила создать видимость того, что она является триумфом его политики, направленной против моих умеренных формулировок тех же самых задач, а также ввел в нее свою экстремистскую точку зрения».
Бен-Гурион, со своей стороны, пишет следующее:
«Я ничуть не сомневался, что эта программа заменит ту, которая была принята в Базеле сорок пять лет назад, и станет целью еврейского народа в послевоенный период».
Это расхождение явилось признаком затяжных разногласий по фундаментальным проблемам. Натянутость отношений между двумя лидерами была вызвана отказом Вейцмана изменить политику, которой он всегда придерживался, его неспособностью понять значение отказа Великобритании от просионистской политики и развязыванием второй мировой войны. Даже после переговоров в Сент-Джеймском дворце Вейцман оставался верен тайной дипломатии и своей политике переговоров с Англией. Яростный противник чрезвычайных мер, он испугался и возмутился намерением Бен-Гуриона прибегнуть к насилию. Вейцман многократно заявлял, что поддерживает Билтморскую программу только для того, чтобы доказать полную противоположность собственных взглядов. В апреле 1947 года, за два месяца до принятия ООН плана разделения Палестины на два государства — еврейское и арабское, он писал: «Принятая под грохот фанфар Билтморская программа очень быстро оказалась миражом». Так Вейцман стал злейшим врагом активного сионизма.
Не все, однако, объяснялось расхождением точек зрения. Их бурные отношения нельзя постичь без анализа личного конфликта, который произошел через месяц после окончания конгресса. 10 июня 1942 года Бен-Гурион сообщил Вейцману по телефону, что «он больше не считает себя связанным с ним никакими видами практической деятельности». На следующий день в письме он уточнил причины их разрыва:
«С тех пор как вы приехали сюда, вы действовали в одиночку, консультируясь с людьми по собственному выбору и работая с ними так, как будто речь шла о вашем личном деле. Откровенно говоря, я не думаю, что подобное поведение приносит пользу нашему движению… Я хотел бы верить, что, предоставленный самому себе, вы способны следовать нашей политике и возглавлять наше движение. К сожалению, я вынужден сообщить вам, что это не так. Мне кажется, что некоторые ваши слова и поступки до настоящего времени не принесли пользы нашему делу… Вы знаете, я надеюсь, какое глубокое личное уважение и дружбу я испытываю к вам. Может быть, вы также знаете, что я не придаю большого значения протоколу. Но хотя Исполнительный комитет вместе с комитетом по вопросам кризиса не могут осуществлять совместные действия без вашей безоговорочной поддержки, я не вижу, как правильно должна выполняться наша работа и в чем заключается моя роль».
Отвечая на это письмо, Вейцман говорит о «поразительном документе» и категорически отрицает, что оставлял коллег в полном неведении относительно своих намерений:
«Если по непонятным мне причинам вы решили не участвовать в каких-то из них или не присутствовать на консультациях, то в этом моей вины нет… Вопреки вашим предположениям, на меня была возложена вся ответственность за проведение политики сионизма. Я это подчеркиваю, поскольку это факт… Тем более неуместно и некстати задавать себе вопрос, не предназначен ли этот необъяснимый и далекий от реальности документ рассеять тягостное впечатление провалившейся миссии, которая, как мне кажется, носила туманный и беспредметный характер».
В конце письма Вейцман «полностью» отвергает умозаключения Бен-Гуриона и сообщает ему, что расценивает «этот инцидент как результат резкой смены настроения, вызванной не тщательно взвешенным суждением, а мнимым недовольством, порожденным, несомненно, многочисленными горькими разочарованиями, которые все мы испытываем в это жестокое время». На следующий же день Бен-Гурион отвечает: «Никто не давал вам права проводить политику сионизма единолично, и мое мнение сводится к тому, что если вы продолжите единолично решать наши проблемы, это не принесет пользы ни сионизму, ни Палестине». Точку в этой эпистолярной полемике ставит написанное в сухом тоне письмо Вейцмана: «Сегодня я уезжаю в путешествие по Среднему Западу и не думаю, что продолжение переписки приведет нас к единому мнению».