– Так ведь притон! – ахал Лешка. – Не средства туда направлять, арестовывать там всех надо!

– Правильно, – кивал головой мудрый начальник. – И я так считаю. Олинф – самый гнусный и мерзкий из всех приютов. Поэтому им и достанутся деньги. Сказать, почему?

– Догадываюсь, не маленький. Чем больше компромата, тем больше откат! И все же жаль, что мы ничего сделать не можем! А, может, попробуем, а, дядюшка Никодим?

– Попробовать‑то можно… Только кабы чего не вышло!

– Да в случае чего, все на меня и свалим! Мне‑то что терять? Невеликий чин? А ведь эти деньги отцу Сергию и матушке Марии ох как пригодились бы! Не так?

– Так. Ладно, делай, как знаешь, может, чего и выйдет…

– С куратором бы переговорить только… лучше, так сказать, неофициально.

– Поговоришь. Будет повод – и очень скоро.

Старый чиновник не соврал – ровно через неделю после того, как Лешка с его помощью счастливо и с большой выгодой для себя сдал начальству отчет, всем служащим Секрета было объявлено о празднике – очередной годовщине со дня образования родного ведомства, счастливо совпавшего с общенациональным торжеством в честь дня Святых царей и равноапостолов Константина и Елены. Константин – этот тот самый Константин Великий, что перенес столицу на восток, и в честь которого, собственно, и был назван город. Ну а равноапостольная Елена – его матушка, тоже известная православная подвижница.

Празднество – корпоративная вечеринка, как его называл Лешка – должно было состояться в двух местах. Сначала – торжественная часть – по месту работы, ну а потом – в одном из восстановленных дворцов у Силиврийских ворот, специально снятом для увеселения служащих Секрета. Не всех, правда, а только лишь особо избранных, в число которых каким‑то образом попал и Лешка. Наверное, в целях поощрения – его отчеты, надо сказать, произвели очень хорошее впечатление на начальство – молодой тавуллярий даже удостоился устной похвалы от куратора и материального вознаграждения в размере десяти крупных золотых монет – бизантинов. К слову сказать, совсем неплохие деньги для мелкого чиновника, каким сейчас являлся Лешка – Алексей Пафлагон, как он официально значился в списках.

– Ну, нормально смотрюсь? – юноша обернулся к греку.

– Хоть сейчас в женихи! – хохотнул тот. – Не забудь только пригласить на свадьбу!

– Обязательно! – Лешка ухмыльнулся. – Только – с большими подарками.

– Ах ты выжига!

– Нет – нет, не надо кидаться подушкой, – на всякий случай отпрыгнув в сторону, смеясь, предупредил юноша. – Знаешь ли, она настолько стара, что может в любой момент разорваться, а старина Ксифилин, как назло, отпросился навестить дочь и вернется нескоро. Кто тогда будет убирать? Конечно, господин Владос Костадинос, эпискептит гончарных мастерских! Как, хотите сделать уборку, господин эпискептит? Нет? Тогда не вращайте так страшно глазами, а лучше одолжите‑ка мне ваш новый кошель – мой что‑то поизносился, да и выглядит как‑то непрезентабельно.

– Держи! – сняв с пояса кошель, Владос швырнул его приятелю. – Потом вернешь с тремя иперкирами.

– Три иперкира за прокат? С чего такие цены?

– Да ты досмотри, что за кошель? Прелесть! Как такой отдать… Буду вот теперь сидеть, мучиться – не потерял ли?

Владос, наконец, махнул рукой и расхохотался. У Лешки тоже было прекрасное настроение – а с чего бы ему не быть?! Честно и удачно выполнил поручение – между прочим, очень даже не простое, это все сослуживцы признают – получил от начальства благодарность и премию, сейчас вот – сыт, весел и при деньгах – идет на вечеринку, где, может быть, встретит кое‑кого… кого давно хотел встретить.

Солнце пряталось в белесой туманной дымке, наводя на мысль о вечернем дожде. Приятная прохлада растекалась по городу, истомленному палящим зноем, пахло цветущими садами и свежескошенным сеном, которое не так давно привезли на продажу окрестные крестьяне – парики.

