Это всё узналось потом, но тогда ничего не знали об этом разговоре ни я, ни мой отец Иван Гладышев.

Я и подумать не мог, что клеверная лужайка была под властью кулацкой «нечистой силы». Но отец догадался, что здесь надо искать того, кто бережёт лужок для себя.

И, когда мы отыскали следы подков, он окончательно уверился, что бережёт его кулацкая семейка для своих коней.

— До чего жадна кулацкая природа! — сказал отец. — Ты смотри: дали Трифону Чашкину земли, как и всем, по норме, дали ему лугов, а всё ему мало. Всё хочет захватить больше. Мало ему сыновей — набрал батраков. Кто из бедняков оплошает, не может с землёй управиться, сейчас он у них землю за бесценок арендует. Богатеет на этом. Если бы его советская власть не укорачивала, он бы тут новым помещиком стал!

— А нельзя ли его совсем укоротить?

Отец засмеялся:

— Вот вырастешь, ты этим и займись.

— А я сейчас займусь! Всё равно опять поеду с ребятами вот на этот луг, пусть бедняцкие кони вкусный клевер едят!

— Это, пожалуй, правильно, — одобрил отец. — И я тебе в этом помогу…

Вернулись мы поздно. А дядя Никита ещё поздней. Он был весь чёрный от пыли, усталый. А его лошадёнка едва волочила за собой горбатую соху.

— Досталась мне, браток, залежь, — сказал он, умывшись и садясь за стол. — Хорошая землица, да в руки не даётся. Не берёт соха!

— Конечно, надо плугом, — сказал отец.

— Сам знаю, да ведь тебе известно, для плуга нужна пара лошадей, а у меня одна…

— И у соседа одна, и у соседки одна, и у других бедняков по одной… Вот вам и надо сойтись вместе, собрать своих коней, запрячь их в хорошие плуги, да и вспахать по-хорошему землю!

Дядя Никита головой покачал:

— Ведь это сказать быстро, а сделать не так просто. Артель надо.

— Я и говорю — артель. А то обманут вас кулаки. Пока вы сошками ковыряете, вон Тришка Чашкин плугами помещичью землю дерёт, хороший урожай берёт, богатеет кулак.

И опять у братьев пошёл спор-разговор об артели. Я слушал, а сам думал: опоздаем в ночное. Все ребята, наверное, уехали. Неужели отец забыл про своё обещание повести бедняцких коней на хорошие корма?

Но отец не забыл. Он вдруг поднялся и сказал:

— Ну, ты, брат, подумай как следует, мы ещё поговорим, а я пока в ночное съезжу. Высмотрел я сегодня хороший клеверный лужок. Охота мне детство вспомнить, у костра посидеть с ребятами… Да и твою клячонку побаловать сладким клеверном…

Дядя Никита не возражал.

Отец постелил на костлявую спину кобылки дядин полушубок, сел на него боком, свесив ноги на одну сторону. Меня посадил впереди себя, и так шажком и поехали.

Деревенская улица была темна, тиха, даже собаки не брехали.

Потихоньку доехали к развалинам барского поместья.

Ещё издалека я заметил на прежнем месте огонь костра. Вот так чудо! Значит, ребята расхрабрились, несмотря на проделки «нечистой силы». Мне стало весело: значит, пробудил я в них сознательность. Попытался от радости свистнуть, как Парфенька, да не сумел.

Неожиданно у костра нас атаковали громадные, злые собаки. Они так и бросались на лошадь. Одни пытались схватить кобылку за морду, другие цеплялись за дядин полушубок и норовили стянуть его на землю.

— Эй, вы! — крикнул отец сидящим у костра. — Уймите псов!

От костра окликнули собак, и они, ворча, отступили и улеглись у ног своих хозяев.

И тут я разглядел, что на месте моих друзей сидят у огня незнакомые парни.

А на клевере пасутся их кони.

— Мир вам, и мы к вам, — сказал отец, слезая с коня.

Незнакомцы молча уступили место у костра. Их было двое. Третий спал, накрытый большим тулупом, и так громко храпел, что даже не проснулся от собачьего лая.

— Хозяин спит — батрак сторожит; хозяин гуляет — батрак пот утирает. Знакомая картина, — сказал отец.

