Он любил полагаться на профессионалов. Резолюцию «Не согласен!» можно было увидеть очень редко. Как ни странно.

Ельцин был надежным партнером: если он принимал решение, то от него не отступался. Это происходило только в том случае, если ему подсовывали какую-то ненадежную бумагу, которую потом оспаривали другие чиновники. Если его с аргументами в руках убеждали в необходимости какого-то решения, то он с ним соглашался. Вел себя порядочно. Он знал, что принял это решение и разделяет ответственность за него. Даже если не подписал документ, а всего лишь сказал: «Действуйте по своему усмотрению».

Бывало другое: он знал, что решение заведомо непопулярное, и хотел, чтобы критиковали какое-то ведомство, а не его самого. Тогда разыгрывалась соответствующая игра: президент возмущался тем, что принимаются какие-то решения, о которых он ничего не знает! Таким образом он выводил себя из-под удара.

Вопрос к Андрею Николаеву, бывшему директору Федеральной пограничной службы:

— А переубедить Ельцина можно было? Или если он занял какую-то позицию, то будет до последнего стоять на своем? И его с места не сдвинешь? ч

— Вполне можно было. Он совершенно точно чувствовал, когда человек квалифицированно докладывает, а когда пытается лапшу на уши вешать. Мгновенно мог оценить ситуацию и сказать: «Хорошо, спасибо, идите работайте». Он не занимался политеса-ми, мог любого остановить, сказать: «Разберитесь, мы к этому вопросу еще вернемся». Как правило, в следующий раз этому человеку не скоро предоставлялась возможность докладывать президенту.

Но мстительным он не был. Плохого работника мог без сожаления уволить, но поверженного не топтал. И тех, кто не подчинялся его воле, тоже не заносил в черный список.

— На людях он воплощался в личность жесткую, бескомпромиссную, на первый взгляд откровенно пренебрежительно эксплуатирующую человеческий материал, — рассказывал журналистам Геннадий Бурбулис, который был очень близок к Ельцину. — Но наедине он был совсем другим человеком: достаточно мягким, внимательно относящимся к своему собеседнику...

Эдуард Россель, губернатор Свердловской области, рассказывал журналистам, как в 70-е годы, когда он работал на комбинате «Та-гилтяжстрой», его пытались сделать председателем горисполкома в Нижнем Тагиле. Ельцин, тогда еще секретарь обкома, приехал в город, вызвал Росселя и сказал:

— Вы, конечно, знаете, что у нас нет председателя горисполкома?

— Знаю.

— Так вот, я переговорил с секретарями райкомов партии, парткомов, рабочими, Советом директоров Нижнего Тагила — все единогласно рекомендуют вас.

И Россель вдруг отказался. Ельцин был изумлен. Он всегда вертел в левой руке, на которой не хватает двух пальцев, карандаш. Услышав отказ, Ельцин от раздражения сломал карандаш и металлическим голосом произнес:

— Я ваш отказ запомню и не прощу.

Тем не менее Ельцин продолжал ценить Росселя и продвигал его по строительной части.

Генералу Николаеву президент сказал: «Вы будете ко мне приходить раз в неделю в такой-то день».

Николаев попросил сделать так, чтобы он имел возможность обращаться к президенту по делам службы в любое время.

— Поэтому мы достаточно часто встречались, — вспоминает Николаев. — К каждой встрече предварительно готовили материалы, которые позволяли президенту заранее вникнуть в тему. Как правило, он с документами знакомился, и начало разговора показывало, что он читал, разобрался и понимает, о чем идет речь и какие проблемы я бы хотел решить. Я надеялся обсудить один-два вопроса, самых важных, но в беседе мы выходили на решение, может быть, и десяти вопросов. Он сразу давал необходимые поручения.

— Вам приходилось буквально заставлять его принимать нужные вам решения? — спросил я. — Или он в принципе прислушивался к вам как к специалисту?

— В девяти случаях из десяти принимал мои предложения. Мы никогда не предлагали президенту непродуманные, спонтанные решения. Если он не считал возможным согласиться, то говорил: «Давайте еще подумаем, а вы посоветуйтесь». И называл имена людей, с которыми я должен встретиться. Добавлял: «Вернемся к этому вопросу через две недели». Не было случая, чтобы он не вернулся к этому вопросу в условленное время. Пустых разговоров, не связанных с темой, у нас практически никогда не было. Никаких бесед о жизни. Только то, что касалось работы и службы.

— То есть президент не испытывал желания просто поговорить, расспросить, что-то самому рассказать?

— Нет. И у меня никогда не было в мыслях использовать время, которое мне было предоставлено, для того, чтобы решать какие-либо иные вопросы, кроме служебных.

— Вы могли разбудить его среди ночи? Была такая техническая возможность?

— Если возникала нужда, то да.

— Он не обижался?

— Он просто знал, что я никогда не сделаю этого зря. Если Николаев звонит ночью (а это случалось, может быть, раза два), значит, это совершенно необходимо.

— А не было случая, когда он реагировал эмоционально: ну что вы ко мне с этим пристаете?..

— Нет. Никогда не было. Он знал, что я не пристану к нему, как вы выразились, с чем-то несерьезным...

Многие знающие Ельцина отмечали его очень сильное качество — умение слушать. Тот, кто умел убедительно говорить, способен был добиться от президента большего, чем тот, кто представил самый точный и разумный анализ, но в письменном виде. Ельцин предпочитал не читать, а слушать.

Но, как известно, недостатки — это продолжение наших достоинств. Тот, кому удавалось войти в доверие, кто научился убеждать президента, использовал свое умение себе во благо. Когда Ельцин прислушивался к таким людям, это приводило к печальным последствиям.

— Я понимаю, что руководитель все в голове держать не может, — говорит Сергей Филатов. — Он доверяет своим помощникам, доверяет тем, с кем общается, кто к нему приходит. Не случайно говорили: у Ельцина мнение последнего посетителя.

— Да вы поймите, что в тот момент решения принимались с ходу, времени на анализ не было, — возражает Андрей Козырев.

— История не отпускала времени на долгие размышления. Было так: человек приходил к президенту не с идеей, а с последней новостью — что-то случилось! Это же меняет ситуацию, верно? Если дом горит, надо вещи выносить. А человек, который утром приходил, он еще не знал, что дом загорится. И советовал проводить капитальный ремонт. Решение изменилось, но изменилась и ситуация. Так что не совсем честно его за это упрекать.

Люди, добравшиеся до вершины власти, кажутся нам какими-то особенными. В определенной степени это так и есть.

Испытывал ли Борис Николаевич какие-то обычные чувства, доступные всем нам? Точный ответ могут дать только самые близкие люди. Он закрытый человек и либо скрывает свои эмоции, либо их изображает. Ни чувством юмора, ни чем-либо иным природа его не обделила.

Осенью 1995 года на пресс-конференции Ельцину прислали записку: «Думаете ли Вы о Боге, Борис Николаевич?»

Ельцин удивленно переспросил:

— О чем?

Его тогдашний пресс-секретарь Сергей Медведев повторил:

— О Боге, о великом. Это записка от тверских журналистов.

Ельцин ответил охотно:

— Вчера полдня только о Боге и думал. Был на богослужении, потом участвовал, хоть и немного, значит, в крестном ходе. Потом был, значит, на крестинах своего внука, успел под самый конец, чтобы, не дай бог, без меня другим именем не назвали. И только, понимаешь, отец Георгий хотел имя назвать, я говорю: «Глеб», — и он сказал: «Глеб». И все, и на этом дело закончилось... Конечно, думаю.

Медведев обратился к залу:

— Еще вопросы?

Ельцин проявил инициативу:

— Ну, дайте девушке, уж вся извелась, понимаешь.

Медведев попросил другого журналиста потерпеть:

— Уступите девушке?

Уступает девушке.

Корреспондентка петербургского телевидения спросила Ельцина: