— Рада с вами познакомится поближе, Александр Дворкин, — женщина ловко и уверенно сделала книксен.

— Это Марта — моя верная сподвижница и помощница. Она полячка.

Вот это да! А я-то думал просто бабуля из глухой деревни. Так вот откуда этот странный акцент, резавший мне слух еще на Коммунальном.

— И я… рад, — после небольшой заминки я неловко кивнул головой, поспеша за Вышицким в его кабинет.

Внутри было темно. Разобрать что-то было тяжело. Лишь черной громадиной высился огромный письменный стол посреди комнаты.

— Зажги свечи, Марта.

Женщина вышла в коридор и зашла уже внутрь с горящей лучиной. Одну за другой она зажигала свечи, открывая мне тайны кабинета своего хозяина. Тьма отступала, обнажая стены исполненные в виде зеркал. В каждом из них преломлялось мое отражение, и я с сожалением заметил, что сюртук девятнадцатого века сидит на мне не лучше, чем на корове седло. Пол так же заблестел своей полированной поверхностью, мне пришлось неловко переступить на месте, пряча следы от грязных сапог. Но Вышицкий этого не заметил или сделал вид, что не заметил. Он был в особенно приподнятом настроении. Легко и быстро прошагал к столу и сел за него, уложив на мраморную столешницу тяжелые крепкие руки. Уж на кого, а вот на хлюпика он похож не был. Волосы зачесаны назад, губы тонкие, будто навечно искривленные ехидной саркастической улыбкой, лицо породистое и открытое.

— Присаживайтесь, — он указал на стул напротив, отослав Марту варить нам кофе, — как вы уже знает зовут меня Вышицкий Константин Афанасьевич — дворянин, член дворянского собрания Харькова, веду свою родословную…

— А нельзя ли поближе к делу, — совсем невежливо прервал я его, мельком взглянув на часы, которые показывали половину второго. Если время тут и там идет одинаково, то Мишка с Эльвирой Олеговной скоро вернутся из школы и будут очень удивлены моим непредвиденным отсутствием.

— Хорошо… — легко согласился ясновельможный пан. — Как пожелаете! Много лет назад я заинтересовался секретом вечной жизни. Моя жена умерла в родах, погиб и ребенок. С того момента я только и мечтал, чтобы никто в этом дрянном мире не умирал. Перелопатив груду литературы, многая из которой оказалась лишь сказками, я пришел к выводу, что тело человека тленно.

— Вы произвели фурор, — съехидничал я, но поймав его острый, как бритва взгляд, закашлялся и умолк.

— Никакие тибетские методики, никакие лекарства, здоровый образ жизни и магия не могут продлить срок службы тела человека более, чем на сто двадцать лет. Как и любое биологическое вещество — организм человека изнашивается и стареет.

Дверь тихонько стукнула. В кабинет вошла Марта, укутанная в теплую шаль не по погоде. В руках у нее высился поднос с кофейником и сахарницей. Вышицкий умолк, терпеливо дождавшись пока помощница не разольет кофе по аккуратным фарфоровым чашкам и так же молча не удалится прочь.

— Тогда, понимая, что зашел в тупик, я обратился к бессмертной душе… — Вышицкий набил типично казацкую люльку ароматным табаком и раскурил её, откинувшись на спинку стула. — Во всех преданиях, религиях и канонах попы, католические священники, муллы твердят одно, что душа, — он сделал интригующую паузу, — бессмертна!

Пан отложил люльку и прошел к одной из стен, увешанной зеркалами. Я с наслаждением втянул запах дорого качественного крепкого табака, пожалев, что мои сигареты остались где-то там двести лет вперед в прихожей на вешалке. Стало тоскливо.

— Зеркала… — Вышицкий ласково провел рукой по отполированным граням. — Они имеют память, долгую память, в отличие от нас — обычных людей. Хранят себе все образы, что когда-то отражались в них. Все это там, в этих лабиринтах Зазеркалья.

— Простите, господин…Константин, — поправился я, — но при чем тут я и эксперименты с душами.

— Не торопитесь, — улыбнулся Вышицкий, — подойдите поближе…Сейчас вы все поймете. Я хочу кое-что вам показать.

Я с опаской шагнул к зеркальной стене, имея уже очень непростой опыт общения с этим изобретением человеческих рук.

— Прикоснитесь к нему, — попросил пан, чуть затаив дыхание, но я подозрительно отшатнулся. Ноги подкосились от страха. Нет уж, не таким я дураком уж был! Меня не проведешь! Прикоснитесь, а потом и вовсе появитесь где-нибудь в Средневековье на костре.

