В тот же вечер весь дворец от сплетен встал на уши.

Мне бы головой подумать, насторожиться, вспомнить, что человечье дворянское сословие — это клубок змей и пауков, для которых значимо лишь одно слово — выгода. Мне бы к Илленн пару телохранителей приставить, а я, придурок, решил, что никто и пальцем тронуть не посмеет дочку Владыки Света. Вместе с ней развлекался доведением смертных до заикания от злости и заставлял наблюдателей из соседних миров качать головами от недоумения…

Идиот.

Я совершенно забыл о почти маниакальной мстительности Зиерры и ее умении ждать. Она затаилась. На виду по-прежнему оставаясь Эль-Тари, на самом деле она была всего лишь низложенной фавориткой, осмеянной всем двором и одной дерзкой рыжей кхаэльей в особенности. Я самонадеянно считал, что у меня достаточно власти защитить любимую женщину. Зря, оказывается.

Время летело. Дни проносились, как часы. Повседневная государственная рутина — страшная вещь. У толкового монарха времени на себя не остается. Даже так называемые «развлечения» — балы, охоты, выезды и прочая канитель — затеваются ради политических выгод, договоров, светской показухи и так далее. Ни радости, ни удовольствия от них никакого, одна нервотрепка. Но теперь я мог не замечать этой насквозь прилюдной части своей жизни. А точнее, находить в ней удовольствие.

Илленн честно старалась вникнуть в тонкости дворцовой жизни и своих обязанностей. Ей было сложно. Ее народ не привычен к постоянному притворству. Повседневная жизнь кхаэлей проста и естественна, как течение реки, они почти не обременяют себя условностями. Но княжна, воспринимая жизнь как игру, легко носила маску светской львицы, оставаясь неизменно выше сонма дворяночек из числа смертных и держа на расстоянии дам-ифенхи. Мужчинам, под хихиканье моих птенцов, не давал приближаться я. Незачем.

Гораздо более по вкусу ей приходились дела государственные. И помощником она оказалась ничуть не менее толковым, чем Зиерра. Ну может, менее опытным, но опыт — штука наживная.

Любимым местом ее пребывания стало кресло в моем кабинете. Илленн устраивалась там с ворохом бумаг — и воцарялась благостная тишина, лишь изредка нарушаемая слетавшими с уст замечаниями. Настоящее понимание рождалось в молчании, в потоке мыслей, текущем в одну и ту же сторону у обоих. Не было нужды ни ей, ни мне зубами и когтями доказывать свое превосходство. Ей нравилось быть чуть слабее меня — ровно настолько, чтобы она могла подчиняться, но я не мог раздавить ее. Не было надобности и в поединке воли, между нами царила полная гармония чувств и мыслей.

Раз в несколько лет, изгоняя из своего круга смертных, мы устраивали большие охоты для себя. Я собирал среди Кланов самых ближних ифенху, мастеров, брал за загривок сына — и мы отправлялись по дальним угодьям, гонять дичь в звериных ипостасях, на неделю, а то и на месяц. Илленн всегда присоединялась к этим выездам, что в очередной раз крепко било по самолюбию Зиерры. За двумя ошалевшими от свободы оборотнями никто и не пытался угнаться, а смертные по окрестным деревням со вздохами заявляли: «Опять рыси с волками в салочки играют…»

В тот раз мы выбрались на волю осенью, в пору первых сильных заморозков. Птичьи стаи потянулись на юг, с полей уже сняли урожай. Деревья сбрасывали листву и засыпали, мелкие духи тоже прятались и умолкали до весны. В деревнях начиналась пора свадеб, в городах — новый сезон для высшего света, ярмарка невест. От очередного «парада красавиц» меня и вынудил сбежать Бастаен, которому до смерти не хотелось расшаркиваться с десятком-другим кандидаток в его нареченные. Люди почему-то из года в год упорно надеются, что кто-то из нас обратит на одну из их драгоценных дочек внимание и одарит поцелуем, принимая в свои ряды, а заодно породнившись со знатным Домом. И невдомек им, что насчет адептов у нас имеется свое строжайшее мнение и свод неукоснительно соблюдаемых правил.

