В подобных случаях мужчины живут будто над пропастью, кое-как прикрытой цветами, тогда как на дне ее шипят змеи и торчат обломки костей. Но почему так? Потому только, что им внушают неуверенность и страх. При совершенном, при божественном взаимопонимании наши близкие спокойно доверяли бы нам свои тайны, как дети.

Мы пообедали в винном погребке на площади Анвер. Я доставил себе удовольствие, расспрашивая свою спутницу о подробностях французской истории, например о геральдическом значении лилий. За соседним столиком сидела супружеская пара, явно люди «тонкого образования», как выразился китаец; они проявляли беспокойный, все растущий интерес к нашему разговору. Пару раз муж с трудом удерживал свою супругу, желающую вмешаться в процесс моего просвещения.

Париж, 14 июля 1941

День Бастилии. Оживленные улицы. Когда я шел вечером по площади Терн, почувствовал вдруг, как кто-то тронул меня за руку. Человек со скрипкой под мышкой крепко на ходу пожал мне руку, молча, но тепло. Эта встреча приободрила меня и поправила мое довольно грустное настроение.

Город подобен подруге; его улицы и площади полны сюрпризов. Особенно нравятся мне парочки, идущие обнявшись, время от времени тянущиеся в поцелуе друг к другу.

Париж, 19 июля 1941

Днем со Шпейделем на «блошином» рынке, в водовороте которого я бродил несколько часов, чувствуя себя, как в сказке «Аладдин и волшебная лампа». Место, где совершенно чудесным образом смешались Восток и Запад.

Впечатление сказочности усиливается тем, что сокровища металлов, камней, картин, тканей, древностей расположились средь уличной толчеи. В дешевых лавках находишь подлинные чудеса, среди наваленного хлама — драгоценные вещи.

Здесь — перевалочный пункт вещей, годами, десятилетиями, веками ведших дремотное существование в семьях и домах. Они стекаются сюда из комнат, чердаков и кладовок, принося с собой чужие воспоминания. Весь рынок наполнен дыханием безымянных домашних очагов.

Париж, 8 октября 1941

Из-за переезда в Париж в моих заметках образовался пробел. Еще больше в этом повинны начавшиеся одновременно с этим события в России, вызвавшие, вероятно, не только у меня своего рода духовный шок. Кажется, война спускается с лестницы, устроенной по законам неведомой драмы. Впрочем, об этом можно только догадываться, поскольку тот, кто переживает этот процесс, ощущает его как стихию. Пучина близка, она увлекает за собой, и нигде, даже на этом старом острове, нет укрытия. Ее прибой проникает уже и в лагуны.

В полдень со Шпейделем у посла де Бринона, угол улицы Рюд и авеню Фош. Маленький дворец, в котором он нас принял, говорят, принадлежит его жене-еврейке, что не мешало ему за столом потешаться над «жидами». Я познакомился там с Саша Гитри{13}, показавшимся мне приятным, хотя живость мимики перевешивает в нем артистизм. Он обладает южным темпераментом — таким я представляю себе Дюма-отца. На мизинце сверкает огромный перстень с печаткой, на золотом поле которого вырезаны S. G. Я беседовал с ним о Мирбо, он мне рассказывал, что тот умер у него на руках, шепча на ухо: «Ne collaborez jamais!»,[13] которое я внес в свое собрание слов, произнесенных перед смертью. Имелось в виду соавторство в работе над комедиями, ибо тогда эта фраза не приобрела еще сегодняшнего оттенка.

За столом рядом с актрисой Арлетти, недавно снявшейся в фильме «Madame Sans-gêne».[14] Чтобы ее рассмешить, достаточно слова Соси; в этой стране она всегда веселая. В вазе орхидеи, гладкие, крепкие, с разделяющейся на дрожащие усики губой. Цвет их: удивительно белое сало, точно эмаль, нанесенная специально для глаз насекомых в девственном лесу. Блуд и невинность чудесным образом соединились в этих цветах.

