– Вы мой сторожевой пес, рыцарь, – попыталась пошутить Аньес.

– Обещаю вам, что не буду лаять по ночам.

Монж де Брине замолчал. Он ждал, пока мамаша Телка наполнит их кубки хмельным медом,[90] который Аньян предпочитал вину.

Бальи вновь удивился, до чего уродливым, лишенным всякого очарования был молодой человек, которого граф описал так подробно, что Брине без труда узнал его. Артюс д’Отон уточнил, что молодой клирик обладает прекрасной душой и что в Доме инквизиции он единственный, на чью благожелательность мог бы рассчитывать граф. Монж де Брине дождался Аньяна у дверей зловещего здания в надежде получить от него сведения. Он шел за клириком несколько туазов, потом подошел ближе, представился и пригласил в эту таверну, достаточно удаленную от Дома инквизиции, чтобы они могли поговорить спокойно. Едва Брине назвал свое имя и должность, как лицо Аньяна просветлело. Молодой клирик прошептал:

– Я так наделся, что со мной встретится человек из ближайшего окружения графа, монсеньор бальи. Тут происходит такое… такое, что недоступно моему пониманию. Но все происходящее внушает мне огромное беспокойство.

Когда мамаша Телка ушла, Монж тихо спросил:

– На что вы намекаете, мсье?

– Я ничего не понимаю. Их бесспорным доказательством было обручальное кольцо. Но это новый знак того, что Господь на нашей стороне. Вор украл обручальное кольцо, скрепившее первый брачный союз монсеньора д’Отона. А ведь граф утверждает, что снял кольцо с пальца сразу после смерти первой супруги и больше никогда не надевал его. И я ему верю.

– Вы совершенно правы. Я подтвержу это перед судом, равно как и все остальное окружение графа, – ответил бальи.

Аньян отпил напиток и сказал, немного поколебавшись:

– Видите ли, мсье, у меня такое чувство, что сеньора инквизитора Жака дю Пилэ гложут сомнения. Я об этом догадался, когда он пришел в мой кабинет, чтобы передать мне акты. Могу поклясться: он не знал, что кольцо было украдено, чтобы опорочить графа. Он тоже поверил в искренность монсеньора.

– Но в таком случае все идет хорошо, – обрадовался Монж де Брине. – Вскоре с Артюса д’Отона снимут все подозрения и подтвердят правомочность Божьего суда.

– Боюсь, вы слишком торопитесь…

Аньес заговорил быстрее. Монж де Брине знаком попросил его говорить тише, боясь, как бы их не подслушали любопытные уши.

– Сеньор инквизитор явно получил какие-то дополнительные сведения об этом кольце, якобы найденном через два года после убийства Флорена. Учитывая положение монсеньора д’Отона в обществе и его безупречную репутацию как человека чести, он мог бы разрешить графу вернуться домой, если тот даст слово не покидать своих владений. Почему же Жак дю Пилэ велел держать графа в Доме инквизиции? Разумеется, с графом будут обращаться как со свидетелем, а не как с обвиняемым. Однако я полагаю, что в основе подобного решения лежит причина, внушающая мне ужас: они хотят зла графине. Граф мешал им, теперь они его устранили. Действуйте как можно быстрее, умоляю вас. Мадам находится в серьезной опасности.

Ледяная волна окатила бальи. Он стремительно вскочил и крикнул:.

– Мамаша Телка! Позовите мужа, скорее! Пусть мне подготовят счет… Пусть седлают мою лошадь… Лошадь монсеньора Артюса останется в вашей конюшне. Если будете хорошо о ней заботиться, вам щедро заплатят.

Папаша Телка, влетевший в зал, как молния, осмелился возразить:

– Сеньор, скоро ночь. Вы не можете…

Положив руку на гарду шпаги, висевшей сбоку, бальи сказал:

– Пусть только кто-нибудь посмеет встать на моем пути! Я так зол, что без колебаний отрублю ему уши.

Устроившись, как солдат в походе, на циновке, которую Ронан положил около двери апартаментов мадам д’Отон, Франческо де Леоне принялся читать Псалтирь. Сколько же ночей он провел в случайных укрытиях или прямо под небом! Теперь и не вспомнить.

Молодая служанка на цыпочках подошла к нему. Леоне поднял глаза. Она присела в глубоком поклоне. Лицо ее оставалось серьезным.

– Я Жильета. Состою на службе у мадам. Э… мессир, прошу вас, не судите меня строго за нескромность. Пусть оправданием мне послужит беспокойство за нашу добрую госпожу. Ей действительно угрожает опасность, раз вы устроились под ее дверью?

Рыцарь ответил ей мягким тоном:

– Нет никакой опасности, пока я здесь.

– Могу ли я побыть немного с ней, чтобы приободрить? Я могла бы спать на полу возле ее кровати. Она такая щедрая, такая благожелательная ко всем нам.

– Исполните ваши обычные обязанности, а потом ступайте. Будьте покойны. Она ничем не рискует.

Леоне, не подавая вида, убедился, что девушка не принесла с собой ни сладостей, ни напитков.

Через час, выйдя от Аньес, она заявила с озабоченным видом:

– Мадам уже надела ночную рубашку и скоро ляжет спать. Прошу вас, не беспокойте ее до утра. Она нуждается в отдыхе. Святые небеса, как она похудела! Что происходит? Вы устроились около двери, наша дама слабеет с каждым днем, Ронан замкнулся в себе, не говорит ни слова, открывает рот лишь для того, чтобы запретить мне приносить ей сладости… Я чувствую, что над ней нависла угроза, и мое сердце сжимается от страха.

– Теперь все будет хорошо. Не волнуйтесь, Жильета.

– Но вы же не будете ужинать перед дверью, мсье?

– Буду. Ронан вскоре принесет мне ужин.

– В таком случае я желаю вам спокойной ночи.

Девушка повернулась и пошла по коридору. Прежде чем исчезнуть с глаз рыцаря, она быстро оглянулась.

Леоне взял в руки Псалтирь, лежавшую на циновке. Он погрузился в чтение. Но вдруг, хотя у него не зародилось ни одного конкретного подозрения, он резко вскочил и с силой застучал кулаком в дверь опочивальни Аньес.

– Кто там?

– Леоне, мадам. Позвольте мне войти, умоляю вас.

– Но… я в ночной рубашке…

– Умоляю вас, мадам. Я прежде всего монах и уже потом мужчина. Быстрее!

От страха у Леоне свело живот. Он толкнул дверь, не дожидаясь разрешения.

– Ну… входите.

Он заставил себя хранить спокойствие, чтобы его ужас не передался графине.

– Вам скоро принесут ужин.

– У меня совсем пропал аппетит, рыцарь. Эта бесконечная рвота лишила меня вкуса к еде. Из меня получается отвратительная хозяйка. Я так счастлива вас видеть, но не могу радушно угостить. Какое ужасное впечатление у вас сложится обо мне! Но эта усталость… усталость, от которой я шатаюсь из стороны в сторону…

– Мадам, впечатление, которое я составил о вас, не может потускнеть, настолько оно лучезарное. Жильета долго пробыла с вами, не так ли?

– Она такая очаровательная, такая внимательная ко мне. Но она о чем-то догадывается. Ее беспокоит состояние моего здоровья. Впрочем, как вы и хотели, я ничего ей не говорила.

– Она читала вам?

– Бедная девушка не умеет читать. Очень жаль, ведь она такая умная.

– Покорнейше прошу вас, не сочтите это вмешательством в вашу личную жизнь. Что в сущности вы делали? Я не знаю, как раздеваются дамы. Но целый час… это показалось мне слишком долгим.

Удивленный взгляд сине-зеленых глаз устремился на рыцаря. Аньес спросила:

– Что вы имеете в виду, рыцарь?

– Я хочу, чтобы вы мне рассказали, чем вы обе занимались все это время. Подробно.

– До чего же странная настойчивость… Честное слово, Жильета помогла мне раздеться, рассказывая о том, что происходит в замке, как обычно. Она никогда не злословит. Но она такая наблюдательная, что часто смешит меня. В общем, ничем особенным.

– Это все, мадам?

– Не понимаю… Ах, безобидная деталь, но я сомневаюсь, что она вас заинтересует. Она подогрела остаток гоголь-моголя, который я пью каждый день после обеда. Его готовит и приносит мне Ронан, как и всю остальную еду, вот уже несколько дней… Но не так хорошо, как Жильета. Только не говорите ему! Гоголь-моголь был чересчур сладким. Ронан положил слишком много меда.