– А Элеонора?

– Не будем называть имен, — сказал он ласково.

Спустя несколько минут мисс Мэри и я покинули этот дом, поскольку она пожелала, чтобы я проводил ее к приятельнице, миссис Гилберт, у которой она и предполагала поселиться на некоторое время.

Когда мы отъезжали, моя спутница взглянула на покинутый ею дом с таким видом, будто испытывала угрызения совести. И только когда мы, наконец, отъехали уже довольно далеко, она будто успокоилась и попросила дать ей карандаш и клочок бумаги. К счастью, они у меня нашлись, и я предоставил ей и то и другое, удивляясь в душе, к чему ей это понадобилось.

– Мне надо написать небольшую записку, — сообщила Мэри, — пожалуйста, прикажите кучеру остановиться на одну минуту, пока я это сделаю.

Я исполнил ее просьбу; минуту спустя записка была написана, и на нее была наклеена оказавшаяся у Мэри почтовая марка.

– Почему вы не могли подождать, пока приедете к своей приятельнице? — спросил я. — Там вам было бы гораздо удобнее писать.

– Я тороплюсь — письмо нужно отправить немедленно. Вот, кажется, и почтовый ящик. Прикажите кучеру остановиться еще раз.

– Если позволите, я опущу записку, — предложил я, протянув руку.

Но Мэри покачала головой; не дожидаясь моей помощи, она быстро выскочила из экипажа и, пугливо озираясь, дошла до почтового ящика. После этого она сразу оживилась и разговорилась, и, когда мы подъехали к дому ее приятельницы, она непринужденно простилась со мной и попросила навестить ее на днях, чтобы сообщить, чем кончилось следствие.

В продолжение целого вечера я занимался тем, что сравнивал показания свидетелей и пытался найти намек на возможность совершения убийства кем-нибудь другим, помимо Элеоноры. Я взял лист бумаги и выписал на нем следующие говорящие против нее обстоятельства:

1) недоразумение между ней и дядей, о котором упоминал Харвелл;

2) таинственное исчезновение горничной;

3) обвинение в адрес Элеоноры, которое произнесла Мэри, а мы с Грайсом невольно услышали;

4) ее сбивчивые показания относительно платка, запачканного сажей и найденного в комнате дяди;

5) отказ объяснить что-либо относительно бумаги, найденной ею на столе покойного после того, как унесли тело;

6) найденный у нее ключ от библиотеки.

На другой стороне листа я написал:

1) недоразумения между родными бывают очень часто, но чтобы недоразумения эти приводили к преступлению — это большая редкость;

2) исчезновение Джен могло не иметь ничего общего с преступлением;

3) если Мэри и обвиняла свою кузину, то, с другой стороны, она же открыто при всех объявила, что никого не может заподозрить в этом убийстве; в первом случае слова свои она произнесла под непосредственным впечатлением от происшедшего — они могли быть необоснованными;

4 и 5) ни в чем не повинные люди иногда запутываются в показаниях, что служит поводом к возникновению подозрений против них.

Но ключ? Что можно было сказать в пользу Элеоноры по этому поводу? Ровно ничего. Благодаря этому она все еще должна была оставаться под подозрением, ведь она не хотела объяснить, каким образом он попал к ней; в этом должен был сознаться и я, как бы ни хотел утверждать противное.

Дойдя до этого пункта, я отбросил бумагу и взял в руки вечернюю газету. Первое, что бросилось мне в глаза, были следующие строки:

Это стало для меня по крайней мере некоторым утешением. Значит, пока еще Элеонору не обвиняли в убийстве. Но что принесет нам следующий день?

«Она не может быть виновна, — говорил я себе, вновь и вновь пытаясь убедить себя в этом. — Но каковы доказательства ее невиновности? Только ее красота?»

Совершенно опечаленный, я бросил газету и пошел вниз, поскольку каждую минуту ждал, что мне принесут телеграмму в ответ на посланную мною мистеру Виллею. И действительно, вскоре я ее получил. Я быстро вскрыл депешу: ее отправил владелец отеля, где остановился мой патрон. Содержание ее было следующее:

«Вашингтон, мистеру Эверетту Рэймонду.

