– Мой дражайший брат… друг мой, что я могу вам ответить? Разумеется, король Франции и другие монархи Европы используют всю свою политическую значимость, пытаясь повлиять на скорые выборы нашего нового Папы, но, в конечном счете, принимать решение будет только конклав. За вас выступают все французские прелаты, которые не хотят, чтобы Святой престол занял итальянец. По крайней мере те, кто сохранил достаточно смирения, чтобы признать, что сами не станут хорошими понтификами, или те, кто не отдаст своего голоса за… компенсацию.

– И сколько же таких, по вашему мнению, ваше преосвященство? Тех, кто не куплен – что за мерзкое слово! – или не пал жертвой своего честолюбия?

Марзен забавлял Бенедетти. Правда, весьма странным образом. Этот епископ, готовый на все, чтобы занять Святой престол, хмурил брови, кусал от отчаяния губы, рассказывая об аппетитах своих противников, рвавшихся к почестям И власти. Камерленго в голову пришла неприятная мысль, которую он попытался прогнать. По сути, «другие», его тайные враги, те, кто боролся, чтобы воссияло то, что они называли Бесконечным Светом, были похожи на этого прелата. Они твердо убеждены, что их жизни не имеют особого значения, Важным является лишь будущее. Разумеется, они по ошибке забрели не в тот лагерь, поскольку люди – это люди, и никакое чудо, никакая жертва распятого Сына Божьего не могли их изменить. Они плакали, просили, умоляли, а потом вновь становились расчетливыми и начинали совершать подлые поступки, едва из их памяти изглаживались воспоминания о мученической чистоте.

Бенедетти вернулся к епископу, лицо которого напоминало ему фруктовое пюре, обильно политое прогорклым медом. Желание заставить его волноваться оказалось сильнее здравого политического смысла, требовавшего успокоить епископа.

– Сказать правду?

– Именно это я и хочу услышать, при всем моем уважении к вам.

– Весьма незначительном.

Мед стек с румяного лица любителя хорошо поесть. Фульк де Марзен занервничал. До чего же он был забавным, этот епископ, заплывший жиром, постоянно разглагольствовавший о воздержании! Все знали, что монсеньор де Марзен, вынужденный содержать алчных родственников и несколько хорошеньких любовниц, постоянно нуждался в деньгах. На что он надеялся? Что он сможет поселить их, всех этих женщин из гарема, достойного султана, в Ватиканском дворце? Почему бы и нет? Такое уже было. Марзен приехал за помощью, за голосом, в обмен на который он был готов пойти на любые уступки.

Вдруг весь этот спектакль, еще недавно забавлявший камерленго, готового продолжать его до бесконечности, начал действовать Бенедетти на нервы.

Бенедетти захотелось, чтобы это стонущее ничтожество немедленно исчезло. Он задыхался в его присутствии.

– Дражайший друг, вы же знаете, какое уважение я к вам питаю. Вы светоч нашей Церкви. Будьте уверены, свой голос я отдам за вас.

Жирное лицо затряслось от волнения, вернее, от радости.

– Если Господу будет угодно, чтобы я стал его наместником на земле, поверьте мне, ваше преосвященство, я никогда не забуду о вашей доброте и бесчисленных достоинствах. Мне понадобятся люди веры, надежные люди. Покорнейше благодарю вас.

– Нет, это я вас благодарю, дорогой Марзен, что вы стали кандидатом, которого я могу совершенно безбоязненно поддержать.

Гонорий встал, показывая тем самым, что беседа окончена. Фульк де Марзен, уверенный, что получил то, за чем приехал, этот самый голос, который камерленго уже пообещал доброй дюжине итальянских и французских прелатов, поспешил поцеловать протянутую руку.

Избавившись наконец от назойливого прелата, Бенедетти вновь погрузился в один из своих безмолвных монологов, столь дорогих его душе. Кому же еще он мог открыть правду, как не Сыну Божьему?

