А рассказала я сотую долю увиденного и перечувствованного. Приобрели мы там и несколько друзей, и знающих немного русский, и не знающих. Новые друзья пас миого возили, показывали ещё оч. многое. Расставались с поцелуями, с приглашением приехать к ним.

Пишу, Ал. Ал. мне говорит — возможно, Вениамин Александрович там всюду был и ему твой рассказ не будет интересен (?!).

С Тамарой Хмельницкой[15] я училась и даже немного дружила в Старом доме на Исаакиевской площади, 5, в 1924 году. Что–то о ней читала, а потом — потеряла её.

Лидии Николаевне мой сердечный привет и поцелуй.

С благодарностью, почтением и душевными чувствами

Ксения Стравинская.

Вся моя семья и благодарит и низко кланяется.

28. XII. 75

Милых Лидию Николаевну и Вениамина Александровича поздравляю с Новым годом! Пусть он будет для Вас добрым и счастливым, успешным и благополучным.

С большой грустью думаю, что очень давно о Вас ничегошеньки пе знаю, и где узнать — не ведаю. Очень надеюсь, что Вы все–таки здоровы (в нашем возрасте хотя бы относительно). Каждый месяц тщетно ловлю «Звезду», но потом узнаю, что «Окон»[16] не было.

В октябре мы, чисто случайно, не попали в Москву… Но начну от печки. Мой Алекс–др Алек–дровнч в августе был на яхтенных соревнованиях в Польше, проездом в Штеттине, сутки в Варшаве. Вернувшись, он сразу (со мной, конечно) поехал в Ярославль. Два дня мы наслаждались созерцанием его архитектурной старины, монастырей, церквей. Съездили в Ростов–Великий (чудо!), а на третий — двинулись пароходом в Астрахань и обратно. Пароход «Усиевич» — старый, колёсный, уютный, даже комфортабельный (бывший «Граф» бывшего «Пароходства Кавказ и Меркурий») и, конечно, не туристский.

Мы «нанизывали» русские города, где бродили часами. От каждого города разные впечатления и свои эмоции. Южные — ещё очень губернские, хотя кое–где и воткнуты здания из стекла и бетона, а на окраинах разлились наши универсальные «Гражданки» или Ваши «Чертаиовы». Волгоград — совсем новый, но волнует землёй, на которой он построен. Мамаев курган неожиданно произвёл очень сильное впечатление. Хоть есть что–то излишнее, по общая композиция всего мемориала архитектурно очень хорошо найдена.

Подзастряв несколько дней на обратном пути в Горьком, у братьев Ал. Ал., мы поехали во Владимир, осмотреть его соборы, съездить в сказочный Суздаль и паломниками но зелёным нолям сходить к Покрову на Нерлп. Перед отъездом про все это ещё раз было перечитано, выписано, пролистаны книги, альбомы, но, как говорится, лучше один раз увидеть… и, конечно, без экскурсий, самим разглядеть эти наивные и мудрые росписи, эти величественные и трогательные архитектурные объёмы. Сколько ещё есть резервов радости и наслаждения в нашем, увы, преклонном возрасте!

Я вот пишу и думаю, что Вы уж несомненно все это сами видели, но мне просто хочется поделиться приятным.

Мы осуществили задуманное, но наша поездка «под самый занавес» кончилась неожиданно: во Владимире А. А. упал и сломал в ступне ногу. Ему наложили гипс, и намеченное посещение Москвы не состоялось. Мы вернулись в Ленинград. Пребывание на больничном было весьма плодотворным: А. А. очень много успел сделать для дома — систематизировал, клеил, кантовал и пр. пр. Сейчас он здоров и трудится.

Мой внук весной кончил школу. Потом начались наши волнения и переживания. В медицинский институт он не попал и сейчас с интересом учится в фельдшерском училище. Дальше жизнь подскажет, что будет.

