Послушница бросилась к Аньес и предложила помочь ей сесть в седло. Улыбнувшись, дама де Суарси отказалась от любезного предложения, объяснив молоденькой девушке с удивительными светло-желтыми глазами:

– Я сама справлюсь… Мне… просто немного мешает боль в спине, ничего страшного. И потом, вы же не всегда будете рядом, чтобы мне помочь. Премного вас благодарю.

Послушница исчезла за арочными воротами стены, окружавшей аббатство.

Едва забравшись на спину Розочки, Аньес почувствовала огромную усталость. Крупная кобыла першеронской породы спокойно ждала, пока всадница не устроится в седле.

Женские седла[35] были такими же неудобными, как и старый портшез мадам Клеманс, своего рода кресло, устанавливавшееся на крупе лошади, из-за чего всадница не могла управлять животным. Поэтому один из слуг вел лошадь шагом. Лошади, на которых ездили в то время женщины, были обучены идти иноходью, чтобы всадницы могли сохранять равновесие и, главное, крепко держаться в седле. Кроме того, бытовали опасения, что верховая езда трусцой или галопом может повредить зачатию.

Розочка шла размеренным аллюром. Все думы Аньес были о Матильде. Она по-прежнему не получала никаких вестей о дочери. Аньес пыталась предугадать, как она отреагирует, какие чувства испытает, встретившись лицом к лицу со своей самой жестокой клеветницей. Потребует ли она объяснений от ребенка, которого выносила под сердцем? Замкнется ли в осуждающем молчании? Станет ли оплакивать эти жалкие остатки того, что некогда упрямо считала своими самыми прекрасными воспоминаниями? Воспоминания о Матильде, когда та была младенцем, ребенком, наконец, маленькой девочкой. Хватит лгать себе! Жалкие остатки – это мягко сказано. Что касается самых прекрасных воспоминаний, то они были омрачены, если не осквернены злобой Матильды во время процесса. Ее дочь исчезла, а на ее месте появилась неумолимая обвинительница, безжалостная предательница. Следовало смотреть правде в глаза: своими лучшими воспоминаниями она обязана Клеману и не имеет ни малейшего представления, как поведет себя в присутствии Матильды. Впрочем, с недавнего времени Аньес прониклась ужасающей уверенностью: Матильда не только ненавидела Клемана и тяжелую жизнь в Суарси. Она также и в первую очередь питала лютую ненависть к родной матери. Аньес прикусила губу, чтобы унять пронзительную боль, вызванную осознанием этого факта. Как бы там ни было, не могло быть и речи о том, чтобы Матильда оставалась в хищных руках Эда. Если потребуется, она обратится за помощью к бальи, Монжу де Брине. Пусть он именем закона войдет в замок Ларне и, если понадобится, силой привезет девочку в Суарси. Она собиралась вскоре написать об этом Эду.

Аньес прогнала мрачные мысли и сосредоточилась на странной встрече с аббатисой, встрече, лишь усилившей ее непонимание. И все же, несмотря на разочарование и беспокойство, из разговора с Элевсией де Бофор она вынесла одно твердое убеждение: ни Клеман, ни она сама не лишились рассудка. Они кружились в водовороте, сила которого была выше их понимания. Гигантский вихрь безжалостно бросал их из стороны в сторону. И попали они в него по ошибке.

Но Аньес заблуждалась.

Когда Аньес вошла в большой квадратный двор мануария, ее встретило тревожное молчание. Ни собак, ни суетившихся слуг. Можно было подумать, что она попала в одну из тех сказок, в которых ведьмы погружали всех обитателей дома в глубокий сон.

Аньес посмотрела вокруг и закричала:

– Эй!.. Кто-нибудь!..

Жильбер Простодушный молнией выскочил из амбара и бросился к ней с удивительным для его крупного тела проворством.

– Моя дама… Он здесь. О, Господи Иисусе… Что за история! Он недавно приехал, без предупреждения! Он свалился нам как снег на голову, вот.

– Кто, Жильбер?

– Да он же, разумеется, – ответил весь красный от нервного напряжения Жильбер. Он размахивал руками так сильно, что походил на разгневанного гусака.

– Успокойся, мой славный Жильбер. О ком ты говоришь?

