Когда у Геры Крошечкина появился фотоаппарат, он сразу стал в центре внимания. Ходит в центре, а мы по бокам. Каждый просит, чтобы его сняли, а Гера возмущается — мол, всех людей снять невозможно. А сам снял петуха. И где он его нашёл, подумать только! Во всём городе ни одного петуха не видно. Оказывается, он его на базаре сфотографировал. На базар за петухом ходит, а своих товарищей снимать не хочет! Куда это годится?

Окружили ребята Геру Крошечкина, галдят, умоляют сфотографировать, а он важничает. Круглый отличник Миша махнул рукой и говорит:

— Да ну его! Будет петухов снимать да куриц, кому это надо!

Миша круглый троечник (это чтоб их не путать), на Мишу-отличника полез. Заискивает перед Герой, чтобы тот его снимал почаще. Но Миша-отличник отскочил в сторону — да прямо на ногу старосте Камилле Николаевой.

А Гера эту сцену сфотографировал.

Миша круглый троечник заорал:

— Смотрите-ка, смотрите! Успел заснять, когда Миша-отличник на Камиллиной ноге стоял, вот молодец!

Камилла заплакала, а Гера её тут же сфотографировал всю в слезах.

Камилла говорит сквозь слезы:

— Вы же видите, какие ужасные сцены он снимает! Мне на ноге чуть пальцы все не отдавили, а для него сенсация. Вот до чего он дошёл со своим аппаратом!

Круглый троечник Миша говорит Гере:

— Я готов, пусть кто угодно стоит на моей ноге, только бы меня засняли!

Круглый отличник Миша говорит ему:

— Мы знаем, ты на всё готов, только бы не учиться. Ни одной четвёрки за всю жизнь не получил.

— И с тройками всю жизнь переводят, — ответил Миша-троечник.

— Зато тебе будет в жизни трудно, — сказал Миша-отличник.

— А тебе легко?

— Мне легче.

— А мне сейчас легче, — сказал Миша-троечник.

А Гера сейчас же эту сцену снял.

Мише-троечнику очень не понравилось, что его зафиксировали в такой момент, и он стал возмущаться, а Гера — улыбаться.

— Ты ведь сам просил, — говорит ему Гера.

— Я не так просил.

— А как?

— По-другому.

Стоит расстроенный и зевает.

И опять Гера его снял.

— Да ты что, нарочно? — разозлился Миша-троечник. — Не смей меня снимать с раскрытым ртом!

— А ты закрой рот, — говорит Гера.

Миша-троечник так стиснул рот, что даже зубы скрипнули, тут Гера его сейчас же и сфотографировал.

Миша испугался, что у него на фотографии теперь получится свирепое лицо, но Гера объяснил, что на фотографии не будет слышно скрипа зубов, и Миша-троечник успокоился.

Камилла вытерла слезы и говорит:

— Гера Крошечкин действительно способный человек. Он ловко успевает подмечать. Но это не всё. Что он снял? Меня плачущую, Мишу-троечника с раскрытым ртом, Мишу свирепого, Мишу расстроенного и Мишу-отличника, стоящего на моей ноге. Кому нужны такие фотографии? Разве мне, старосте, и Мише-отличнику нужны такие фотографии? Они никому не нужны, даже самому фотографу.

Но Гера сказал:

— А зато мне смешно. Я буду смотреть на ваши фотографии и показывать другим, и мы все вместе будем хохотать.

— Я тебе покажу, как надо мной хохотать! — заорал круглый троечник Миша, но Камилла его остановила.

Круглый отличник Миша сказал:

— Как же он будет надо мной смеяться, если я круглый отличник? А у него две двойки. Это я над ним должен смеяться вместе с его фотоаппаратом, если на то пошло!

— А что, нельзя зевать? — раскричался троечник Миша, — Что, нельзя зевать?!

От его крика Гера Крошечкин стал вовсю зевать, и Миша сказал:

— Сам зевает, а другим не даёт.

Но тут, глядя на Геру, все стали отчаянно зевать и долго не могли остановиться.

