— Мои родители всю жизнь были москвичами, а на старости лет вздумали перекочевать в Ленинград. По-моему, зряшная затея. Все-таки московский климат не сравнишь с ленинградским…

— Что же их туда потянуло? — спросил Максимов.

— Отец говорит — без флота для меня не жизнь. В Питере хоть в праздник выйдешь на Неву, корабли увидишь, и то душа радуется…

Максимов посмотрел удивленно:

— Странно, почему он воспылал такой любовью к кораблям. По-моему, ваш отец всегда видел корабли только с берега.

— Нет, товарищ адмирал, в молодости он, кажется, морячил по-настоящему. Потом один из немногих окончил академию.

— И это знаю. Во время войны он сидел в штабе флота и сводки составлял, сколько чего потопили.

— Ах вот как?! — удивился лейтенант и неловко заерзал на стуле. Ему показалось, будто он что-то сказал или сделал не так и обидел контр-адмирала. Незаметно отодвинув тарелку, лейтенант посмотрел на часы. Максимов перехватил его взгляд:

— Да, пора двигаться!

Он встал, прошел в столовую, закурил трубку и предложил лейтенанту одеваться.

— Идемте в штаб, я вас представлю. Ваши пока останутся здесь. Я думаю, к вечеру все устроится.

Прибыв на плавбазу, Максимов с возмущением рассказал начальнику штаба вчерашнюю историю:

— Тащится лейтенант с женой, ребенком, вещами. Добрался до базы — и ночуй на морозе. Никому дела нет…

— Надо пропесочить кое-кого… — заметил капитан второго ранга Южанин, блестя стеклами очков.

— Вот именно… Подготовьте, Семен Ильич, письменное приказание штабу: встречать всех офицеров, приезжающих для прохождения службы, и на этот случай иметь хотя бы одну резервную квартиру…

Южанин записал указание. Максимов смотрел выжидательно.

— Что еще?

— А еще, товарищ адмирал, есть мысль провести научно-техническую конференцию. Насчет кибернетических устройств. К нам имеет прямое отношение…

Максимов заинтересовался:

— Как же вы это мыслите?

— Пригласим докладчика из штаба флота. Послушаем, а после откроем дискуссию о роли кибернетики в военном деле…

— Согласен. Только почему нужно приглашать кого-то со стороны, если у нас полным-полно отличных специалистов?!

— Ну как же, товарищ адмирал, все-таки из штаба флота, авторитетнее…

Максимов горько усмехнулся:

— Эх, Семен Ильич, Семен Ильич… Обидно слышать… Нет у нас веры своим людям, привыкли к варягам. Вот что. Никаких приглашений, все должно делаться своими силами.

— Есть! Попробую с нашими поговорить…

Максимов посмотрел в его большие навыкате глаза:

— Что у вас еще?

Южанин протянул папку с бумагами. Максимов читал, подписывал, а из головы не выходила мысль: как же быть с этим лейтенантом? Оставить у себя или позвонить в штаб флота, пусть дадут другое назначение? И сразу вспомнился человек с бритой головой, покачивающейся на плечах, точно глобус на подставке. Инспектор боевой подготовки штаба флота Кормушенко был сухой и желчно-недоброжелательный. К Максимову он относился с особой подозрительностью: «Раз побывал за границей, уже хвостик тащится. А может быть, на этом хвостике что-нибудь наросло…» И все начинания, связанные с пропагандой испанского опыта, он поднимал на смех, стараясь представить Максимова выскочкой и карьеристом. «Ишь стратег нашелся! Что Испания! Эпизодик! А у нашего флота два с лишним века в битвах и сражениях. Боевой устав с умом люди писали. Там все взвешено, учтено…»

Как известно, в войну Максимов командовал тральщиками — маленькими кораблями-работягами, которые под кинжальным огнем пулеметов и орудий, бивших прямой наводкой, высаживали десанты в тыл противника или, сопровождая конвои союзников, сутками, в шторм и непогоду, утюжили море, охотились за минами, сами рискуя при каждом обороте винта взлететь на воздух…

Уходя в поход, Максимов никогда не знал, вернется ли обратно. А Кормушенко в море не уходил. Война не внесла существенных изменений в его налаженную жизнь. Он по-прежнему служил на берегу. Сидел в кабинете, спал в теплой постели, по вечерам ходил в Дом флота смотреть новые американские фильмы, и, если изредка в Полярном раздавался сигнал воздушной тревоги, он запирал в стол бумаги, хватал шинель, противогаз и спешил в убежище.

Сейчас Максимов поднял на Южанина глаза и спросил:

— Видели, со мной прибыл лейтенант Кормушенко, младший штурман. Он нам нужен?

— Нужен — не то слово, товарищ адмирал. Просто необходим! На двести девятой давно ждут командира группы!

— Ну что ж… Назначайте туда, — безразличным тоном произнес Максимов.

Начинался новый день с обычных дел: график зачетных стрельб, заявки на корабли-мишени, по которым будет наноситься удар, ремонт кораблей, строительство плавательного бассейна и многое, многое другое…

В иллюминаторы пробивался рассвет. В такое время Максимов обычно сходил с плавбазы и отправлялся на пирс. В черной кожаной куртке с меховым воротником и пилотке, он ничем не отличался от остальных подводников. Поминутно отвечал на приветствия, а завидев невысокого худощавого офицера с золотым венчиком капитана первого ранга на козырьке фуражки, остановился и уважительно протянул руку:

— Поздравляю, Иван Петрович. Скоро нас грешных догоните…

— Спасибо, товарищ адмирал, при своих бы остаться…

— Ну, ну… К чему такая скромность?

Это был командир двести девятой лодки Доронин, еще недавно капитан второго ранга, а сегодня уже первого ранга! Может показаться неправдоподобным, что когда-то этого здоровенного мужчину называли «дитя блокады». История очень простая. Десятилетним мальчуганом лишился он родителей. Они умерли в голодном Ленинграде. Счастливый случай свел его на улице с моряком. Тот привел слабого, истощенного мальчика к себе на корабль, а потом переправил в Кронштадт на плавбазу подводных лодок. Доронин выучился на сигнальщика. Правда, он был слишком мал, и в боевые походы на лодках его не брали, но хватало забот и на берегу: он нес вахту наравне со взрослыми, провожал и встречал корабли. Ну, а дальше решилось все само собой. После войны пошел в училище, закончил академию и шаг за шагом поднимался по крутой извилистой служебной лестнице. И вот он капитан первого ранга, командир подводного атомохода.

Немножко строптивый, резковатый, способный всем без исключения правду-матку в глаза резать, он нравился Максимову, который не раз сам признавался: «Мне по душе люди, способные не только соглашаться, но, когда нужно, и поспорить со мной, отстоять свою точку зрения». Он ценил Доронина за то, что при всем внешнем педантизме в нем жила не бросающаяся в глаза и даже не всегда приметная неукротимая любовь к морю и кораблю, что на языке Максимова называлось «искрой божьей».

— Вы знаете, в вашем полку прибыло, даем вам младшего штурмана — лейтенанта Кормушенко.

Доронин понимающе кивнул:

— Слышал. Мне как раз командира группы не хватало.

— Учтите, он с семьей. Устроить надо сегодня же…

Они вместе зашагали к кораблям.

Темные силуэты атомоходов напоминали морских чудовищ, всплывших на поверхность, чтобы жадно вдохнуть воздух и снова уйти в глубину.

К ужину Максимов вернулся на плавбазу. Он любил эту глухую пору, когда живешь на Севере вне времени: утро можно принять за ночь, только ночь никогда не спутаешь с полднем…

Любил он остаться наедине, слушать тишину, нарушаемую порывами ветра за иллюминатором. Казалось, в эти часы особенно ясно работала голова, и в памяти оживало многое из пережитого: долгие опасные походы, война Отечественная и жаркие споры в стенах военно-морской академии о путях развития нашего флота.

Вспоминались подводные лодки того далекого времени. «Малютка». Маленький дизель. Один электродвигатель. Прошел несколько десятков миль подводным ходом и — хочешь не хочешь — всплывай на зарядку аккумуляторных батарей. И если в этот момент тебя обнаружили корабли противника — готовься к неравной схватке. Тебя попытаются расстрелять в упор или забросают глубинными бомбами. А ручное управление: с боцмана пот катился, пока он раскручивал колеса… А спертый воздух, дурманящие запахи…