– Конечно, ты помнишь! – проговорила Зина. – Можно отмахнуться от жизни, но не от юности и любви. В этом мире всё ходит кругами… Вот и мы встали на новый круг. Очередной…

«Господи, о чём это она теперь?» – подумал я, вспомнив, как архитектор Дов Зейлер часто повторял: «Пожилые люди опасны своей непредсказуемостью».

Зина опустилась на пол.Подошёл доктор и сделал укол.

* * *

Память глаз и ушей перехватили пальцы, и забегали по клавишам.

Пассаж…

Аккорд…

Моя баллада пыталась рассказать о том дне, когда тель-авивское небо внезапно покрылось зеленоватой слизью туч, и всё вокруг потемнело. Утратив дневной свет, город погрузился в густую, усталую ночь. Длинная белая тропа пролегла по небу, расколола его, и, после минутной паузы, за горизонтом раздался оглушительный раскат грома. На верхушки пальм упала капля, за ней – другая, а потом тучи, будто лишившись терпения, широко раздвинулись, позволив обрушиться потоку отчаянного ливня. Подняв оглушительный крик, над городом заметались потревоженные птицы. Крыши автомобилей покрылись затейливыми узорами влаги, а по оконным стёклам, кокетливо извиваясь, потекли дождевые ручейки. Люди, старательно прикрывая головы портфелями, канцелярскими папками или просто руками, жались к стенам зданий. Зелёные, красные огни светофоров отражались в мутной поверхности мостовой. Хмуря брови и мелко перебирая ножками, немолодая женщина тщетно пыталась обойти лужу.

Я забежал под оранжевый козырёк какого-то бара. Девушке пришлось потесниться. К нам шагнул полный мужчина, но, сообразив, что втроём под козырьком не уместиться, поёжился, выдохнул из себя клубок пара и, подняв воротник пиджака, прошёл дальше.

– Какой коварный дождь, – заговорил я.

– В этом городе всё так, – отозвалась девушка. Её лицо раскачивалось в зыбких потоках воздуха, и неумело положенная косметика придавала глазам выражение грусти. Под тонкой блузкой напряглись затвердевшие от прохлады соски.

– Прочный дуб, – сказал я, потрогав дверь бара. – За такой дверью должно быть светло и сухо.

Лицо девушки сморщилось, словно от боли.

– Если не возражаешь, мы можем…

Девушка не возражала.

– Что пьём? – спросил бармен. У него были седые усы и пухлые губы.

– Мы подумаем, – отозвался я.

Девушка подняла на меня глаза. Её взгляд вобрал в себя отражение встревоженного зверька, обманутого ребёнка и упавшей со стула старушки.

– Бармен ждёт, – шепнул я. – Что будешь пить?

– Не знаю. А ты?

– Пожалуй, рюмку водки. В такую погоду лучше всего глотнуть немного водки.

– От водки моим ногам бывает нехорошо.

– Опухают?

– Раздвигаются.

Юмор я оценил. Похлопал в ладоши.

Вдруг девушка заплакала.

Я достал из стаканчика бумажную салфетку, попросил не плакать.

Девушка послушно утёрла слёзы.

Бармен поставил диск. Элла Фицджеральд запела «Lady, Be Good».

Я посмотрел на девушку. «Парализованное», – подумал я о её лице, но спрашивать, отчего оно такое, не стал; знал, что у людей достаточно причин оставаться с окаменевшими чувствами и парализованными лицами.

За окном летал дождь. «Природа в истерике», – мне в голову пришла мысль, что полёт дождевых капель можно передать через скрипичное пиццикато, раскаты грома через взрывные удары большого барабана, а злобные вспышки молний – через…

– Надеюсь, ты чем-то занимаешься? – спросила девушка.

– А как же!

– Чем-то серьёзным?

– Ну да. Разбираюсь с хламом в моей голове.

– А-а-а, – сказала девушка и посмотрела на меня так, как смотрят на пустое место.

И тогда я, для того, чтобы девушка не смотрела на меня так, сообщил:

– Зато я знаю, кто автор книги «Гаргантюа и Пантагрюэль».

У девушки вздрогнули ресницы.

Я продолжил:

– А ещё знаю, что Никола Тесла – сумасшедший гений, а Марк Шагал родом из Витебска, а шаровая молния…

– Вот как? – повела плечами девушка.

Я освобождено вздохнул, решив, что наступило время закрепить за собой успех.

– Знаю, – оживлённо заметил я, – много забавного из личных отношений знаменитых мужчин и женщин.

– Правда? – вяло проговорила девушка.

– Хотите об Альфреде де Мюссе и Жорж Санд? – Прошу! Об Иване Тургеневе и Полине Виардо? – Пожалуйста! О Скотте Фицджеральде и его жене Зельде? – Позвольте!

Девушка замерла в ожидании.

«Вот он – триумф!» – догадался я и, чтобы дать возможность поверженной девушке прийти в себя, выдержал небольшую паузу.

В бар вошли два погружённых в себя парня. Пройдя к стойке, они залпом выпили по стаканчику зелёного ликёра и, поправив на шеях серебряные крестики, отправились обратно – туда, где дождь.

Бармен улыбнулся нам, сказав:

– Одни доставляют радость своим появлением, другие – своим исчезновением.

Мы улыбнулись в ответ.

– Хотите знать, чем отличаются иудеи от христиан?

Мы хотели.

– Одни свинину не кушают, а другие – да, – пояснил бармен и помолчал, ожидая нашей реакции.

Мы не реагировали.

Тогда Бармен продолжил:

– А хотите знать, что их объединяет?

Мы снова хотели.

– И те, и другие кушают друг друга.

Мы молчали.

– Забавно, да? – погладив усы, спросил бармен.

Мы пожали плечами.

– Эти парни заходили и вчера тоже. Сказали, что Израиль воспринимался бы гораздо лучше, не будь в нём израильтян.

– Пожалуй, и мне немного водки, – проговорила девушка.

Я одобрительно кивнул, заметив, что в Тель-Авиве немного водки никому не помешает.

Мы стали пить водку из одной, но очень высокой рюмки. Глоток – я, глоток – девушка. Девушка сказала, что её зовут Эстер.

– Что за история у тебя? – спросил я.

Посмотрев на запотевшие окна, Эстер сказала:

– Можно не говорить?

Мы принялись слушать Эллу Фицджеральд. Кажется, она старалась вовсю.

– Мне всегда казалось, – не выдержал я, – что хорошая музыка располагает к общению.

Эстер отпила глоток, потом вновь посмотрела на окно.

– У меня был брат, и теперь его нет, – проговорила Эстер. – Ты можешь понять такое?

– Такое – да. Недавно умер мой отец.

– Мой брат жив.

– Жив? Но ты сказала, что его нет…

Эстер взяла мою руку.

– У тебя красивые пальцы.

Я решил, что у этой девушки не только глаза, но и губы потрясающе хороши. Я кивнул на нашу рюмку:

– Глотнёшь ещё?

Эстер глотнула ещё.

– Тебе уже лучше?

– Да, гораздо лучше. Ты женат?

– Вдовец, – сказал я.

– Понимаю. Жена умерла…

Я тоже глотнул из рюмки.

– Ни черта она не умерла… Это я умер.

– Как так?

– Вот так!

Эстер рассмеялась:

– Выходит, что ты покойник?

– Нет, я не совсем покойник, но так выходит.

– Понимаю… – Эстер посмотрела на дверь бара, потом снова на меня.

– Что?

– Бывает же такое – на улице страшный ливень, и вдруг на твоём пути встаёт надёжная дверь…

«И шея у неё тоже хороша», – подумал я и спросил:

– В любви ты что-нибудь смыслишь?

Эстер пожала плечами.

– А ты?

– Теперь я уже не знаю. Это плохо, да?

Мы немного помолчали.

На бумажной салфетке я записал номер своего телефона.

– Зачем? – сдавленно проговорила Эстер.

Салфетку я смял и спросил, нравится ли ей получать в подарок туфли.

– Туфли?

– Да, дюжины туфель. Туфли, туфли, туфли, туфли…

Эстер затрясла головой.

Я подумал, что в любви эта девушка точно ничего не смыслит.

Элла Фицджеральд смолкла.

Я заглянул в рюмку. Она была пуста.

– Ты напоминаешь человека, которого только что из воды вытащили, – сказала Эстер.

«Так, наверно, и есть», – подумал я, и вдруг почувствовал, как во мне что-то освободилось.

– Эстер! – позвал я.

– Что?

– Тебе кто-нибудь дарил туфли?

– Туфли? Нет, а что?

– Правда, нет?

– Правда.

– Никто?

– Нет. Не понимаю, чего ты пристал с туфлями?