После этого Камилла сказала:

— Наш Крошечкин со своим аппаратом вполне мог бы классу пользу принести. Если бы он имел поручение от пионерского отряда, представляете? Давайте-ка, ребята, его корреспондентом стенной газеты выдвинем. Согласен быть корреспондентом?

— Ох, наверное, это трудно, — испугался Гера.

— Легко, легко! — закричали ребята. — Мы будем только сниматься, а ты нас снимать.

— Только вас одних снимать? — опять испугался Гера. Ира-санитарка говорит:

— Заснял бы ты, Гера Крошечкин, как от нас некоторые ускользают, когда мы у них уши и руки проверяем, — и посмотрела на круглого троечника Мишу, — получилась бы у тебя отличная картинка.

Гера Крошечкин подумал и сказал:

— Это можно.

— Сфотографировал бы пушкинские места, родную нашу природу, которую воспел поэт, — сказала Камилла.

— Это верно, — сказал Гера.

И Гера Крошечкин согласился стать корреспондентом.

А для начала сфотографировал весь довольный, улыбающийся класс на фоне карты мира для праздничного номера стенной газеты.

К концу учебного года я просил отца купить мне двухколёсный велосипед, пистолет-пулемёт на батарейках, самолёт на батарейках, летающий вертолёт и настольный хоккей.

— Мне так хочется иметь эти вещи! — сказал я отцу. — Они постоянно вертятся у меня в голове наподобие карусели, и от этого голова так кружится, что трудно удержаться на ногах.

— Держись, — сказал отец, — не упади и напиши мне на листке все эти вещи, чтоб мне не забыть.

— Да зачем же писать, они и так у меня крепко в голове сидят.

— Пиши, — сказал отец, — тебе ведь это ничего не стоит.

— В общем-то ничего не стоит, — сказал я, — только лишняя морока. — И я написал большими буквами на весь лист:

ВИЛИСАПЕТ

ПИСТАЛЕТ-ПУЛИМЁТ

САМАЛЁТ

ВИРТАЛЁТ

ХАКЕЙ

Потом подумал и ещё решил написать мороженое, подошёл к окну, поглядел на вывеску напротив и дописал:

МОРОЖЕНОЕ

Отец прочёл и говорит:

— Куплю я тебе пока мороженое, а остальное подождём.

Я думал, ему сейчас некогда, и спрашиваю:

— До которого часу?

— До лучших времён.

— До каких?

— До следующего окончания учебного года.

— Почему?

— Да потому, что буквы в твоей голове вертятся, как карусель, от этого у тебя кружится голова, и слова оказываются не на своих ногах.

Как будто у слов есть ноги!

А мороженое мне уже сто раз покупали…

Наши шефы, шестой «а», соревновались с шестым «б» — кто лучше и быстрее поможет одеться в раздевалке своим подшефным. И вот после звонка мы помчались в раздевалку, и тут началось это одевалочное соревнование. Два шестых уже ждали своих первоклассников. Очень строгое жюри устроилось на подоконнике, чтобы лучше видеть. Пятьсотсвечовые лампочки вкрутили дополнительно к дневному свету. Самодеятельный школьный струнный оркестр расположился невдалеке. Оркестр грянул — и пошло! Ох, что тут было!

Моим шефом был Светик Костров. Он очень волновался. Как только я подбежал к нему, он заорал:

— Давай ногу! Ну! Ногу давай! Суй в ботинок ногу и не рассуждай, малыш! Нужно быстрей! Ты быстрей можешь? Ну!

С трудом он запихивал мою левую ногу в правый ботинок, и я не рассуждал.

— Не везёт, вот напасть! — ворчал он и тряс меня за ногу изо всех сил. Но я держался за вешалку и не падал. Вешалка качалась, и сверху падали шапки. — Давай другую ногу! Побыстрей! Ну! И не рассуждать!

— Как же я тебе другую ногу дам? — сказал я. — На чём же я тогда стоять буду?

— Не рассуждай, малыш, много ты понимаешь!

— Отпусти мою ту ногу, — сказал я, — тогда я тебе дам эту.

— Ну, быстрей давай, не рассуждай!

Теперь он стал напяливать левый ботинок на мою правую ногу. И я ему сказал об этом.