Ужасно хочется в Москву, чтобы встретиться в Переделкине с «алхимиком[19], очарованным на всю жизнь русской литературой». Сколько к нему вопросов, сколько советов хочется получить, поговорить, узнать. Я все–таки приеду, не знаю когда, но приеду, — уж очень хочется.

Грустно, что, бывая в Ленинграде, Вы всегда так загружены.

С самыми душевными и сердечными чувствами к Вам и Лидии Николаевне

Ваша Ксения Стравинская

От Ал. Ал. и всех моих — низкие поклоны,

10. IV. 77

Милого Вениамина Александровича, высокочтимого, душевно очень дорогого, от всего сердца поздравляю с кругленьким юбилеем и вовсю желаю, чтобы доброе здоровье, силы — и душевные, и телесные — ещё долго давали Вам творческие стимулы, а нам всем — возможность читать Вас, видеть Вас (хоть и не всем, кто бы хотел).

Нынче получилась нелепейшая вещь: я не поздравила Вас и Лидию Николаевну с Новым годом, что делала неукоснительно с начала нашего знакомства в 1969 г. Может быть, Вы уже думали, что я померла или, что ещё хуже, — пе думаю больше о Вас. Наоборот — в январе, достав наконец в библиотеке 3 и 4 номера «Звезды», перечла полученные от Вас I и II части «Освещенных окон» и III в «Звездах».

Много есть хороших книг, читать которые — радость. Но читая Вас, Ваши «Окна», испытываешь совершенно особое чувство — ты входишь в этот мир или этот мир проникает в твоё душевное нутро — бог его знает. Словом, когда приходилось оторваться от чтения и заняться другими делами, ниточка общения не прекращалась. Надолго завладели мною «Окна». Я много беседовала с Вами, выписывала вопросы и выдержки. Сколько хочется спросить, узнать, высказать. С какой радостью читала о прелестной девушке Лидии Николаевне, входившей в Вашу жизнь. Кончив II часть, стало очень грустно, словно уехал надолго близкий, нужный тебе друг.

Только не считайте меня сентиментальной! (Хотя эти чувства — искренние изъявления, присущие моему поколению, — для внука и его сверстников, видимо, все же сентиментальны.)

Несмотря на мой весомый возраст, всяческие обязанности, дела, как свои, так и пе свои, сильно меня загружают. В декабре на меня навалилась куча дел, и я, как буксующая в песках машина, не могла продвинуться к финишу, вот поэтому самые нужные, письма — самые, самые — не были написаны. 30 декабря на меня насел грипп и третировал в 4 захода весь январь.

Сентябрь минувшего года мы опять с мужем чудесно провели в Югославии. По дороге (и туда, и обратно) наш поезд, переформировываясь, стоял 5 часов в Будапеште, и мы все это время проездили, пробродили. По Пешту — такому габсбургскому, и Вуде с интересным старым городом и собором наверху.

Загреб показался нам уже знакомым, там мы провели у нашего Кирилла 4 дня. Ездили с ним на целый день в горы, на Плитвицкие озёра, — место изумительное, сугубо романтическое. Десятки горных озёр в разных уровнях, переливающиеся водопады одно в другое. Много часов мы бродили по тропинкам, пролегающим по горным склонам иногда вдоль озёр, иногда под потоками водопадов.

Потом — Сплит, уже тоже знакомый с 73–го года, дворец Диоклетиана, и — 18 дней на острове Брач, где нас поджидали приехавшие ранее из Советского Союза моя кузина с мужем. Безмятежная, лёгкая, почти бездумная жизнь у сине–зелёного моря, купанье, прогулки.

Обратно из Сплита мы поехали на лайнере в Риску — большой, портовый франц–иосифовский город, но и там, на горах, — старый монастырь, крепость и вид!!! Но нашей целью была Пула — южная оконечность волшебной Истрии. В этом древнем, не очень большом городе мы приехали смотреть римскую арену II в. до и. э. Этот Колизей в лучшем виде, чем римский, — его окружие не разобрано поздними императорами. Смотрели, того же времени, храм Августа, византийский храм 5 в. и целые улицы, где раннее средневековье и рядом — готика, выпирает зелень — деревья, кусты, цветы. Так же и на Враче, прямо диву даёшься — как они существуют, чем питаются, эти смоковницы, агавы, тамариски, заросли ночной красавицы?! Сутки мы провели в Пуле, и обратно — в Загреб и домой.

