– Девочки, у вас свечки ещё одной нет? У меня совсем догорела. – Близоруко щурясь, он подобрался к их столу.

Маша молча протянула ему запасную – ещё целую, не поломанную и белоснежную, от удивления даже забыв, что такое «жалко».

– Спасибо.

Денис Вадимович скрылся в преподавательской комнате, и Маша ещё с секунду созерцала дверь, обитую утеплителем.

– А что он делает‑то? Разве он не ушёл с Горгульей и парнями искать Тимура?

– Как видишь, – отмахнулась Сабрина, снова принимаясь за отчёт – клеточки заполнялись аккуратными мелкими буквами.

Маша сидела, как на иголках. За тёмным стеклом ей мерещились силуэты, и казалось, что в лесу нет‑нет, да раздастся собачий лай, хриплый и заливистый. Комок макарон, проглоченный за ужином, лежал в желудке мёртвым грузом и хорошо, что ещё не просился наружу.

Она поняла, почему Денис Вадимович остался в стационаре – он остался тут, чтобы в случае чего защитить их.

– Слушай. – Маша поднялась и, пройдя по коридору взад‑вперёд, остановилась перед бутылкой с минеральной водой. Выпив за сегодняшний вечер половину, она уже убедилась, что от неё не легчает, и даже комок макарон не проталкивается подальше. – Я схожу наверх, ладно? Ты с отчётом без меня справишься?

– Я буду очень стараться, – буркнула Сабрина, не поднимая взгляда.

– Он не умеет разговаривать, – заявила Сабрина, не заботясь о том, что Тимур прекрасно слышал их.

Но он даже не оторвался от книжки о психологии маньяков. Рядом, по столу прямо перед ним прыгала пёстрая птичка и склёвывала крошки от печенья.

– Отстань от человека, сами справимся. – Я потянула Сабрину за руку, но та и не думала уходить.

– Тимур, слушай. – Она села на стул напротив и, вцепившись двумя пальцами в корешок его книжки, потянула на себя. – Нам нужна твоя грубая мужская сила. Нужно дров наколоть.

Он поднялся, аккуратно заложив страницу сложенным вдвое тетрадным листком, и пошёл к поленнице. Сабрина задумчиво смотрела Тимуру вслед, как будто видела его в первый раз.

В аудиториях института Тимура тоже никто не замечал, пока в конце первого семестра не выяснилось, что он – единственный, кто смог составить конкуренцию отличнице‑Сабрине.

Тимур сидел всегда за последней партой, тихонько перелистывал лекции и, говорят, даже иногда здоровался с одногруппниками. Но очень тихо.

Тая с Венкой хихикали за его спиной – он не умеет разговаривать. Парни его не замечали, не со зла, а понимая, что так будет проще всем. Преподаватели сдержанно хвалили. Сдержанно, словно бы сомневались, существует ли он на самом деле. И исподтишка обводили аудиторию взглядом, называя его фамилию – вдруг всё же посчастливится узнать, какой он из себя. Но Тимур не поднимал головы, даже когда к нему обращались.

Маша поднялась по крутой деревянной лестнице и стукнулась в спальню парней. Ей никто не ответил. Света, который лился из коридора, едва хватило на половину лестницы, и теперь Маша в кромешной темноте шарила руками в поисках дверной ручки.

– Кто здесь? – послышался приглушённый голос из комнаты.

– Это я. Можно с тобой поговорить? – попросила Маша.

Дверь открылась. Света в спальне и правда не было, но её глаза успели привыкнуть к темноте, так что она различила тёмно‑синий прямоугольник открытого окна, из которого тянуло свежестью, и чёрный силуэт.

– Лев… э, я на счёт Тимура. – Она боком протиснулась в приоткрытую дверь и едва не сшибла с тумбочки бутылку с водой – та опасно закачалась.

– Проходи, – угрюмо, видимо, понимая, что от Маши ему деваться некуда, буркнул Лев, на ходу подхватывая бутылку, и сел на кровать. – Знаешь, я, наверное, уйду.

Она опустилась на соседнюю. В темноте не видно было глаз и выражения лица. В темноте она только могла слышать его тяжёлое дыхание. Действительно тяжёлое, будто каждую секунду у него перехватывало горло и не хватало воздуха.

– Куда уйти? – не поняла Маша.

Идти со стационара было особенно некуда, только в одну сторону. Если сможешь правильно выбрать направление, то часа через три окажешься на грунтовой деревенской дороге. Там ходит автобус – раза два в день, а иногда – и раз в два дня. Очень повезёт – доберёшься до станции, а там, смотри, ещё пять часов на электричке. Это уже и не много, если вспомнить, сколько пришлось топать по бездорожью.

– Уйти, – вздохнул он снова. – В смысле, из института. Всё равно выгонят.

– Да почему выгонят? – быстро заговорила Маша. – Ты же не виноват. Это всё… знаешь, мы тут думаем…

– Да нет, – перебил её Лев. В темноте он махнул рукой и откинулся к стене. В такой странной и, наверное, не особенно удобной позе, снова вздохнул. – Не из‑за него. Просто мы не нашли ни одного объекта. Я не умею слушать кольцо. Ничего не выходит.

Он потянулся к тумбочке и, прежде чем Маша успела вставить хоть одно утешительное слово, подал ей фотоаппарат. Пиликнула электронная мелодия, и Машины руки озарил бледный зелетоватый свет. Она задумчиво просматривала фотографии одну за другой и не находила, к чему придраться.

– Не пойму… – Она потёрла слезящийся глаз. – Что здесь не так? Вроде бы всё в порядке.

Зелень на фотографиях никак не вязалась с похоронным лицом Льва. Маша не могла рассмотреть мелких подробностей, но ей казалось, что вот за теми липами притаилась Демонова Дыра, а песчаный склон на следующем снимке – и есть край Обвала.

– Ничего, дай сюда. – Он как будто пожелал убедиться, что сам не просмотрел важную мелочь. – Ты что, не знаешь? Аномалии невозможно снять. Фото через какое‑то время сами собой засвечиваются. А если не засветились, значит, просто пейзажик живописный запечатлел. Ясно теперь?

Маше ещё никогда не было так ясно. Она кивнула.

– А послезавтра утром нужно сдавать отчёт. У меня ничего нет.

– Ну подожди, есть же ещё завтрашний день. Можно попробовать… – сказала Маша, на самом деле не представляя, что тут вообще можно поделать.

– Бессмысленно. Да и Тимур это понял. Потому и ушёл, наверное.

В тишине за открытым окном шумели деревья. Дождь уже кончился, и в темноте надрывалась одинокая птица.

– Так ты знаешь, где Тимур? – Маша склонилась вперёд, упёрлась локтями в колени.

В темноте её собеседник дёрнулся – то ли согнал комара, то ли передвинул затёкшую ногу.

– Ну да, я же сразу сказал. Он, скорее всего, пошёл к дороге.

– Ты сказал Горгулье?

– Да сразу же.

– А она? – замирая от собственных слов, Маша прислушалась к шагам на первом этаже. Там громко скрипели половицы.

– Не знаю. Кажется, она не поверила, что он сам сможет выйти из леса. Короче, я не знаю.

Из окна пахнуло ночью и лесом – этот аромат сводил с ума первые несколько дней и заставлял улыбаться, улыбаться просто так, из‑за того, что ночь, звёзды и лес. А потом к нему привыкали и переставали замечать. Хоть вокруг та же ночь, тот же лес, и яркие звёзды над ним. Гораздо ярче, чем в городе. Но через несколько дней жизни в стационаре никому до них нет дела.

– Пойдём завтра с нами, – предложила Маша. – Мы должны пойти к Обвалу. Если найдём всё правильно, один из трёх – лучше, чем ничего.

Он снова неопределённо дёрнулся.

– Не знаю, есть ли смысл. Понимаешь, мы с Тимуром поругались. Плохо… В общем, я волнуюсь за него.

– Да. Я тоже за него переживаю, – призналась Маша. И сказала совсем не то, что думала: – Он ведь на самом деле мог пойти к дороге. Если вернётся в город, Горгулья его прибьёт, конечно. Но он хоть будет жив.

Она поднялась. Совсем не смешной каламбур в собственных словах повис в воздухе.

– В общем, ты подумай. Если что… – Она махнула рукой на прощание – заметил ли Лев этот жест на фоне тёмно‑синего окна, или он вообще сидел с закрытыми глазами, Маша не знала.

Она вышла из комнаты и осторожно спустилась, нащупывая ногой каждую ступеньку перед тем, как перенести на неё вес. Огонёк на столе Сабрины по‑прежнему прыгал и дёргался – от сквозняка.

– Ну, как отчёт? – проговорила она, усаживаясь рядом.