Взволнованный Ронан терпеливо ждал. Артюс сжал зубы и чуть слышно прошептал:

– Какой же я безумец! Я думал, что король собирается посетить мои земли… ждал знака благоволения!

Старый слуга воздержался от вопросов, несмотря на привязанность к Артюсу, с которым был близок с самого детства графа. Артюс объяснил, доказав, что он тоже относится к Ронану с нежностью:

– Король… приказывает мне предстать перед судом, который соберется в Доме инквизиции Алансона, чтобы прояснить… сомнения относительно исхода процесса над графиней, сомнения, появившиеся после получения свидетельств.

Услышав об инквизиторском суде, Ронан побледнел.

– Прошу прощения, монсеньор?

– Ты же все слышал.

– Как… Что… – прошептал старик, не находя слов.

– Мне известно только то, что я тебе сказал. Речь идет о повелении сюзерена, а не о дружеском послании человека, которого я научил особенностям соколиной охоты.

У Ронана сложилось впечатление, что тон королевского послания ранил графа сильнее, чем его содержание. Что касается его самого, то Ронан испытывал неподдельный страх. Все знали, что человек, попавший в Дом инквизиции, никогда не выходил оттуда живым.

– Возможно, чудесный суд, спасший мадам графиню…

– … Будет поставлен под сомнение? – ледяным тоном закончил фразу Артюс. – Не знаю, но если это так, я дойду до самого Папы.

– Нет ли возможности получить от короля объяснения… после стольких лет, проведенных вместе, он должен был сохранить к вам дружбу или по крайней мере помнить о вас.

– Если бы Филипп захотел дать мне объяснения, он так бы и написал, – возразил Артюс д’Отон. – Что касается дружбы, Ронан, это один из пороков принцев. И я думаю, что наш король не наделен этим пороком.

– Значит, вам придется повиноваться?

– У меня нет другого выбора. Я должен покориться воле короля. Тем более что я был и остаюсь его самым верным подданным.

Артюс внимательно посмотрел на Ронана, который на протяжении многих лет неусыпно следил за ним днем и ночью. После смерти сына графа, маленького Гозлена, Ронан оставался единственным, кого не пугала убийственная ярость его господина. Этот старик был наделен силой, решимостью и удивительной преданностью. Поджав губы, опустив голову, он рассматривал пол. Ронан колебался, подыскивая слова. Монсеньор д’Отон не дал ему возможности произнести их:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Мы должны относиться с лояльностью и благодарностью только к тем, кто вел себя с нами почтительно. Но ведь речь идет о короле, Ронан. Поэтому оставь комментарии при себе. Иначе я рассержусь.

– Слушаюсь, монсеньор. А мадам графиня? Как следует вести себя с ней?

– Я не собираюсь ничего говорить ей, по крайней мере сейчас. Я хочу, чтобы она не знала об этом известии как можно дольше. Не стоит усугублять ее беспокойство о юной Клеманc. Эти бесконечные поиски изнуряют ее. Ты не находишь, что она похудела и спала с лица?

– У меня такое чувство, что за обычной любезностью мадам графини скрывается огромная усталость.

– Я буду настаивать, чтобы она немного отдохнула, но у моей дамы железный характер, – сказал граф. – Немедленно пошли за моим бальи Монжем де Брине.

– Все будет сделано так, как вам угодно, – прошептал Ронан, склонившийся в поклоне, прежде чем выйти из кабинета.

Едва закрыв за собой дверь, старик остановился, чтобы немного восстановить дыхание. От страха у него помутилось в голове. Он попытался прогнать нехорошее предчувствие. Что он мог сделать? Разумеется, он был свободным человеком, но не имел никакого веса в обществе. Мессир Жозеф из Болоньи, старый врач графа. Возможно, этот мудрый человек сумеет придумать, как дать отпор. Разумеется, монсеньор Артюс приказал молчать. Впрочем, речь тогда шла только о его супруге. Поэтому Ронан посчитал, что он вправе известить ученого и попросить его о помощи, тем более что мессир Жозеф был одним из тех редких людей, к которым Ронан питал доверие. А мессир Жозеф, в свою очередь, питал к графу огромную благодарность.

Когда Ронан поведал срывающимся голосом об ужасной новости, Жозеф из Болоньи оперся локтями о высокий пюпитр. Несколько минут он молчал, пристально глядя на старого слугу, едва сдерживавшего слезы.

– Это все? – недоверчиво спросил Жозеф.

– Все и ничего больше, мессир врач.

– Какая нелепость! – воскликнул ученый.

– Я ничего не понимаю. Поэтому я и пришел к вам за советом, за объяснением.

– Проходите, мой славный Ронан. Давайте присядем и вместе подумаем. Постараемся понять, что за всем этим скрывается. Но в одном я твердо уверен: папство никогда не действует без веских причин, даже если эти причины такие скрытые и таинственные, что теряешься в догадках.

Ронан последовал за cesculapius . Если существует способ прийти на помощь их господину, этот человек обязательно найдет его. Или отыщет объяснение.

Жозеф из Болоньи стал тихо перечислять события, произошедшие с момента заключения Аньес де Суарси в murus strictus,[67] в грязный мрачный застенок, где обвиняемых приковывали цепями к стенам. Ронан терпеливо ждал. Мысли его путались. Но уже тот факт, что этот умнейший человек тщательно перебирал все мельчайшие детали произошедшей истории, придавал Ронану спокойствие.

– Ах, вот оно что! – вдруг воскликнул врач. – Это явно ловушка, но какая и для чего? Церковь запретила ордалии более ста лет назад. И знаете почему?

Ронан отрицательно покачал головой.

– Потому что лишь немногие, невиновные или виновные, способны выдержать пытку каленым железом, а в судебном поединке побеждает тот, кто искуснее владеет оружием, если только действительно не происходит божественное чудо. Насколько мне известно, во время этих поединков лишь ничтожному количеству невиновных удалось доказать свою правоту. Кому действительно выгодны чудеса? Тем, кто чудом спасся, это очевидно. Но также и Церкви, которая в определенном смысле обладает властью их устраивать во время судебного процесса или паломничества. Так зачем же предъявлять обвинение человеку, ставшему свидетелем убийства вполне заменимого мелкого сеньора инквизитора, к тому же пользовавшегося такой сомнительной репутацией, что однажды он закончил бы свои дни в папских застенках по примеру своего омерзительного предшественника, Роберта Болгарина? Зачем лишать население Алансона и окрестностей счастья думать, что Господь Бог вмешался, чтобы убить чудовище и спасти голубку? Речь идет о столь нелепом расчете, что я не узнаю в нем руку Святого престола.

Ученый нахмурился и тяжело вздохнул. Беспокойство вновь овладело Ронаном, и он прошептал:

– Что вы об этом думаете, мессир врач? Умоляю, скажите правду.

– Видите ли… нам следует смотреть правде в глаза. Они взялись за мсье д’Отона.

– Не могу в это поверить, – возразил Ронан. – Мой господин, будучи здравомыслящим человеком, никогда не вмешивался в политику королевства и уж тем более Рима.

– Что вы об этом знаете? Что он об этом знает?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мессир врач.

– Мне надо подумать в одиночестве, просмотреть различные произведения, в том числе Consultationes ad inquisitores haeretical pravitatis.[68] Они помогут мне лучше понять, как происходит процедура. Не сомневайтесь. Бог не оставит нас, в этом я уверен. Что касается моей головы, то Господь в своем бесконечном великодушии сделал ее разумной.

После ухода старого слуги мессир Жозеф еще долго сидел, соединяя и разъединяя фрагменты этой тревожной головоломки. Озадаченный, он наконец вошел в свой рабочий кабинет и вытащил тоненькую книгу в потертом фиолетовом кожаном переплете. Каждый раз он с восхищением погружался в чтение «Размышлений о себе самом», написанных императором Марком Аврелием Антонином.[69] Они никогда не разочаровывали мессира Жозефа, всякий раз давая ответы на его вопросы. Он перевернул несколько страниц произведения, которое знал наизусть, и прочитал: