– Кушай! – сказал я.

На кухню вошла дочка.

Вспухшие глаза.

Подрагивающие губы произнесли:

– Мои цветы маме не понравились. Ни мои цветы, ни то, как я одета.

– Цветы?

– Да, мои цветы.

– И мои тоже.

– Что?

Я бросил взгляд на внука. Он увлечённо поедал цыплёнка.

Дочка вышла в коридор. Я – следом (вслед) за ней.

Моя бедная девочка! С тех пор, как её покинул муж, она пребывала в состоянии постоянной растерянности. Её речь то и дело перемежалась выражениями (словами) «не думаю, что…», «не могу себе представить, что…», «вряд ли оно…»

– На маму не обижайся, – начал я. – Ты ведь знаешь, что теперь она… Мы должны… Теперь особенно…

Дочь покачала головой:

– Ума не приложу, как ты с ней справляешься…

– У нас с твоей мамой обмен ценностями. Я для неё единственный. И она для меня. Для мужчины это что-то да значит…

– Для мужчины?

Я хотел сказать что-то ласковое, но нужных слов не находил. Бедная моя дочка… Я вспомнил о крохотном существе, которое из глубины коляски тянуло ко мне ручонки, принуждая меня почувствовать себя отцом. Я брал мою малышку на руки, пытаясь изучить её личико, но оно чуть ли не каждый день менялось настолько, что я не успевал к нему привыкнуть. Теперь оно…

Дочь шагнула ко мне.

– Мой бедный папа… – прошептала она.

Я отвёл глаза в сторону.

Дочка позвала сына, и они ушли.

* * *

Телефон.

Я поднял трубку.

Там молчали.

– Слушаю.

Сдержанное дыхание.

– Слушаю!

Щелчок. Короткий. Сухой.

«Что это? – думал я. – Что? Что? Что? Что? Что? Что?»

Я прислушался к тишине.

Тишина свою тайну не выдавала.

Снова перечитав переданное Цицероном письмо и сменив рубашку, я вышел прогуляться по городу.

Было начало декабря, приближалась Ханука, и люди ожидали прихода зимы и дождей, но в Тель-Авиве стояла солнечная погода. Раввины были недовольны, считая, что народ недостаточно горячо молится. Я резко остановился… нет – замер, нет – остолбенел, нет – окаменел: на одной из скамеек бульвара Ротшильда сидела безупречно одетая пожилая дама и чему-то улыбалась.

Теряя дыхание, я пролепетал:

– Юдит?

Дама подняла на меня глаза и твёрдо сказала:

– Видимо, обознались.

Я стоял, словно охваченный внезапной афонией.

– Глаза… У Юдит были такие же…

Женщина поправила на шее колье из бирюзовых камней и, подвинувшись, сказала, что если я утомился от прогулки, то могу присесть рядом.

Я присел. От волос женщины исходил запах «Chanel № 5».

– Вашу знакомую звали Юдит? – заговорила женщина, и я увидел, как на её правом виске вздулся сосудик.

Я кивнул.

– Мы были совсем молодыми, когда… Глаза у Юдит были такие же, как у вас…

Женщина прервала меня, спросила:

– И как далеко вы зашли?

– Не очень… Юдит сбежала от меня.

– Сбежала?

– Улетела.

– И вы не сумели забыть?

– Нет, хотя очень старался.

– Зачем?

– Чтобы жить дальше.

– Мне жаль, что вы обознались. Расстроились?

– Скорее растерялся. Мне семьдесят, а я растерялся…

Моя собеседница смотрела на меня так, как смотрят, когда ожидают услышать слова совсем другие.

В шагах трёх от нашей скамейки повстречались двое мужчин.

– Живёшь? – спросил один.

– Живу, – ответил другой.

– Зачем тебе? – спросил первый.

– Так мне что, взять и умереть? – пробурчал второй.

– Почему бы тебе этого не сделать? – ласково проговорил первый.

– Умереть – это вроде бы в дураках оказаться, – заметил второй – А от твоих вопросов меня тошнит.

– Вот и вырви, – посоветовал первый. – Сам не сможешь, могу засунуть тебе два пальца…

– Тебе бы только засунуть… – сказал второй. – Иди к чёрту!

Первый пошёл. Второй посмотрел, как уходит первый, и тоже пошёл, только в противоположную сторону.

С моря подул тёплый ветерок, но вскоре потерялся.

