Я очень заинтересовался рассказанным случаем, спросил, где происходило венчание, и, узнав, что оно состоялось в окрестностях Нью-Йорка, ответил приблизительно следующее:

– В этом штате и вообще по американским законам брак является гражданским договором, для которого не нужно ни церемонии в церкви, ни брачного свидетельства; во многих местах можно даже обойтись совсем без свидетелей. В прежние времена брачные контракты заключались так же просто, как сделки по продаже и купле, и в настоящее время положение вещей, собственно говоря, изменилось незначительно. Достаточно того, чтобы обе стороны заявили: с сегодняшнего дня мы считаемся мужем и женой — вот и все. Требуется только взаимное согласие, и больше ничего.

– Значит, по вашему мнению…

– По-моему, ваш приятель — законный муж этой американки, если, конечно, не было каких-нибудь оговорок в законе, воспрещающих этот брак вообще. Что касается возраста этой дамы, то могу вам сказать, что у нас любая четырнадцатилетняя девочка может беспрепятственно заключить брачный договор.

Клеверинг поклонился с видом полного удовлетворения.

– Очень рад это слышать, — сказал он, — поскольку счастье моего приятеля зависело от решения этого вопроса.

Он казался таким довольным, что любопытство мое невольно было задето.

– Я высказал вам свое мнение относительно законности этого брака, но дело обстоит совершенно иначе, если существуют какие-нибудь недоразумения и сомнительные обстоятельства или если одна из сторон не хочет его признавать, — проговорил я, глядя ему в лицо.

Он вздрогнул и прошептал:

– Да, это верно.

– Позвольте задать вам несколько вопросов. Эта дама венчалась под своим именем?

– Разумеется.

– А мужчина?

– Точно так же.

– Даме было вручено брачное свидетельство?

– Да.

– Оно было подписано, как это положено, викарием и свидетелями?

Он кивнул.

– Свидетельство еще у нее на руках?

– Не могу сказать наверняка, но думаю, что да.

– Кто были свидетели?..

– Одного свидетеля предоставил сам викарий.

– Вы думаете, его еще можно будет найти?

– Нет.

– Он умер или вам не известно его местопребывание?

– Викарий умер, а свидетель исчез.

– Когда викарий скончался?

– Три месяца назад.

– А когда происходило венчание?

– В июле прошлого года.

– Где же находится другая свидетельница, подруга невесты?

– Ее можно отыскать, но положиться на нее вообще нельзя.

– У вашего приятеля есть по крайней мере брачное свидетельство?

Клеверинг покачал головой.

– Нет, он даже не может доказать, что находился в день венчания в местечке, где оно происходило.

– Но, скажите, в церковные книги запись о браке занесена?

– К сожалению, нет.

– Каким образом это случилось?

– Не могу вам сказать, знаю только, что мой приятель искал эту запись и не нашел.

Я откинулся на спинку кресла и сказал:

– Воображаю, как должен беспокоиться ваш друг, если дело обстоит так, как вы говорите, и эта дама не желает признавать брак. Конечно, если он передаст дело в суд, быть может, решение будет принято в его пользу, но утверждать это наверняка я не могу. Доказательств у него нет — он может только подтвердить свои слова под присягой. Если же его жене вздумается, однако, утверждать противное и тоже под присягой, то обыкновенно дело решается в пользу женщины, а не мужчины.

Клеверинг встал и попросил меня составить бумагу, в которой подтверждалось бы, что при известных условиях брак должен быть признан законным. Подобная бумага успокоит его приятеля, поскольку он знает, что ни один порядочный адвокат не согласится дать заключение по делу, не соответствующее закону.

Подобная просьба показалась мне настолько естественной, что я тотчас написал бумагу, которую и передал гостю. Он прочитал ее и сделал какие-то отметки у себя в записной книжечке. Потом, обращаясь ко мне, с заметным волнением произнес:

– Хочу дать вам один совет, мистер Рэймонд. Если когда-нибудь вам случится предложить руку и сердце какой-нибудь барышне, то не ограничивайтесь тем, что добьетесь ее согласия, а узнайте сначала, действительно ли она свободна. Иначе может случиться, что она уже замужем, как та американка, про которую я вам рассказал.

Он произнес эти слова с расстановкой, глядя мне прямо в глаза, затем поклонился и быстро вышел из комнаты. Я стоял, словно пораженный молнией. Что он хотел этим сказать? Неужели Элеонора уже замужем? И за этим субъектом? Нет-нет! Все что угодно, только не это!

Я пытался оттолкнуть от себя эту мысль, но она не выходила у меня из головы. Наконец, я не выдержал, схватил шляпу и бросился на улицу, чтобы догнать Клеверинга и спросить, что значат его слова; но на улице его уже не было. Немного постояв, я вернулся к себе в контору.

В пять часов я отправился в Гофман-хаус. К своему величайшему изумлению, там я узнал, что Клеверинг отбыл на пароходе, отправлявшемся в Ливерпуль. Его визит ко мне был, вероятно, последним перед отъездом. Сначала я не хотел этому верить, но затем отыскал кучера и узнал, что он действительно отвез Клеверинга прямо из нашей конторы на пристань.

Мне стало стыдно за свою недальновидность. Почти целый час я говорил с человеком, которого имел полное основание подозревать в убийстве, и преспокойно отпустил его, хотя без особых затруднений мог арестовать.

Пробило шесть часов. В это время ко мне должен был явиться Харвелл, и я, конечно, не мог пропустить столь важного свидания. Я послал Грайсу телеграмму с уведомлением, что вечером навещу его, затем отправился домой. Харвелл, как оказалось, уже меня ждал. Что же он мне скажет? Эта мысль вызывала у меня волнение, которое я с трудом скрывал, тем не менее я любезно поприветствовал секретаря и попросил сообщить мне все, что он знает.

Но выяснилось, что рассказывать ему нечего. Он, дескать, пришел извиниться по поводу слов, сказанных им в минуту сильного возбуждения: доказать их он не может, поскольку они вырвались у него совершенно случайно.

– Но послушайте, — воскликнул я, — ведь были же у вас какие-то причины для такого обвинения? Иначе можно предположить, что вы сошли с ума!

Он мрачно сдвинул брови и произнес:

– Напрасно вы так думаете. Когда человека что-нибудь очень сильно поражает, он не властен над своими словами и действиями, но это еще не доказывает, что он сошел сума.

– Но чем же вы были так поражены? По всей вероятности, Клеверинга вы уже знали, иначе его появление не произвело бы на вас такого впечатления.

Харвелл нервно поводил пальцами по спинке кресла, рядом с которым стоял, но ничего не ответил.

– Сядьте, — сказал я повелительным тоном. — Это важный вопрос, который мы должны обсудить детально. Вы что-то знаете, и во имя закона я требую, чтобы вы сообщили мне все, что вам известно.

– Вы ошибаетесь, — процедил он сквозь зубы, — я ничего не знаю. У меня могут быть подозрения, но на основании одних только подозрений я не могу возводить страшное обвинение на человека, вполне возможно, ни в чем не повинного.

– Но в моем присутствии вы обвинили мистера Клеверинга в убийстве, следовательно, я имею право требовать, чтобы вы сказали, на основании каких подозрений возвели на него это ужасное обвинение.

– Мне очень жаль, — сказал он уже спокойнее, — но я вижу, что придется исполнить ваше желание и рассказать все, что приходило мне в голову.

– Значит, до сих пор вас удерживала от этого только мысль, что человек, которого вы подозреваете, может оказаться невиновным?

– Да, это, а также то, что доказательств у меня нет.

– Об этом предоставьте судить мне.

– Мистер Рэймонд, — заговорил Харвелл нерешительно, — вы прекрасный адвокат и человек, по всей вероятности, практичный и трезвый, вам вряд ли когда-нибудь случалось чувствовать в воздухе приближающуюся опасность, вряд ли вам казалось, что в ночной тиши вас подстерегает какой-то невидимый враг…