– Пульс, зрение и дыхание более чем удовлетворительные, мадам, – сообщил мессир Жозеф после того, как осмотрел Аньес.

– Теперь я совершенно спокойна. Как я вам и говорила, ничего серьезного. Необъяснимая усталость и временами головокружение.

– И еще отсутствие аппетита.

– Да, верно.

– Рвота?

– Тошнота, но тоже изредка, – согласилась Аньес.

– Поскольку вы не беременны и к тому же у вас прекрасная конституция, полагаю, это просто последствия ужасных событий, которые вы мужественно пережили. Следует также предположить временное расстройство пищеварительной системы. Очень часто последствия дают о себе знать довольно поздно. Исключительные существа стойко переносят невзгоды, но затем, когда они успокаиваются и вновь обретают безмятежность, возникают симптомы меланхолии,[70] хотя они сами не осознают этого. Я верю в ваше замечательное здоровье: вы скоро придете в себя. А мы этому поспособствуем с помощью нескольких препаратов, рецепт изготовления которых я держу в тайне.

– Большое спасибо, мессир врач. Благодаря вам тревога покинула меня, и я чувствую себя намного бодрее, – солгала Аньес.

Но Жозеф из Болоньи не заблуждался.

– С вашего позволения, мадам, через два дня я снова осмотрю вас, чтобы констатировать эффект лекарств, которые я вам вскоре принесу.

– Это необходимо?

– Старые врачи подобны несушкам, как говорит ваш супруг: они суетятся, нервничают, бегают туда-сюда до тех пор, пока цыплята не соберутся у них под крылышком.

– Ну что ж, я прилежно сыграю роль вашего цыпленка, мессир Жозеф.

Жозеф из Болоньи смотрел вслед удаляющемуся прелестному стройному силуэту. Во время осмотра Аньес у него появились сомнения. Чудовищные сомнения.

Од де Нейра пригубила мальвазию и взяла золотистую корочку,[71] любимое лакомство Гонория Бенедетти. Она сама удивлялась, почему эта встреча с камерленго доставляла ей такое удовольствие.

– Почему, мой дорогой друг, вы единственная, в чьем присутствии я успокаиваюсь? – спросил камерленго, вытирая лоб тонким платком.

– Возможно, хорошие новости, которые я вам приношу, действуют как целительный бальзам?

– Совершенно верно. Однако это объяснение слишком… простое, чтобы быть удовлетворительным. К нему надо добавить столь бесконечное доверие, что оно меня самого удивляет.

– Но что тут удивительного, ведь доверие взаимное?

– Потому что мы недоверчивые, а значит, одинокие существа. – Прелат с горечью признался: – Как я горько разочаровался в Клэре Грессоне! Я борюсь со злобой и ненавистью, которые он мне внушает. По сути, я корю себя не столько за его предательство, сколько за свою наивность.

Од де Нейра задумчиво смотрела на большой ковер, висевший на стене за роскошным письменным столом прелата. Робкая Пресвятая Дева, окруженная строго улыбавшимися ангелами, потупив взор, склонила голову. Од знала, что за ковром находится низкая дверь. Она вела в зал, где понтифик собирал своих прелатов.

Од медленно произнесла:

– Разве судьба, уготованная таким существам, как мы, не является уже сама по себе оскорбительной иронией?

– Что вы хотите этим сказать?

– Мы, те, кто постоянно плетет интриги и обманывает, неспособны испытывать иное чувство, кроме недоверия, ко всем, кто общается с нами. Когда же, в исключительных случаях, мы оказываем уважение или проявляем ласку, мы ожидаем как должного, что их оценят как редкую привилегию. Но почему это должное быть именно так? По сути, плутни делают нас слишком простодушными.

– Какой замечательный итог вы подвели, – согласился камерленго, всегда поражавшийся уму очаровательной белокурой особы, сидевшей напротив. – Действительно, какое оправдание я могу найти моей горечи? Грессон попрал дружбу, которую я испытывал к нему, но за всю свою долгую жизнь я сам столько раз злоупотреблял дружбой…

– Дорогой Гонорий, наш разговор принимает зловещий оборот. Полно… Я принесла вам добрые вести и нашла вас в добром здравии. Удача на нашей стороне. Так возрадуемся же!