В начале мая я положила на стол директора издательства «Музыка» свою работу. Еще экземпляры дала прочесть Ларисе Мих. Кутателадзе[17] и двоим знакомым музыковедам, авторам книг. Стала ждать со страхом — что будет?! Реакция была утешительная — одобрили, интересно, даже хвалили. Директор тоже. Долго не мог он осуществить свой выбор ответственного редактора. Наконец осенью им оказался художественный руководитель филармонии, недавно назначенный, довольно молодой музыковед, стравинист. Тот одобрил мой труд, но посоветовал сильно сократить чудесные письма моей сестры, заменив моим повествованием, и ещё дополнить книгу. Вот этим я занималась с ноября, в январе должна кончить. Все это непривычно и неожиданно, даже странно, но — интересно.

Из суеверия я не должна была бы Вам этого писать, но я ведь целый год не беседовала с Вами!

Все члены моего семейства Вас поздравляют, шлют самые добрые пожелания и оч. кланяются.

С самыми сердечными и душевными чувствами к Вам, Лидия Николаевна и Вениамин Александрович, — неизменно Ваша

Ксения Стравинская.

26.11. 76

Милый, дорогой Вениамин Александрович!

С чего начать — благодарить или просить прощения? Начну все–таки с первого. Огромное Вам спасибо за Вашу книгу[18] с добрыми, чудными словами и за январское письмо (ответ на моё), которое меня так разволновало. Вы, наверное, не представляете себе, как мне бесконечно дорого Ваше отношение ко мне и всем моим! И не понять мне, за что, чем я заслужила всё это. Видимо, иногда отношения людей друг к другу просто не поддаются объяснению. Вот так как–то почему–то вышло, что жизнь подбросила мне ещё кусочек радости.

Получив Ваш чудесный подарок уже 2 недели назад, я ужасно провинилась, что сразу же, как хотелось, не поблагодарила Вас. Объясняется это тем, что с начала года я жила но русской поговорке: «нос вытащншь — хвост увязнет». Т. е. вытащив нос, я добивала свою работу, сначала сама, а потом с редактором. Неделю назад рукопись, со вступительной статьёй редактора, ушла в издательство. Трудность у меня в том, что не только нос, но и живот не должен увязнуть, т. е. живот всей семьи, в том числе трёх мужчин. Дочь очень часто уезжает, сильно занята на службе (она уже теперь старший научный сотрудник). Словом, хозяйство пожирает у меня процентов 70 времени. Нынче, освободив нос, собиралась вытащить хвост (совершенно запущенные домашние дела, корреспонденцию и пр. пр.), но — загрипповала. Сегодня мне уже лучше, и я сразу села за это письмо. Простите великодушно мою неучтивость!

Вы пишете, Вениамин Александрович, о моём жизнелюбии. Его у меня действительно всегда хватало, но моя жизнь, содержащая больше напряжённого труда, лишений и всяческих переживаний (как, впрочем, почти у всех), чем интересных и ярких впечатлений, — на старости лет стала совсем не стандартной. Все мои сверстники уже перешли на стариковско–пенсионный образ жизни, слегка подсвеченный выходами в филармонию или музей и пригородной дачей летом. А у меня теперь, когда уже совсем не те силы, не то здоровье, я оказалась как–то «втянутой» в круговорот совсем иной жизни, и виноват в этом далеко пе один только Иг. Стравинский. Я не ищу работы, она меня сама настигает в виде самых разных лиц из самых разных городов и наших, и зарубежных. Всем им я должна, конечно, помочь — музейным работникам, разным «ведам», авторам и ещё кому–то. А писать меня просто принудили — и статьи, и вот эту книжицу. Появились далёкие путешествия, к которым готовишься — читаешь, конспектируешь. И ещё задумала я очень интересные работы. Планов много, нужны годы их осуществить, но никогда не оставляет досадная мысль — не успею.

Не письмо, а чуть не жалоба какая–то! Пока все хорошо, — перечитываю Ваши «Окна» и охочусь за третьим № «Звезды» (по радио сообщили, что там продолжение). Да ещё будут Ваши 2 книги в этом году — не пропустить бы… Как хорошо, что наконец приличный тираж «Окон». С особым чувством перечитываю Ваши воспоминания, которые меня волнуют вдвойне, если не втройне.

В сентябре мы собираемся опять в Югославию, — оформляем документы. Александр Александр, озабочен получением новых лавсановых парусов, которые шьют в Таллине. Трудится на службе. Внук с увлечением впитывает медицинские знания, поп–музыку, участвует в самодеятельности.