Розочка не шелохнулась, когда Жильбер бросился к ней, схватил Аньес за талию и помог спуститься на землю. Он подхватил свою госпожу словно перышко и нежно поставил на ноги. В какое-то мгновение Аньес подумала, что этот гигант с умом маленького ребенка мог голыми руками свернуть шею быку.

– Спасибо, славный Жильбер. Успокойся и подумай. Объясни, кто приехал?

– Наш сеньор, моя добрая фея. Наш сеньор, как говорит Клеман.

От ярости Аньес вся похолодела и с ненавистью процедила презренное имя сквозь зубы:

– Эд?

– Нет, не подлый гном. Эту заразу… да я раздавил бы его рожу ногами, если бы он только посмел сунуться к нам. Наш главный сеньор, что живет за лесом Отон.

У Аньес подкосились ноги.

Боже мой… Мессир Артюс! Но как, почему, когда? Почему он не предупредил ее о своем визите? В отчаянии она взглянула на свое платье, шлейф которого был запачкан грязью, на ногти, ставшие такого же зеленого цвета, как и вожжи. Она была всклокоченной, покрытой пылью, одним словом, похожей на чудовище, способное испугать любого. И даже восхищенный взгляд млевшего от радости Жильбера был не в состоянии заставить ее изменить свое мнение. Но Аньес все же взяла себя в руки и приказала:

– Прошу тебя, отведи Розочку в конюшню.

Жильбер неторопливо направился к конюшне, что-то нашептывая кобыле на ухо. До чего же все животные и даже пчелы любили Жильбера! Казалось, их связывала невидимая нить.

Быстрее! Что можно сделать? Тайком пробраться в свои апартаменты и привести себя в порядок? Нет. Граф слышал, как она приехала и звала на помощь. Она могла бы продемонстрировать недовольство и упрекнуть его за неожиданный визит. Аньес сдержала улыбку. Граф поступил так намеренно. Тем не менее она не сомневалась, что он придумал один из тех невразумительных предлогов, которые используют все мужчины, даже самые умные. Неужели им приятно от одной только мысли, что, ведя подобную игру, они сбивают женщин с толку? Аньес прыснула со смеху: право же, мсье, мы так привыкли к уловкам, что чувствуем их издалека! Она изобразит удивление и волнение. Впрочем, что касается волнения…

Аньес поправила манто и вуаль, подняла рукой короткий шлейф и поспешила к большой двери, ведущей в общий зал. Едва войдя, она крикнула:

– Адели…

Граф резко встал с сундука, где хранилась посуда. Он чувствовал себя смущенным.

– Вы, мсье?

– Хм… В самом деле, мадам. Решительно, я вновь веду себя как грубиян. Я опять приехал к вам без предупреждения.

– Мсье, вы меня оскорбляете. Как, разве мой сеньор не будет желанным гостем в моем доме, какие бы причины… или любопытство его сюда ни привели?

Граф улыбнулся, потупив взор. Под комплиментом был едва заметно скрыт легкий упрек. Впрочем, он этого ожидал и в противном случае был бы разочарован.

– Я пренебрегаю своими обязанностями, мсье. Предложили ли вам освежительный или, вернее, бодрящий напиток, более подходящий для этого морозного вечера?

– Разумеется. Ваша стряпуха попотчевала меня золотистой выпечкой с тертым сыром – я забыл, как называется этот рецепт, – и теплым вином с корицей и имбирем.

– Это гужер. Он у нее получается на славу. Кому или чему я обязана счастьем видеть вас, если это не секрет? – наивным тоном спросила Аньес.

– Городу Ремалар, куда я и направляюсь. Я уже не в том возрасте, чтобы совершать длительные поездки верхом, – небрежно ответил граф, не сводя глаз с Аньес. – Ожье по-прежнему ретив, но, признаюсь вам, у меня бывают боли в спине.

Аньес изобразила улыбку, которую поспешила прикрыть рукой.

– Вы смеетесь, мадам?

– Нет, что вы, мсье…

– Тогда к чему эта улыбка?

– Потому что… Вы сочтете меня дерзкой, но в байку о вашей стареющей спине я не верю.

Граф сделал вид, что не заметил лести. Надо были идти до конца.