Вдруг женщина сказала:

– В молодости я была трусихой и хотела освободиться от незащищённости. Тогда я не знала, что… Тогда я не думала, что…Тогда я не представляла себе, что… Тогда мне казалось, веду себя разумно, но я допустила ошибку и оказалась в Йоханнесбурге. Это была моя maxima culpa. Очень скоро я поняла, что одним лишь разумом жить невозможно – человек не так задуман… С тех пор я испытываю чувство вины и перед собой, и перед одним человеком. Меня постоянно преследуют где-то прочитанные слова: «Нужно отдать огню его долю, чтобы спасти остальное». Мудро, да?

– Вовсе нет, – возразил я. – Огонь не задобришь. Он, как и память, ненасытен…

Моя собеседница, нахмурив брови, замолчала.

Я помолчал в ответ.

Вспомнился тот день, когда…

Юдит взяла из моих рук огромный букет белых роз и поставила их в воду. Цветов хватило бы на три вазы, но в комнате оказались всего лишь две. На этажерке я увидел пластмассовую коробочку с моей записью (кассетой), а чуть ли не полдивана занял собою огромный плюшевый пёс. Я заглянул в глаза тому, кто посмел занять моё место.

– Зачем он здесь? – спросил я.

Губы Юдит отстранённо улыбнулись и сказали:

– Можешь присесть на стул.

Моя голова вдруг наполнилась пустотой.

Через два дня Юдит позвонила и сказала, что плюшевый пёс на её диване – подарок от жениха. Я чуть было не спросил: «И “Chanel № 5” тоже?» – но вместо этого сказал:

– Отличный пёс!

– Это всё, что ты можешь сказать?

Я принялся подыскивать другие слова, но, не найдя ничего более умного, спросил:

– Зачем тебе жених?

– Чтобы вырваться, – услышал я.

– Из чего?Юдит не ответила…

– Однажды, – продолжила женщина, – я заглянула в какую-то небольшую церквушку и поставила свечу. «Господи, – просила я, – освободи мою память!» С тех пор прошло много лет, но Господь мою память так и не освободил. Видимо, тогда, в церквушке, поставив свечу в чужом храме, я совершила ещё одну ошибку. Иногда я думаю, что Бог решил меня наказать…. Такое быть может?

– Бог не наказывает, – сказал я. – Бог всего лишь не прощает.

Наши взгляды встретились.

– Что не прощает? – испугалась женщина.

– Не знаю. Его понять трудно.

Женщина перевела взгляд на мои руки.

Я почему-то сказал:

– Теперь у меня дочь.

Женщина продолжала разглядывать мои руки.

– Кто знает, возможно, дочь могла быть у вас и с той, которую звали Юдит…

– Возможно, но это была бы другая дочь.

Мы помолчали. Потом женщина сказала, что её зовут Лия.

– Лия?

Мой вопрос прозвучал, наверно, довольно неловко, потому что женщина сказала:

– Вас что-то смущает?

– Нет, – торопливо ответил я и добавил: – Меня зовут Макс.

– Так вас зовут?

– Почему бы нет?

Женщина рассмеялась.

– Почему? – не понял я.

– Ради Бога, простите, я не над вами смеюсь. Просто мне вдруг подумалось о любви.

– Над любовью не смеются.

– Нет?

– Думаю, что нет.

– Разве это не смешно, когда вдруг обнаруживаешь, что любовь оборачивается досадной ловушкой? Ведь не напрасно какая-то писательница признавалась, что во время работы над книгой о любви у неё было ощущение, будто она запустила руку в мешок, полный змей…

Я рассмеялся.

– Вас рассмешило признание писательницы?

– Нет, просто подумалось, как хорошо, что я не писатель.

– Когда-то мне захотелось стать женой успешного человека, но вскоре я поняла, что жена – это удобная вещь, которую повсюду за собой таскают и которая должна улыбаться, когда муж её целует. Вы не жена, и знать такое не можете…

– Зато, как мужчина, я знаю, что жена – не вещь, и уж, тем более, не всегда удобная…

Мимо нас прошла юная пара. Девушка лет пятнадцати, подёргивая парня за рукав, сообщила:

– Кончится тем, что ты меня потеряешь.

Парень казался моложе, чем эта девушка, и он явно тянул с ответом. Он что-то проговорил лишь после того, как они отдалились от нас шагов на восемь, и я его слов не расслышал.