Душа юноши пела – в основном словами «Арии», – а будущее виделось таким прекрасным, что даже забывались о прошлом. К тому же вчера удалось‑таки уговорить отца Сергия взять деньги. Не ради себя – ради детей, а для этого можно было пойти и на небольшую аферу, называемую Лешкой на привычный ему манер – откатом. Короче, уговорились откатить половину, по здешним меркам, много, обычно здесь брали процентов двадцать пять – тридцать, суммы больше считались дикостью… на что и рассчитывал юноша.

Свернув за угол, он поправил прическу – специально посетил цирюльника, где его побрили, завили, надушили – и, нацепив на лицо улыбку, направился к родному учреждению.

– Здрав будь, дядюшка Аргир!

– Быстрей, быстрей! – вместо ответа замахал старичок – привратник. – Уже все собрались, вот‑вот начнут. Сам господин протокуратор приехал! – привратник многозначительно кивнул на богатую упряжку, стоявшую у коновязи.

Лешка поспешно поднялся на второй этаж, в залу для общих собраний, где на специально расставленных скамейках уже сидели служащие Секрета.

– Ну, наконец‑то, – потянул парня за рукав Никодим. – Я уж волновался – не опоздал бы!

– Что, уже началось? – усевшись на скамью рядом, Лешка с любопытством осмотрел помещение. Ага – уже установили трибуну… На которую под громкие и продолжительные аплодисменты присутствующих поднялся высокий мужчина в белой, с красной каемкой, далматике, с несколько угрюмым волевым лицом.

– Господин протокуратор Андроник Калла! – благоговейным шепотом пояснил старший тавуллярий, коего Лешка с некоторых пор в неофициальной обстановке называл запросто – дядюшка Никодим. Страшный был крючкотвор, но, как оказалось – совсем даже неплохой человек.

После пламенных речей во славу царствующего императора Иоанна Палеолога, все начальство и особо приближенные к нему люди – в том числе и приглашенный Лешка – отправились для продолжения торжества во взятый напрокат дворец.

Там уже были накрыты столы, играла музыка – арфа, две лютни, флейта, – обширную, украшенную цветами залу, освещали восковые свечи в начищенных до блеска бронзовых канделябрах, расставленных на столе и укрепленных на стенах таким образом, что центр – где стоял стол – оказывался ярко освещенным, как, впрочем, и почти все пространство перед музыкантами, а вот чуть дальше, в углах и альковах сохранялся приятный полумрак. Кроме мужчин, здесь, в нарушение древних византийских традиций, находились и нарядно одетые дамы в богато украшенных на модный бургундский манер платьях. Правда, в отличие от своих западноевропейских сестер, мало кто осмеливался выбривать волосы на лбу, как того требовала мода, но от этих спадавших чуть ли не на глаза затейливо закрученных прядей исходила какая‑то загадочность и томная любовная нега. Из рассказов Владоса Лешка знал уже, что подобные вольности – дамы, музыка, танцы – были бы немыслимы в давние, золотые для Ромейской империи, времена, а вот теперь – пожалуйста! Правда, православные иерархи осуждали подобные празднества, но не все, а некоторые – и сами на них с удовольствием приходили, как во‑он тот прелат в скромной черной рясе, но с большим золотым распятием на изящной золотой цепи.

– Прошу за стол, господа! – распорядитель празднества – моложавый мужчина в короткой, на европейский манер, куртке с широченными плечами, приветливо улыбнулся гостям. Неслышно скользящие слуги наполнили серебряные бокалы с тонкими – тоньше волоса – стенками. Вино показалось Лешке прекрасным – кисло‑сладким, терпким, волнующим. Сидя в самом конце стола, он искал глазами ту, что должна была сюда явиться, прийти… и никак не мог найти. Неужели что‑то случилось? Неужели строгий опекун запретил юной деве украсить собою бал?

Внезапно послышались аплодисменты – это распорядитель праздника по очереди представил всех лиц, имеющих отношение к его проведению и устройству: шеф‑повара, дизайнера‑цветовода, мастера расстановки света. Юноша тоже с удовольствием приветствовал всех этих людей, несомненных мастеров своего дела.

Ага! Вот к протокуратору подошла какая‑то девушка… Нет, не она… Да где же? Лешка заерзал, скосив глаза на затененный вход, где специальный слуга встречал опоздавших гостей, чтоб проводить их к столу, указав место.