— Лучше вы… — пробормотал я, на что хозяин дома улыбнулся и провел ладонью по поверхности зеркала. Оно неожиданно помутнело, словно ища необходимую картинку, затуманилось, а потом серая мгла начала расплываться, показывая мне изображение не хуже телевизора.

Это был тот же самый кабинет, те же самые зеркала и стулья, стол и даже портрет неизвестной женщины на стене был тут. Вышицкий стоял у занавешенного окна, плотно скрестив руки на груди. У порога, низко склонив голову, робко ютилась Марта. Оба были значительно моложе, чем сейчас. Лицо пана светилось энтузиазмом и каким-то азартом. У помощницы же из глаз текли слезы, и она утирала их цветастым платком.

— Ты понимаешь, что это открытие равному которому не было еще на свете! — напыщенно закричал Константин, бросаясь к своей помощнице, хватая ее за плечи и встряхивая, как безвольную куклу. — Ты своими глупыми мозгами можешь понять, что можешь сорвать эксперимент, на который никто и никогда может не решиться?

— Пан Константин, — забормотала Марта. Акцент ее в молодости был слышен еще отчетливее. Она путала русские слова с типично польскими, украинскими, вперемешку с латынью. С грехом пополам мне удавалось ее понимать, хоть и не без труда, — я не могу, что люди-то скажут?

— Не важно! Плевать! — порывисто закричал Вышицкий. — Главное, что и ты, и я, можем жить вечно…

— Господи помилуй нас, грешных, — закрестилась по-католически Марта. По щекам ее текли слезы. Глаза были красные, будто засыпанные песком. Вышицкий толкал ее на что-то грязное, преступное, отвратительное, ради своей безумной идеи о вечной жизни.

— Простите меня, пан…

— Это ты меня должна простить, что я не могу сам! Я слишком люблю жизнь, чтобы совершить этот акт! — он бросился к столу, открыл средний из трех ящиков, выбрасывая на пол кучу каких-то бумаг. Достал оттуда пистолет, судя по взведенным куркам, вполне себе заряженный. — Но это необходимо для нас, для будущих поколений!

Вышицкий сунул ей в руки оружие и прислонил ствол к своей груди с правой стороны, где билось ученое сердце. Его губы посерели, глаза горели алчным огнем. Он шептал пересохшими губами своей помощнице все настойчивее, словно гипнотизируя ее:

— Стреляй! Не бойся! Еще чуть-чуть и мы вечно будем вместе! Мы победим смерть, — в этот момент я заметил в его взгляде ту самую искорку, которая отличает здорового человека от психа. Он несомненно был болен, болен своей идей вечной жизни. Болен настолько сильно, что ради ее исполнения готов был умереть.

— Стреляй же! — заорал он ей в лицо. Марта испуганно дрогнула. Палец произвольно сжался на спусковом крючке. Грохнул выстрел. Вышицкий схватился за грудь и в облаке едкого сизого дыма сполз вниз, обливаясь кровью, хлеставшей из раны.

— Спасибо, Марта… — прохрипел он ей, перед тем как девушка отчаянно завизжала, захлебываясь в истерике.

На крик прибежали слуги, началась суета, полиция, жандармы в синих мундирах. Все это было уже привычно и неинтересно. Я отвернулся от зеркала. Изображение исчезло. Рядом со мной стоял Вышицкий с каменным лицом. Ему было, видимо, довольно непросто, в очередной раз переживать собственную смерть.

— Простите…но я все же не совсем понял, — начал было я, но Константин приложил указательный палец к губам, призывая меня к тишине. Ладонью он смахнул туман еще с одного зеркала и перед глазами у меня предстал все тот же кабинет. Толпа людей, плачущие дамы в дорогих туалетах, хмурые мужчины представительного вида в черных фраках с непокрытыми головами. Все они стояли в рабочем кабинете Вышицкого.

— Говорят, что его застрелила эта полячка Марта, — зашептала одна дама другой.

— А я слышала от кузины Анны, что он сам! И завещал, чтоб все было именно так, — женщина кивнула в сторону, и я наконец смог рассмотреть всю печальную обстановку рабочего кабинета. Вместо стола посреди комнаты на трех стульях стоял черный гроб, обитый красным бархатом. В нем лежал Вышицкий, на губах которого застыла ехидная улыбка. Парчовое покрывало доходило ему до скрещенных на груди рук, в которых вопреки обыкновению не было свечки. Лишь по бокам торчало от покойника несколько гвоздик.