Мистер Виллей лежит больной у меня в доме; опасаясь последствий, телеграмму ему не показывал. Сделаю это по возможности в скором времени.

Томас Ловерти».

Я снова в раздумьях вернулся в свою комнату. Почему вдруг я почувствовал такое облегчение? Неужели боялся и не желал возвращения моего патрона? Кто же, кроме него, собственно говоря, мог бы направить меня на настоящий след? Ведь ему лучше, чем кому-либо, были известны все подробности частной жизни этой семьи. Неужели я, Рэймонд, в данном случае боялся узнать правду?

Нет, этого никто не смел утверждать. Я вынул свои заметки и против № 6 написал: «Подозрительно».

Таким образом, никто уже не мог упрекнуть меня, что, ослепленный женской красотой, я не желал видеть подозрительные обстоятельства даже там, где они были очевидны. Тем не менее я повторял про себя: «Если она скажет, что не виновна, я поверю ей». Мы, в сущности, рабы своих ощущений и предрассудков.

В утренних газетах появились новые и более детальные подробности об убийстве. С лихорадочной поспешностью я просмотрел все публикации, относившиеся к этому делу, но не нашел ни малейшего намека на то, что так боялся увидеть. Джен, таинственно исчезнувшую в ночь убийства, не только подозревали как соучастницу в этом страшном преступлении, но даже были готовы объявить ее главным действующим лицом. Никому и в голову не приходило упомянуть имя мисс Элеоноры в связи с этим убийством.

В «Таймс» было напечатано: «Сыщики уже напали на след беглянки», а в «Геральд» разместили объявление:

«Родственники покойного мистера Левенворта обещали вознаграждение тому, кто сообщит какие-либо сведения о Джен Честер, исчезнувшей 4 марта из дома № 5. Девушке на вид двадцать пять лет, она по происхождению ирландка, ее приметы следующие: стройная фигура, волосы темные с рыжеватым оттенком, свежий цвет лица, недурна собой, маленькие руки, пальцы исколоты иголкой, большой размер ноги. Она была одета в клетчатое платье, белое с красным, на плечи накинут зеленый шерстяной платок. На правой ее руке большой шрам от ожога, на левом виске несколько следов от оспы».

Это объявление придало моим мыслям другое направление. Странное дело, я до сих пор совсем не думал об этой девушке, а между тем, по всей вероятности, именно она могла сообщить больше, чем кто-либо. Я, конечно, не мог согласиться с теми, кто видел в ней соучастницу преступления, — ведь в таком случае она захватила бы с собой все имевшиеся у нее деньги, а между тем они лежали нетронутые в ее сундуке. Но, если горничная, положим, случайно застала убийцу на месте преступления, чем объяснить тот факт, что она даже не вскрикнула и прошла незамеченной мимо комнат сестер Левенворт, в одной из которых даже была открыта дверь? Любой человек при подобных обстоятельствах невольно вскрикнул бы от неожиданности, а между тем никто ничего не слышал. Девушка исчезла бесследно. Что теперь оставалось предполагать? Единственно то, что преступник был ей хорошо знаком и сумел ее успокоить и уговорить не поднимать тревогу.

Поскольку я не хотел строить каких-либо предположений, не имея под рукой достоверных фактов, то отложил газету в сторону и решил пока больше об этом не думать. Но решение легче принять, чем выполнить, — разве можно запретить своим мыслям возвращаться к тому, что в данную минуту интересует тебя больше всего? Целое утро я провел в глубоких размышлениях и, наконец, пришел к такому заключению: необходимо или найти Джен, или заставить мисс Элеонору объяснить, каким образом у нее очутился ключ от библиотеки.

В два часа я вышел из своей конторы с намерением попасть к началу заседания в дом Левенворта, но меня задержали, так что я опоздал и приехал на место уже тогда, когда присяжные вынесли решение. Я был очень огорчен этим, ведь таким образом я лишился возможности увидеться с мисс Элеонорой. От Харвелла я узнал, что присяжные пришли к следующему заключению: «Смерть произошла от выстрела, произведенного неизвестным лицом».