Итак, сын предложил отправиться в восточные леса, кишмя кишащие мелкой птицей и зверьем вроде кроликов и снежных лисичек. Угодье сие дальнее, настырные придворные туда не полезут, потому как не любят оставаться в глухомани без нарядов, горячей воды, паланкинов и карет дольше одного-трех дней. И мы, хищники, могли пропадать в густых ельниках сколько душе угодно.

День выдался пасмурный, но не предвещавший дождя. Тучи стелились по небу сплошным белым ковром, кое-где разбавленным набрякшей серостью, холодный воздух таял на языке мятной свежестью. Наш отряд шел рысью через убранные поля, лапы ашигхов выбивали приглушенную дробь по схваченной морозцем земле, над головами шлейфом клубился пар. На горизонте уже виднелась поредевшая стена лиственного леса.

Илленн выделялась среди нас единственным ярким пятном — верхом на резвой белой ашигхе и в накидке из рысьего меха, наброшенной поверх мужского кафтана. От скачки лента, которой она собрала волосы, сбилась и почти слетела, ветер трепал пряди как рыжее пламя. Она со смешками отмахивалась от галантных заигрываний Фицгерна и Бастаена, благосклонно отвечала Разэнтьеру и изредка пыталась расшевелить задумчивого Мелкаэна Таймара — насколько я слышал из его мыслей, наш титулованный медик опять пребывал где-то в горних высях, не иначе, в лунной лаборатории, изобретая какую-то вакцину.

Быть единственной дамой среди множества мужчин Илленн явно привыкла и держалась непринужденно, как кисейная барышня на паркете бального зала. Я ехал позади, дабы иметь возможность ненавязчиво любоваться ею.

— Отчего же ваш отец не сосватал вас за меня, сударыня? — соловьем заливался Бастаен, то и дело сдувая с лица непокорные белые пряди. — Я молод, горяч, хорош собой — и тоже выгодная партия.

Илленн всем своим видом изобразила скромную невинную девицу и медовым голоском ответила:

— Вы уж простите меня великодушно, Элью Бастаен, но я выполняю волю моего Светлейшего батюшки. Как он скажет, так и будет.

— Бедный я несчастный, — притворно поник мой оболтус. — Я не смогу без вас жить, прекрасная Элья, вы разбиваете мне сердце!

— Я не вольна ничем вам помочь, друг мой…

— Я украду вас, ибо дни мои меркнут без вашего света!

Ну все, гвардия сцеживает смешки в кулак. Пора вмешиваться и сохранять лицо. Я дал шпоры ашигху и подскакал к наследнику с другого бока, наградив несильным подзатыльником.

«Не смей охмурять мою невесту!»

«Что ты, отец, я же просто развлекаю даму!»

Он лучезарнейше мне улыбнулся, довольный тем, что, наконец, привлек к себе мое внимание. А я в который раз подавил вздох — сам виноват, что не мог себя заставить проводить с ним больше времени. При мальчишке слишком яркими становились воспоминания о покойной Рейн, да возродится ее душа в сильном воплощении. А теперь вот я гадаю, не смея сунуться к нему в сознание, сколь сильна его ко мне неприязнь и как с этим быть…

Лагерь мы разбили не так далеко от опушки сероствольного леса, за которым далеко вглубь материка простирались еловые чащи. Под ногами шуршало опавшее листвяное золото, в поредевших древесных кронах еще подавали голоса местные пернатые обитатели. Мелкие хищники сновали мимо нас так, чтобы не попадаться на глаза, но в случае чего, успеть подобрать остатки нашей добычи. Самые смелые крутились чуть ли не под ногами у ашигхов. Более крупные, вроде волков и тхаргов, предпочли уступить нам угодье и убраться подальше.

И ни тени человека вокруг. Люди сюда никогда не ходили, считая эти места прибежищем духов и всяческой нечисти, пригодным только для игр ифенху. Так что кусты ломились от ягод, под слоем листвы прятались целые семейки грибов — и все это богатство доставалось зверью из года в год.

Веселье следовало начинать после заката, а до тех пор мы отвели ашигхов в сторону и устроились возле костра. Гвардия наперебой старалась ублажить единственную даму, одновременно подначивая меня. Мелкаэн, наконец, оторвался от своих размышлений ради прихваченной кем-то фляжки с дрейгским вином — и откуда только взяли? Напиток пошел по кругу и быстро развязал языки, подарив голове приятную звенящую легкость. Над лесом разлетелись песни и шуточки.