«О чем Ты думал? Что кровь, лившаяся из Твоих рук и ног, искупит мир? Какое соблазнительное заблуждение! Нет, ничто не может спасти этот мир. Единственное, что можно сделать, так это отсрочить его гибель. В Твоем царстве, Божественный Агнец, так мало праведников. Твоя паства состоит из жалкой кучки последователей, позволяющих себя убивать, страдающих, потому что другие хотят жить во грехе, к которому привыкли и который делает их богатыми и счастливыми. Грех может быть таким милым, таким удобным. Добродетель же – едкая, бесплодная. Кого она способна прельстить? Что Ты говоришь? Что мои тайные враги входят в число Твоих последователей? Да, это правда. Но Ты же знаешь, что и я – Твой верный последователь и приму тысячу смертей во имя любви к Тебе. И все же я не питаю безумной надежды изменить людей. В день, когда они перестанут бояться последствий своих поступков, уже ничто не сможет их спасти. Их безумие, лихоимство превратятся в закон. Слабым перережут горло или обратят в рабство. И только сильные, жестокие и кровожадные выживут. Если мы позволим им это, будущее превратится в жуткий кошмар. Я хочу сохранить страх. Я хочу сделать более крепким поводок, удерживающий их. Я буду покрыт позором? Какая разница! После убийства Бенедикта моя жизнь превратилась в крестный путь. Знаешь ли Ты, о чем я порой думаю? Что этот мир на самом деле является адом. И другого ада не существует».

Гонорий Бенедетти их ненавидел, всех, почти всех. Они внушали ему отвращение. Почему он так сильно любил Бенедикта, хотя покойный Папа был его самым заклятым врагом? Почему так случилось, что он чувствовал себя чужим, отличным от своих вольных или невольных союзников? Неужели это его проклятие – видеть родственные души в тех, кого он был призван устранить, уничтожить?

Камергер прервал поток невеселых мыслей камерленго.

– Немедленно введите его.

Молодой человек низко поклонился. Но в его поведении не было раболепия.

– Прошу вас, Клэр, присаживайтесь.

Клэр Грессон, личный секретарь Гийома де Плезиана, сел. Синяки под его глазами свидетельствовали о том, что путь из Парижа в Рим был долгим и трудным. Плащ Грессона весь запылился.

– Ваше преосвященство, я сразу же пришел к вам. Прошу прощения, но я немного утомился в дороге.

– Вы заслуживаете прощения, Клэр. Вы привезли важные новости?

– Разумеется. Слишком важные, чтобы доверить их бумаге. Я должен вернуться как можно быстрее. Мое слишком долгое отсутствие обязательно вызовет подозрение у мсье де Плезиана.

– Вам удалось узнать имена?

– О! У меня есть кое-что получше! Одно-единственное имя.

– Говорите же! – воскликнул Гонорий, сгоравший от нетерпения.

– Монсеньор Труа.

– Рено де Шерлье?

– Да. После многочисленных колебаний между мсье де Го*, архиепископом Бордо, и мсье де Шерлье, кардиналом Труа, Гийом де Ногаре и мой хозяин остановились на кандидатуре последнего. Я не знаю, руководствовались ли они сугубо финансовыми соображениями, поскольку гасконцы легко отдали бы свои голоса архиепископу Бордо. Впрочем, мсье де Го ведет себя весьма сдержанно относительно посмертного процесса над Бонифацием VIII, поскольку был его другом, и ловко уклоняется от прямого ответа, когда речь заходит о тамплиерах.

Слова Клэра Грессона подтверждали донесения шпионов камерленго о борьбе, развернувшейся между этими двумя епископами. Тем не менее, принимая во внимание поддержку гасконских прелатов, Гонорий мог бы поспорить, что победу одержит мсье де Го. Но, видимо, архиепископ, забыв о политических уловках, отказал королю в том, что тот требовал в обмен на свою тайную поддержку, и сразу же лишился надежды занять Святой престол.

Камерленго почувствовал такое всеобъемлющее облегчение, что оно даже вызвало у него легкое беспокойство. Наконец он узнал, против кого должен бороться. Недостатка н средствах он не испытывал. Слухи о николаизме, общении с демонами, ереси или терпимости к отклонениям от религиозных догм, пущенные в нужный момент, опорочат кардинала Труа. И будет избран Гонорий, хотя его совсем не привлекала папская тиара. Тем не менее это было необходимо для выполнения возложенной на него миссии, и он был готов на все. К тому же Рено де Шерлье не пользуется большим влиянием, и поэтому его можно не бояться. Если Гонорий хочет быть избранным, ему придется взять средства из военной казны, расточать обещания, делать предупреждения и заигрывать с паствой. Игра стоит свеч.