Парни у костра негромко засмеялись, услышав такую присказку.

— Это Гришка храпит, — сказал один.

— Ишь, бедняжка, плотно поужинал, вот и умаялся, — пошутил отец.

Стало понятно, что брошенную ребятами позицию занял враг. И мне особенно показалось обидным, что враг этот так спокойно расположился, как дома на печке. Без всяких страхов перед «нечистой силой» — храпит себе в удовольствие…

Отведя взгляд от спящего Гришки, я с любопытством стал присматриваться к батракам, которых не видел ещё ни разу в жизни, только читал про них. Что ж это за люди, почему они покоряются кулаку и работают на него? Ведь теперь советская власть, всем свобода, работали бы на себя! Плюнули бы на этого Гришку и на его отца, Тришку Чашкина, да и шли бы себе по домам. Пусть сами кулаки и коней пасут, и пашню пашут, и в извоз ездят…

Мне многое тогда было непонятно и очень хотелось расспросить батраков про их жизнь.

Но в это время отец стал рассказывать про свою жизнь. Как он с малолетства батрачил вот у этих помещиков, на лужке которых горит костерок, как умер отец и он ушёл в город и поступил в «мальчики». А затем стал подмастерьем на фабрике. Как обучили его грамоте добрые люди, как он подружился с революционерами, которые были против царя и господ, как поднялось восстание на Красной Пресне и он, тогда ещё совсем мальчишка, подносил патроны.

И так это было интересно, что все заслушались.

А потом сами батраки вдруг начали рассказывать про свою жизнь.

И тут я узнал, что Федя — сирота, отца у него убили белые в гражданскую войну. У матери ещё трое детей, и прокормиться никак нельзя. Служит он у кулака, за это Трифон даёт ему весной и осенью коней, чтобы вспахать и посеять хлеб. Иначе бы пропали…

А у Мити тоже большая семья, а конь один. Земли-то много помещичьей дала советская власть, а обрабатывать её на одной лошади трудно. Приходится исполу кулаку отдавать. У них в селе тоже такой, как Трифон, кулачина есть. И только за то, что он на своих конях поле вспашет, отдай ему половину урожая. Вот отец и послал Митю в батраки. Наказал до тех пор батрачить, пока на коня денег не заработает… Во всём приходится кулаку угождать, день и ночь работать, чтоб из нужды выбраться…

— Да, ребята, — сказал отец, — трудновато вам ещё живётся. Одну революцию мы сделали, вторую ещё надо делать. Нужно организовать в артели бедняка и середняка, освобождать деревню от кулака…

— Оно бы, конечно, лучше, — тихо сказал Федя, оглядываясь на спящего Гришку…

— Да ведь когда это будет, — сказал Митя.

— Это от вас зависит. Вы почему не в комсомоле?

— В комсомол действительно идти надо! — сказал вдруг Митя. — Меня уж звали. Шут с ним, с конём. Теперь, говорят, есть такой трактор, в нем пятнадцать коней. Наши сельские в совхозе видали. Запрягли, говорят, в него пятнадцать телег, а ему нипочём, прёт как хочет. Вот тебе и стальной конь! И правит им молодой парень! Почему не я? Потому что он комсомолец! Его комсомол на курсы послал.

— Ну вот, и тебя пошлёт. А у кулака чему научиться?

И тут пошёл горячий разговор о тракторах, о том, что Ленин предлагает крестьянам пересесть с коня простого на коня стального.

Только рассвет прекратил беседу. Проснулся наконец Гришка. Высунул рыжую лохматую, как у собаки, голову и ничего спросонья не поймёт. Сидит против него у потухающего костерка пионер в красном галстуке. Откуда взялся? Как во сне. Протирает глаза:

— Ты, пионер, чего здесь?

— Я в ночном, а вот ты чего здесь?

— Я тоже в ночном… И тебя наши собаки не съели?

— Нет, проспали, как и ты.

— А почему Митька с Федькой не прогнали?

— Боялись тебя разбудить, хозяин, не хотели ссору подымать… Уж больно ты сладко спал, — сказал Митя. — Шутка ли, ты за ужином поросёнка съел, он у тебя всю ночь в животе хрюкал…