Pouilly, бургундское, шампанское, по одному наперстку. По случаю этого завтрака возле дворца были расставлены 20 полицейских.

Париж, 11 октября 1941

Днем в «Монте Карло» с Небелем,{14} с ним я обсуждал вопрос о сейфе. Он вернулся из отпуска и рассказал мне, что в Германии из-под полы распространяется роман Томаса Манна «Один день из жизни старого Гёте».

Затем у посланника Шлайера на авеню Суше. Разговор с Дриё ла Рошелем,{15} издателем «Nouvelle Revue Française»,[15] в особенности о Мальро,{16} за публикациями которого я слежу, с тех пор как несколько лет тому назад мне попал в руки его роман «La Condition humaine».[16] Я считаю его одним из тех редких наблюдателей, кто обладает верным глазом на панораму гражданских войн в XX веке.

Вечером у Шпейделя, только что говорившего по телефону с начальником тыла. В центральной части Восточного фронта уже лежит снег.

Париж, 13 октября 1941

Утром было свежо, но я провел приятный час в Тюильри. На солнце невозможно соскучиться: купаешься в потоке света. Затем на набережной Сены, где я приобрел экземпляр «Искушения святого Антония» Калло{17} в хорошем состоянии. У того же киоска я разглядел цветной рисунок с известным мотивом: птичку заманивают в клетку. Парочка, то ли в изнеможении, то ли только что пробудившаяся, расположилась на бидермайеровской кушетке; на них тонкие, прилегающие к телу одежды, сквозь которые, правда, не просвечивают подробности анатомического строения, но они обрисовываются тканью, точно легкие отпечатки раковин и аммонитов. Самое главное в этом жанре — заставить фантазию клюнуть на наживку; речь идет об искусстве двусмысленного.

Серпентарий; сперва в опытно-зоологическом отделе, затем у произведений искусства и этнографических коллекций. В завершение змея в качестве магической и культовой силы. Все на фоне южного ландшафта, в лабиринтах садов и скал, полных мерцающего шевеления. Туда ведут мраморные лестницы, на их ступенях нежатся ярко освещенные черные, пестрые и бронзовые змеиные тела. Подходить опасно; это доступно только посвященным. На заднем плане возле гротов — еще постройки, что-то вроде бань или храма Эскулапа.

Змея в качестве древней силы — это метафора, платоновская идея. Все ее воплощения — в природе ли, в Духовном ли мире — всего лишь приближаются к ней, не достигая ее. То же во всяких червях, круглых рыбах, рептилиях, ящерах, китайском Драконе и мифических тварях всякого рода.

Для «Дома» главное — архитектонически организованный мир, от темных подвалов до обсерваторий наверху. Важны также лестницы с их встречами. В каморках, комнатах и залах разыгрывается жизнь, она видна во всех подробностях, точно картины яркого сна. Движешься, как на сцене, одновременно чувствуя себя зрителем. «Pilgrim’s Progress».[17] {18} К рукописи следовало бы относиться отчасти, как к указаниям режиссера. Сюда вплетается акустика — реплики, значительно упрощающие жизненные отношения. «On tue les nôtres».[18] «Они выведывают у детей». Пройти весь земной круг; конечно, для этого нужен более зрелый возраст, больший опыт.

Отдельные помещения: камера неоспоримых решений, как платоновская идея любого суда. Служба переведения в низший класс. Лифты для преуспевших, которым больше не нужны лестницы; зеркальный кабинет.

вернуться

13

«Никогда не сотрудничай!» (фр.).

вернуться

14

«Мадам без смущения» (фр.).

вернуться

15

«Новое французское обозрение» (фр.).

вернуться

16

«Удел человеческий» (фр.).

вернуться

17

«Путешествие пилигрима» (англ.).

вернуться

18

«Он убивает наших» (фр.).


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: