Сколько прошло времени? Аннелета не могла ответить на этот вопрос. Когда она наконец встала, ей показалось, что звонили к вечерне*.

В памяти Аннелеты всплывали силуэты, с которыми она тысячи раз сталкивалась, привычки, за которыми она тысячи раз наблюдала, голоса, которые она тысячи раз слышала. Бланш де Блино, благочинная, которая помогала аббатисе и выполняла обязанности приора. Бланш, глухота и дряхлость которой так раздражали ее. Как ни странно, презрение постепенно вытеснило нежную жалость, которую она питала к старой женщине. Страх умереть из-за козней отравительницы превратил Бланш в живой труп, цепляющийся за последние ниточки, связывавшие его с жизнью. Аннелета спрашивала себя, был ли нервный кризис, охвативший благочинную при известии о смерти Гедвиги дю Тиле и особенно Иоланды де Флери, вызван ее дружескими отношениями с сестрой-казначеей[14] и милой сестрой-лабазницей или боязнью стать следующей? Жанна д’Амблен, которая ела суп такими маленькими глотками, что никто не знал, опустеет ли ее тарелка до утра. Ужасные события, происходившие в аббатстве в последние месяцы, сблизили Аннелету с Жанной, к которой она некогда питала неуместную зависть. Жанна собирала пожертвования, даруемые сострадательными людьми, и взимала деньги со штрафников, которые были обязаны проявлять щедрость по решению суда за то или иное прегрешение. Поэтому Жанна, в отличие от других, в том числе и сестры-больничной, не соблюдала строгого затворничества. При каждой своей поездке она могла общаться с мирянами. Берта де Маршьен. Берта сбросила с себя маску высокомерия и спесивости, перестала изображать святошу. Аннелета признавала за экономкой[15] определенное мужество, поскольку та приняла решение постричься в монахини из-за того, что никому не была нужна: ни семье, ни жениху. И все же Аннелета не могла отделаться от чувства недоверия к Берте и лишь частично верила в ее готовность помочь им в поимке убийцы. А Тибода де Гартамп, сестра-гостиничная? Тибода хлопотала вокруг своих кроватей, словно агрессивная наседка, мыла, не жалея воды, почерневшие от копоти стены до изнеможения, чтобы показать всем, что нисколько не была повинна в пожаре. Тибода, скрытая истерика которой постепенно становилась явной, что могло навлечь на них новые опасности. Аннелета вспоминала, как она вела себя незадолго до кончины Гедвиги. Тибода кричала, что хочет как можно скорее покинуть аббатство, вцепившись ногтями в руку больничной, да так сильно, что Аннелете пришлось дать ей пощечину, чтобы предотвратить приступ безумия. А если чересчур бурные реакции были всего лишь прикрытием, искусным притворством? Угрюмая толстуха Эмма де Патю… Аннелета подозревала, что Эмма вымещала свое вечно плохое настроение на юных послушницах и учениках, охотно раздавая им пощечины, поскольку, будучи учительницей, только она одна имела право поднимать на них руку. Аннелета частенько с удивлением замечала глаза, блестевшие от слез, покрасневшие щеки, на которых были отчетливо видны следы пальцев Эммы. Что рассказывала Эмма подлому сеньору инквизитору, когда аббатиса заметила, как те шушукались? А Женевьева Фурнье, хранительница садков и птичника, монахиня с кротким взглядом? Кому она могла рассказать о пропадавших яйцах? Женевьева больше не распевала во все горло гимны, побуждая кур активнее нестись. Казалось, ее жизненные силы иссякли. А Сильвина Толье, в чьем ведении находилась печь аббатства, славная маленькая коренастая женщина, всегда деятельная, выпекавшая хлеба один за другим, словно от этого зависело ее спасение? А все остальные? Какой убийственный список! Кому она могла довериться? Возможно, Жанне, а лучше Элизабо Феррон, заменившей несчастную Аделаиду Кондо в качестве сестры-трапезницы по настоятельной просьбе сестры-больничной. Женщина среднего возраста, вдова крупного торговца из Ножана, Элизабо недавно дала окончательный обет. Рослая Элизабо была способна оглушить любого, кто попытался бы покуситься на ее котелки. Что касается ее закаленного характера, он прекрасно подходил сильной женщине, прятавшей свою благожелательность и сострадание под манерами хозяйки лавки с зычным голосом.

Кто же? Кто?

Раньше Аннелета исходила из того, что убийца стремилась завладеть печатью аббатисы. Теперь надо было все начинать сначала. Разрушить все сделанное. Она не была повинна в ошибках, допущенных из-за недоверия матушки!