А сколько интересных встреч, дружеских разговоров (на разных языках, но все понимая) и даже друзей.

На это лето более скромные планы. Мой муж в свой отпуск пойдёт на яхте в большую гонку Балтийского моря. А я сняла комнату в Павловске, близко от парка. Хочу не только отдохнуть, но и поработать — писать, т. к. в городе мне это почти совсем не удаётся — очень много времени пожирает быт, хозяйство (5 человек).

На будущий год у нас уж совсем обширные (прямо нахальные) планы. Это, возможно, парадоксально строить в нашем возрасте такие планы, но наша жизнь складывается уж очень не типично. Самой невдомёк! Мы живём не так, как полагалось бы на старости лет, как живёт большинство наших сверстников, т. е. «по–стариковски». Муж ещё работает. Мы посещаем выставки, концерты, иногда театр, друзей. У нас появилось много новых знакомых, приезжают и из других городов (и даже стран) — от друзей и так. И далеко не все они — чтобы задать нужные вопросы или познакомиться с материалами о И. Стравинском. Видимо, сейчас пошла мода, что ли, не только на старину вещественную — иконы, древние города, но и на старых людей. Веду постоянно какие–то деловые разговоры о чьих–то делах, диссертациях, концертах и пр., отвечаю на письма.

Мало того, я поступила осенью в группу йога, чтобы оздоровиться и улучшить работоспособность. Дважды в неделю посещаю занятия и каждое утро по часу сама всё отрабатываю. Дело пошло весьма успешно и даже лучше, чем у некоторых более молодых, да и чувствовать я себя стала много лучше.

Ужасно хочу в Москву. Хочу встретиться со старыми друзьями (увы, их ряды редеют!), мечтаю, что и Вы меня примете. Не была в Москве уже 2,5 года. Видимо, для этого нужна палка, таковой была Комиссия по творческому наследию Стравинского, но т. к. она тихо скончалась, то самой никак не собраться.

О Вас я давно ничего не знаю, только что месяца 2 назад Вы выступали по телевидению. Об этом мне рассказали post factum, т. к. у нас телевизора нет.

Пора кончать. Пишу заранее, чтобы моё письмо не потонуло в потоке поздравлений. Мечтаю, Вениамин Александрович, что Вы, немного отойдя от круговерти, черкнёте мне хоть пару слов о Вас.

После «Освещенных окон» милая Лидия Николаевна стала мне ещё милее.

Шлю Вам сердечный привет.

С любовью

Ваша Ксения Стравинская.

Читая научные труды Юрия Николаевича Тыпянова, написанные скупо, сдержанно, сложно, вы невольно представляете себе человека, глубоко погруженного в историю и теорию литературы, неразговорчивого, убеждённого, что кроме науки пет решительно ничего, что стоило бы внимания. И главное — холодного, сухого. Ничуть не бывало!

Тамара Хмельницкая на первых тыняновских учениях, состоявшихся в мае 1982 г., сравнила Тынянова с Эйнштейном, мне кажется более точным сравнение его с Моцартом — по меньшей мере с пушкинским Моцартом. Та же лёгкость отношения к одной работе и глубокая серьёзность к другой. Та же способность к восхищению, та же щедрость мысли, оставившая след в сотнях набросков и заметок, напоминающих о неосуществлённых замыслах.

В его архиве сохранился список более 15 произведений. Из них были осуществлены только шесть: «Кюхля», «Смерть Вазнр–Мухтара», «Подпоручик Киже», «Восковая персона», «Малолетный Витушишников», первые три части романа «Пушкин» и короткие рассказы, до сих пор оставшиеся в периодической прессе. Если окинуть взглядом все другие, сохранившиеся в планах и многочисленных выписках, а иногда в многочисленных страницах, становится виден широкий, граничащий с дерзостью размах.

Здесь и история знаменитых актёров Сандуновых, занявшихся разорившей их постройкой бань («Бани Сапдуновские»). Здесь полная бешеного риска, поэзии и дурачества жизнь друга Пушкина Александра Ардалионовича Шишкова, бретёра и дуэлянта, — «Капитан Шишков–Второй» (его биография поразила Тынянова своими неожиданностями). Здесь жизнь Ивана Баркова, талантливого поэта и переводчика XVIII века, известного своими непристойными стихами, распространявшимися в списках, однако пристойные стихи Баркова остались неизвестными. Здесь «Граф Сардинский» — книга о Хвостове, самовлюблённом графомане, над которым все потешались.