Небо над Тель-Авивом стало темнеть.

– Я была дурой, – сказала женщина. – Я была большой дурой! Состоятельный человек предложил убежать от бедности, и я сделала это. Потом… Поняв, что потеряла себя, я умерла.

Я отвёл взгляд в сторону, проговорил:

– По вашему виду такое не скажешь…

– Выходит, я удачно прикидываюсь. Согласитесь, что при желании и при определённых усилиях любую ситуацию можно вывернуть наизнанку. В конце концов, я себе приказала: «Терпи!» Я надеялась, что приказ станет для меня заменой чувству сожаления…

Я покачал головой.

– В чём дело? – спросила женщина.

Я промолчал. Вспомнилось, как где-то прочёл: «Приказ заменял им совесть».

Женщина стала смотреть на прохожих.

Я взглянул на часы. Шёл седьмой час.

Вдруг женщина рассеянно проговорила:

– На днях я услышала, как кто-то утверждал, будто пожилым людям ничего иного в их жизни не остаётся, как лишь шуровать кочергой в углях… Тем не менее я не собираюсь посвятить остаток своей жизни раскаянью. Вы согласны с Ремарком: «Раскаянье – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить»?

– Ремарк умел думать, – сказал я.

– А вы?

Я пожал плечами.

– Вот, скажите, что вам приходит в голову, когда вы видите, как у женщины из-под колье выглядывает дряблая кожа шеи?

Я не нашёлся, что сказать. На ум пришло чьё-то утверждение: «Не бывает дряблая кожа, бывает история без любви».

– Вы – не Ремарк, – определила женщина.

– Нет, конечно, не Ремарк, – согласился я.

И вдруг женщина стала рассказывать о том, что вот уже несколько дней, как она с сестрой своего покойного мужа скупает в музыкальных магазинах Тель-Авива диски с записями композитора Леона Кормана. Они обе обожают его музыку. Разумеется, она и в Йоханнесбурге имела возможность слушать произведения этого господина: в её доме хранилось несколько кассет с записями его музыки, и, слушая её, она частенько беседовала с маэстро. А иногда ещё и с его портретом.

Я вздрогнул.

– С портретом Кормана?

– Время от времени его портреты появлялись в журналах Африки. Корман – гигант!

Кажется, я покраснел.

– Как вы сказали?

– Корман – гигант!

Я озадаченно прошептал:

– О чём же? О чём вы разговаривали с этим господином?

Испытующе посмотрев на меня, женщина улыбнулась:

– Угадайте.

– Как я могу угадать?

– Попытайтесь.

Я сказал:

– Наверно, о появляющихся иногда перед вами странных призраках… Мне знакомо такое. Бывает, что я с призраками беседую… Нет, не подумайте, что я их к себе зову – они сами, не спросив меня, возникают… Это ужасно! А вам было не страшновато разговаривать с этим человеком?

Лицо женщины вдруг помолодело.

– Нет, – улыбнулась она, – разве Леон Корман призрак? Хотя, если признаться, беседуя с ним, мне было немного не по себе.

Я насупил брови, подёргал носом, постучал себя по коленям и сообщил:

– Говорят, этот музыкант мрачный тип, и такой он, видимо, оттого, что в юности обладал всего лишь одной-единственной парой туфель. Представляете – всего лишь одной!.. Вы бы смогли обойтись одной парой туфель?

Лицо женщины внезапно постарело.

Я замолчал.

Женщина замолчала в ответ.

«Она вдова, теперь – вдова…» – подумал я, и следующую мысль: «Но мне-то что до этого?» – от себя отогнал.

– Леон Корман знает, что я его слушаю, – весело проговорила женщина. – Он знает, что я…

– Вы уверены? – торопливо перебил я. – Вы уверены, что всё обстоит именно так?

– Конечно! Леон Корман – художник. Разве вы не слышали об особом чутье художника?

– О чём-то таком слышал… – буркнул я безразличным тоном.

Женщина снова замолчала, а потом я услышал:

– Почему бы нам не прикинуться, что живём?

Я отозвался:

– Разве мы не живём?

Женщина взглянула на меня так, будто собиралась спросить о чём-то ещё. Не спросила и лишь едва слышно проговорила:

– Но ведь…

Я вскинул руку. Таким жестом полицейские останавливают движение уличного транспорта.

Женщина опустила глаза.

Мы послушали тишину.

Потом женщина сказала:

– Тут совсем рядом море, и можно спуститься и увидеть закат.

Я запрокинул голову. У неба был вялый, унылый вид.

– Боюсь закатов, – сказал я и подумал: «Чтобы увидеть закат, достаточно того, чтобы поглядеть на нас».

Женщина приблизила ко мне лицо:

– Не хотите?

Я судорожно глотнул воздух. Запах духов «Chanel № 5» сводил меня с ума.

– Нет, – сказал я. – Я себе не палач, и потом… женщины на пляже давно уже в мою сторону не смотрят. Даже не пытаются. Теперь за вниманием к себе я обращаюсь к врачам поликлиники. А ещё я не выношу вечернего пронзительного крика чаек.

Женщина поправила на шее колье, спросила:

– Это правда, что Виржиния Вульф утопила себя?

Я кивнул.

– Правда и то, что когда несчастную подняли из воды, в карманах её одежды оказались камни?

– Может быть, – сказал я. – Почему вы подумали о Виржинии Вульф сейчас?

– Об этом я думаю постоянно.Вдруг я вспомнил, как однажды…

Однажды, неся в себе чувство мучительного одиночества, я спустился к морю. Вздымаясь над водой, волна за волной упрямо тянулись к берегу, но тотчас отступали назад, безропотно погибая под волнами, которые набегали им вослед. От моря несло гнилью. Я опустился на песок и стал смотреть, как под воду уходит солнце.

– Как же мне теперь?.. – бормотал я. – Как потом?..

Пляж был пуст, и лишь чуть впереди от меня у самой воды сидели двое мужчин. Один был лысый, а у другого была волосатая спина. Мужчинам было не до меня.

– Скоро стемнеет, – послышался голос лысого.

Тот, что с волосатой спиной, потянулся к воткнутым в мокрый песок бутылкам пива.

– Паршиво там, в городе, – сказал он потом, и отпил из бутылки. – Паршиво…

Лысый кивнул на море.

– Гляди, – указал он на женщину, которая шла по воде. – Белые волосы над белым купальником.

Тот, что с волосатой спиной, сделал несколько глотков подряд.

– Со мной она не угадала, – сказал он.

– Что? – не понял лысый.

Тот, у которого волосатая спина, достал новую бутылку и выпил её всю на одном дыхании.

– Тогда она нарубила дров, – сказал он.

– Дров?

– Некоторым женщинам кажется, что стоит им выйти замуж, как счастье само собой…

– Ты её знал?

– Знал…

– Твоей была?

– Была…

– Ей казалось, что счастье…?

– Казалось…

– Кажется, теперь она решила прогуляться по морю.

– Она всегда была несобранной. Кажется, она и за меня вышла по рассеянности. Через полгода после нашей свадьбы я спросил, о чём она думает, когда я целую её в грудь. Она ответила: «О моём любимом!» Я ударил её, крепко ударил, и тогда она, заскулив, добавила: «Думаю только о нём!» Я ударил её снова и спросил: «Поэтому ты пошла за меня?» – «Пошла не туда!» – сказала она. Кажется, она и сейчас идёт не туда…

Море подрагивало, будто пыталось стряхнуть с себя всё лишнее, что накопило в себе за день.

Лысый неотрывно наблюдал за морем.

– Куда это она идёт? – вдруг прошептал он.

– Наверно, к своему любимому, – отозвался тот, что с волосатой спиной. Он принялся за новую бутылку.

– Что это она там вытворяет? – засуетился лысый. – Ты только погляди, что она с собой делает!

– Что же?

– Не знаю. Её больше не видно.В небе устало кружили чайки. Из воды, будто пожимая плечами и чуть присвистывая, выпрыгивали белые гребни волн и тут же вновь опадали. Пляж накрыла тяжёлая тень. Я поднялся с остывающего песка, а потом, по дороге домой, пытался для себя решить, в чём люди нуждаются более: в праве забывать или в праве помнить?..

– Иногда, – продолжила женщина, – мне хочется снова стать девочкой.

– И поиграть в прятки?

– Откуда вы знаете?

– Так ведь все старики впадают в детство; все они не прочь поиграть с кем-либо в прятки…

– Отчего же именно в прятки?