Губы Аннелеты озарила жалкая улыбка. Ладно, в ней вновь проснется боевой дух.

Надо было собрать воедино разрозненные фрагменты, отталкиваясь от подлинной цели убийцы: секретной библиотеки и хранившихся там бесценных произведений.

Аннелета подошла к высокому шкафу и вытащила оттуда мешочек с ricinus communis,[16] масло которой она использовала как средство, очищающее кровь, но только в редких случаях из-за его токсичности. Она разложила на столе, за которым взвешивала и готовила препараты, серые зерна с красно-коричневыми прожилками и села на маленький табурет. Первое зернышко она отложила влево. Это зернышко изображало Аделаиду Кондо, их милую, но слишком болтливую сестру-трапезницу, отравленную аконитом, подмешанным в настойку из лаванды с медом, которая предназначалась Бланш де Блино, приору и хранительнице печати аббатисы. Второе зернышко присоединилось к первому: Бланш, которая не покидала обогревальню. Большую часть дня она дремала, а монахини порой наносили ей визиты под надуманными предлогами, чтобы удостовериться, что Бланш не умерла во сне. Как ни странно, но вопреки тому, что думала Аннелета, использованный аконит не был похищен из шкафа гербария. Чуть выше сестра-больничная положила третье зернышко: Гедвига дю Тиле. Рядом с ним оказалось еще одно: Жанна д'Амблен, которая, по мнению Аннелеты, была женщиной недюжинного ума. Конечно, вплоть до того дня, когда Жанну отравили, Аннелета считала ее одной из подозреваемых. Но то обстоятельство, что Жанна была в отлучке в момент кражи тиса из гербария, лишь подтверждало ее невиновность. Хотела ли убийца отравить обеих подруг, или же Жанна либо Гедвига по ошибке съели или выпили отраву, предназначенную для другой? В данном случае Аннелета нисколько не сомневалась, что пять гроссов* тисового порошка убийца взяла из ее запасов в гербарии. Об этом свидетельствовали как симптомы, проявившиеся у Гедвиги, так и конвульсии, дрожь и рвота, мучившие Жанну в течение двух дней, а затем сменившиеся сонной прострацией. Сестра-больничная почувствовала легкий укол боли, откладывая следующее зернышко: Иоланда де Флери. Милая, веселая Иоланда, жившая одной мечтой: что ее маленький Тибо жив, здоров и наслаждается жизнью. Кто мог лгать ей целых два года, сообщая обнадеживающие новости об умершем мальчике? И почему?

Затем Аннелета насыпала шаткую горку из зернышек клещевины: она сама, Элевсия, мадам де Суарси, эмиссар Папы, рожь, зараженная спорыньей, которую Аделаида нашла в гербарии незадолго до своей смерти. Аннелета долго смотрела на горку, потом щелчком разрушила ее и сделала маленькую пирамидку. Нет, она забыла по меньшей мере три зернышка. Эмма де Патю, учительница, застигнутая при разговоре с чудовищем Флореном. Тибода де Гартамп, поскольку кто как не сестра-гостиничная могла разжечь огонь в гостеприимном доме, чтобы отвлечь внимание? Наконец, осколок стекла, впившийся в подметку, когда она стояла у изголовья Жанны. Стекло было редкостью, и его присутствие в дортуаре вызывало как минимум удивление.

Аннелета погладила кончиком указательного пальца зернышко, изображавшее Иоланду. Как ни странно, смерть сестры-лабазницы огорчила Аннелету гораздо сильнее, чем она могла бы предположить. Ей не хватало жизнерадостности этой полненькой женщины. А ведь еще совсем недавно Аннелета видела в ее постоянном хорошем настроении недостаток ума. Но главное, она корила себя за то, что заставляла Иоланду признать смерть своего сына, чтобы выведать имя той, кто сообщал ей столь умилительные новости о ребенке. Ярко-красные пятна на мертвенно-бледной коже трупа Иоланды напоминали царапины. Аннелета сначала подумала о механическом удушении: кто-то сжал ее горло обеими руками или полоской ткани. Но когда она тщательно изучила все следы, то пришла к выводу, что это не странгуляционная борозда, тем более что женщину, достаточно крепкую для того, чтобы задушить полную сил жертву, трудно было представить. И наверняка Иоланда начала бы сопротивляться, звать на помощь соседок по дортуару. Иоланда тоже стала жертвой отравительницы. Некоторые детали подтверждали вывод сестры-больничной: воспаленная зона была достаточно обширной, от основания шеи до самого носа, иными словами, совсем не похожей на полосу, которую могли бы оставить веревка или полоска ткани, скрученная в жгут.