Худое лицо прелата смягчилось.

– Дорогая Од, провидение проявило великодушие, позволив нам встретиться. Все в вас меня очаровывает, даже в самые тяжелые минуты.

– Провидение, безусловно, проявило ко мне великодушие, когда спасло меня с вашей помощью от костра или веревки, – игривым тоном согласилась Од.

Несмотря на признание архиепископа и веселье, которое она старательно изображала, чтобы отвлечь своего старого друга от мрачных мыслей, мадам де Нейра чувствовала некое смятение. Смятение, которое она хорошо знала. Одна из граней ее характера оставалась загадкой для прелата, которого вот уже много лет терзали угрызения совести. Гонорий ничего не знал о ее потребности в покаянии. Неужели она действительно не испытывала никаких сожалений в том, что замарала свою душу? Она могла бы все объяснить, но молчание было еще одним доказательством дружбы. Безусловно, испытывала. Порой ее охватывало страстное желание покаяться. Но она научилась быстро прогонять его. Раскаяние в содеянных подлостях было бы напрасным. Она давно отказалась от вдвойне нечестной сделки, которую предлагала ей судьба. Раскаяться – означало признать, что она совершила ошибку, ведя борьбу с навязываемой ей жизнью, обидами, унижениями. Это означало бы оправдать отвратительного старика, наваливавшегося на нее, когда у него возникало желание. Что касается Гонория, Од никогда не признается ему, что порой бессонной ночью ею овладевало отвращение к самой себе. Надо было, чтобы камерленго продолжал верить, что угрызения совести могут обойти стороной некоторых людей, и тогда его собственные душевные мучения, возможно, покажутся ему менее справедливыми. Много лет назад он спас ей жизнь. И она постарается облегчить его страдания.

– Как я уже говорил, вы озаряете солнечным светом мои самые пасмурные дни. Так поведайте мне о своих успехах.

– Эта… женщина, которую вам рекомендовали, та самая, что живет недалеко от Сетона, выполнила свою задачу, если верить слухам, ходящим в Отон-дю-Перш. Мадам де Суарси бледнеет и чахнет. Она настолько слаба, что вынуждена ложиться в постель во второй половине дня, чтобы не упасть в обморок. Признаюсь: я не верила в возможности этой ведьмы. Поэтому я заручилась помощью… мадемуазель Матильды, дочери мадам Аньес. Но я ошиблась. Теперь мне надо избавиться от этой надоедливой донзелы. Хорошее приданое и несколько сверкающих безделушек – этого будет достаточно, не считая моего обещания помочь ей отомстить ее дядюшке. Угасание и скорая смерть ее матери смягчат желчь, накопившуюся в этой прелестной чертовке. Я не буду огорчена, когда она уберется с моих глаз. Что еще? Разумеется, как я могла забыть! Показания графа д’Отона в Доме инквизиции Алансона выслушает сеньор инквизитор Эвре. Это удача. – Од де Нейра сморщила свой очаровательный носик. – Впрочем, удача – не совсем правильное слово, поскольку я знаю, что к этому делу вы приложили свою ловкую руку.

– Ваша проницательность радует меня, – с одобрением согласился камерленго.

– Не злоупотреблю ли я вашим доверием ко мне, если спрошу, как вам удалось убедить Климента V потребовать от короля Франции отдать под суд его старинного друга?

– Вы никогда ничем не злоупотребляете, моя дорогая. Климент V наделен удивительной проницательностью. Он немного похож на нас. Впрочем, такое сравнение возмутило бы его. Его очень трудно одурачить, поскольку он сам не раз обводил людей вокруг пальца. Поэтому его скрытный характер служит для нас козырем. Его избранию содействовал Филипп Красивый. Я не знаю, как далеко зашел Климент V в сделках, которые должны были привести его на папский престол. Тем не менее он больше всего боится, что история об этих торгах станет известной по всему христианскому Западу. Тогда может зайти речь о его смещении. Так вот, что значит судьба мсье д’Отона по сравнению с подобной перспективой?