Его не раз толкали в сторону чуть ли не военной конфронтации с Западом. Анатолий Чубайс однажды рассказал журналистам «Нового времени» о том, как шло совещание в Кремле по поводу расширения НАТО:

— Какие там варианты обсуждались! Просто волосы дыбом вставали. Пересмотр бюджета, деньги на военно-промышленный комплекс, поддержать Федеральную службу безопасности и другие спецслужбы, усилить разведку, мобилизовать экономику, Центральному банку денег напечатать...

И все-таки Ельцин на это не пошел. Чувствовал, что может погубить страну.

Аналитикам казалось, что Ельцин постоянно ошибается, все делает не так, как надо. Но аналитики руководствуются обычной логикой, основываясь на известных им фактах, на анализе ситуации. А у него совершенно иная логика, основанная на интуиции, а не на изучении деталей.

— Он производил впечатление человека, который не хотел вникать в детали, стремился сразу понять главное, конкретное, — вспоминает генерал Андрей Николаев, бывший директор Федеральной пограничной службы. — Он хотел получить ответы на тот блок вопросов, который был ему интересен, и извлечь главное звено — то, что он считал важным... Ельцин очень опытный политик.

— Когда я обращался к нему с каким-то делом, он иногда мог сказать: «Ну что вы, сами не можете решить этот вопрос?» — рассказывает Андрей Козырев. — Это означало, что он оставляет себе свободу рук, чтобы потом, в случае неблагоприятного развития событий, иметь возможность сказать: вот я вам доверил, а вы ошиблись. Но мне важно было позвонить и доложить. Я, по крайней мере, честен: я не взял на себя то, что не должен был брать. А если он хочет оставить себе свободу рук — это его право...

Ельцин быстро принимал решения, но не спешил их обнародовать. Устраивал совещания, выслушивал противоположные мнения, иногда казалось, что он склоняется в сторону тех, с кем в реальности не согласен. Те, кого он в действительности поддерживал, уже готовы были подать в отставку, и тут он объявлял решение, которое для многих становилось неожиданным.

— Он полагался на мнение окружающих его людей? Или как-то сразу понимал: это хорошо, а это плохо? — задал я вопрос Георгию Сатарову.

— Во-первых, он для себя решал, можно ли полагаться на то, что говорит этот человек, или нельзя. Я уверен, что он собирал информацию об окружающих его людях, да ему и стучали на всех. Во-вторых, конечно, у него были собственные представления о том, как надо решать многие проблемы.

Сатаров вспоминает, как он пришел к президенту с аналитической запиской, в которой предсказывались напряженные политические баталии.

— Борис Николаевич, вы, конечно, все знаете и без меня, но нас ждут такие вот потрясения...

Ельцин положил руку на стол:

— Давайте поспорим, что все будет нормально?

Сатаров заулыбался:

— Борис Николаевич, я с удовольствием поспорю и с еще большим удовольствием проиграю, но я обязан отработать и наихудший вариант.

Президент согласился:

— Это правильно, это ваша обязанность.

Но в конце концов президентская интуиция победила расчет его помощников...

— Значит, у него действительно есть интуиция, о которой некоторые говорят с восхищением?

— 0н хорошо знает политическую элиту, знает людей, с которыми имеет дело, и это помогает его интуиции. Вот пример — отставка Примакова. Если бы в тот момент я был помощником президента, я бы ему сказал, что ни в коем случае этого не надо делать. Нельзя трогать Примакова — будут большие потрясения. Я был в этом уверен на сто процентов. Он бы мне так же протянул бы руку: давай поспорим, что все пройдет спокойно! И он оказался прав...

История болезни Бориса Николаевича Ельцина составляет не один толстенный том. Букета даже известных всем нам заболеваний достаточно, чтобы другого человека — не президента — давно отправили бы на покой.

Правда, нам постоянно говорили, что его интеллектуальные способности не затронуты. Но в последние годы на телевизионном экране мы видели малоподвижного человека, который говорил крайне медленно и с видимым трудом.

— Обычно человек говорит так же, как и думает. Борис Николаевич только на экране такой или в жизни тоже? Он тугодум или это- обманчивое впечатление? Или — следствие одолевающих его болезней?

— Он же интроверт, — отвечает Георгий Сатаров. — Интроверты всегда говорят медленно. У них процесс речи связан с приотк-рыванием самого себя, это проблема для них. Он не человек живой речи. Такова его физиология, личная психофизика.

Со стороны очень странно было наблюдать, как Борис Николаевич медленно, словно с трудом, букву за буквой выводит на документе свою простую подпись. Когда нам показывали такую сцену по телевидению, это воспринималось как очевидный симптом каких-то серьезных болезней. То ли рука ему не подчиняется, то ли он вообще с трудом управляет собой.

Но люди из ближайшего окружения Ельцина говорят, что так было всегда. Многие люди подписываются быстро и размашисто. Борис Николаевич всегда медленно и старательно выводил свою подпись. Вообще относился к этому делу всерьез.

Возможно, в молодые годы он не был таким. Но, обосновавшись в Кремле в роли президента, Борис Николаевич серьезно изменился. У него были свои представления о том, хак должен вести себя президент великой России, и он старательно играл эту роль. Изменились его манеры, взгляд, даже походка стала, неспешной. Он стал избегать стремительных движений — теперь они казались замедленными...

— Подпись под указами или распоряжениями — дело десятое. Значительно важнее другой вопрос: как он реагировал на поступающую к нему информацию, понимал ли, что ему хотят сказать, объяснить, доказать? Его реакция была такой же замедленной? Или же он быстро во все вникал, но не подавал виду, не спешил проявить свои эмоции? — продолжал я задавать вопросы Сатарову.

— По глазам, по мимике можно было видеть, как он реагирует, и ловит быстро. А выдавал свою реакцию медленно. Может быть, внутри переваривал... Но ловил быстро.

«Он вообще человек немедленных, быстрых реакций, — напротив считает Сергей Филатов, бывший руководитель президентской администрации. — Если его что-то зацепило, он мог тут же по селектору позвонить: у меня Филатов, есть интересная мысль, давайте сделаем то-то и то-то... Если его идея захватывала, он сразу же начинал действовать».

— В разговоре Ельцин предпочитал слушать или говорить? — спросил я у Евгения Савостьянова.

— Как правило, больше приходилось говорить самому. Он слушал. Не отличался говорливостью. Он вызывал человека не для того, чтобы при нем произносить речи. Вызывал, чтобы выслушать подчиненного о его работе, иногда дать какие-то указания, замечания.

— Ельцину интересно беседовать с человеком, который приходит к нему по делу? Он его внимательно слушает, вникает? Он смотрит в глаза собеседнику или безразлично отводит взгляд?

— Пока ты говоришь, он всегда смотрит в глаза. По всей вероятности, хочет понять, насколько ты сам готов к разговору, в какой степени владеешь материалом. Обычно такие встречи длились минут двадцать. За это время надо доложить, как идут дела по тем направлениям, которыми занимаешься. На каждый вопрос уходило три-четыре минуты. Нельзя растекаться мыслями по древу и философствовать.

— Заранее предупреждали, по какому вопросу предстоит докладывать президенту?

— Нет, просто говорили: «Президент вызывает сегодня на двенадцать часов. Встреча в таком-то помещении». Дальше — это его дело, о чем он будет спрашивать. Ты идешь докладывать свое. Но через двадцать минут надо встать и уходить. С Ельциным можно было спорить. Но желательно не публично. Не следовало, скажем, на совещании обязательно стараться настоять на своей точке зрения, чтобы президент вначале сказал одно, а потом признал: вот, 'Иван Иванович все правильно придумал, а я ошибался...

Но спорить с ним можно было, с этим соглашаются все, кто работал с президентом. Он всегда выслушивал своих сотрудников и никогда не говорил: «Хватит, замолчите!»