— Ты, поди, от Красикова нахватался этих премудростей? — хмуро спросил Андриан.

— Причем здесь Красиков? Сама жизнь учит. Летось целую неделю у Лукьяна робил, а за что? За то, что он нашу кладь за три часа обмолотил своей машиной да еще плату потребовал. Так или нет?

— Оно так-то так, да ведь против богатого не пойдешь. Есть поговорка: с богатым не судись, с сильным не борись.

— Ничего, можно и побороться, — заявил уверенно Василий.

В канун рождества в Косотурье приехала Феврония. Похудевшая от епитимьи, которую наложил на нее старец Амвросий для «усмирения плоти», камаганская заимщица стала еще привлекательней. Остановилась она, как обычно, в доме отца.

Лукьян принял дочь с напускной строгостью.

— Зачем бог принес? — спросил сурово.

— Работника надо. Тебеневка началась, а Калтай, как на грех, без помощника остался.

— Поди, Ваську-табашника опять брать будешь?

— Посмотрю, если Андриан недорого запросит за Василия, тогда возьму.

Лукьян посмотрел на дочь исподлобья.

— И чего ты привязалась к нему? Как ровно других работников нет. Возьми из наших. Есть парни также болтаются зиму без дела. — Помолчав, добавил: — Ваське надо посуду каждый раз отдельную на стол ставить. Да исшо курит. А кто курит табак, тот хуже собак, — сказал он уже резко.

Феврония шумно поднялась со стула.

— Чуяла об этом и раньше. Ты вот лучше скажи, когда платить долг будешь?

— С деньгами плоховато стало. — Лукьян отвел глаза от пытливого взора дочери.

— Плоховато, говоришь? А сам хлеб скупаешь у мужиков.

— И тебе советую. — Лукьян потянул Февронию за рукав. — Чуял я от одного городского человека, что скоро хлеб взыграет в цене, — заговорил он вполголоса. — Да и свой-то хлебушко попридержи. Сказывал тот же человек, что гарью вот-вот запахнет. Понимай... — зашептал он на ухо дочери.

Молча кивнув отцу, Феврония вышла в небольшую горенку, где Изосим читал что-то Митродоре из старинной книги.

О приезде Февронии Василий узнал только на следующий день.

— Недавно был Изосим, — начал Андриан. — Велел сказать тебе, чтоб непременно зашел к Лукьяну. Приехала Феврония. Похоже, опять тебя в работники нанимать хочет.

— Кто ее знает. — Василий отвернулся к окну и поскреб пальцем наледь на стекле. — Неохота мне наниматься к ней.

— С хлебом туговато стало. Всего два мешка зерна осталось, да и те берегу на семена. А в сусеке мать уже веником муку подметает. Вот какие дела-то. — Помолчав, Андриан продолжал: — Нижние бревна избы сгнили, а где взять лес?

Василию уже надоели сетования на нужду, и он, одевшись, вышел на улицу.

Декабрь 1913 года был снежный. Косотурье потонуло в суметах. Василий взял лопату и начал отбрасывать снег от крылечка.

Февронию он заметил, когда она шла по тропинке через озеро. Прикрывая лицо от резкого северного ветра, Бессонова поднялась на косогор и, поправив пуховый платок, свернула в переулок к избе Обласовых.

— Здравствуй, Вася! — Феврония подала парню руку. Одетая в плюшевую душегрейку, отороченную дорогим мехом, разрумянившаяся от мороза, она была очень хороша, казалась моложе своих лет, и Василий невольно задержал на ней взгляд. На какой-то миг ресницы Февронии, покрытые легкой изморозью, дрогнули и глаза засветились счастьем. — Постоим здесь или в избу будешь звать?

— А тебе как?

— Лучше здесь, — ответила гостья и внимательно посмотрела на Василия. — Почему не приехал тогда, в покров, с Изосимом! — разделяя каждое слово, спросила она.

— Болел.

— Ты даже не спросишь, что со мной было в те дни, — в голосе Февронии прозвучала обида.

— Расскажи.

— Теперь нет охоты и рассказывать. Я вижу, тебе все равно, что бы со мной ни случилось. — И, как бы справившись с волнением, заговорила спокойно: — Пришла звать тебя в Камаган.

— Зачем?

— Поможешь мне в хозяйстве.

— А Изосим?

— Что Изосим?.. Он старый человек. Ему уже трудно разъезжать каждый день.

— Значит, снова в работники? — криво усмехнулся Василий.

— Нет, не то слово сказал, — горячо заговорила Феврония. — Для меня ты не просто работник, ты для меня невенчанный муж. Может, жил в моих девичьих думах, в песнях и в молитвах, да-да, в молитвах. Я просила Пречистую, чтобы она вернула тебя ко мне. Но видно, не дошла моя молитва до богоматери, и вот я сама приехала за тобой. — Феврония схватила за руки Василия и приблизила к нему пылающее лицо. — Я жду твоего слова.

— Пошли в избу, а то бабы уже начинают шушукаться, — кивнул он головой на двух женщин, стоявших с ведрами невдалеке и бросавших любопытные взгляды на Февронию.

Андриан встретил гостью приветливо:

— Проходи в передний угол, чо села у порога? — и шершавой рукой погладил скамейку. — Давненько не была в Косотурье, поди, с самой ярмарки.

Феврония перешла ближе к столу и, откинув шаль на плечи, оглядела избу. Низкий бревенчатый потолок, два покосившихся от времени окна, большие щели на подоконниках, сырые углы с осевшим куржаком в пазах, низенькие полати, — вот что она увидела.

«Не лучше, чем в моей малухе», — подумала женщина и, подавив вздох, спросила старого Обласова:

— Как зимуете?

— А так и зимуем, день прошел — к смерти ближе. В хозяйстве жить — обо всем приходится тужить. А вот чем тебя угостить, Феврония Лукьяновна, ума не приложу, — Андриан перевел взгляд на жену.

— Есть картошка вареная, пареная репа, рыбу можно сварить. Найдем, чем покормить. — Старая взялась за ухват.

— Ничего не надо, сыта. Пришла по делу. — Феврония еще раз оглядела избу. — Может, отпустишь Василия ко мне до пасхи? Платой не обижу. — Феврония выжидательно посмотрела на Андриана.

Старый Обласов был рад предложению Февронии, но вида не подал.

— Не знаю, что тебе и сказать... Василко собирался в город на заработки, да, похоже, не поедет. — Андриан посмотрел на сына, стоявшего у притолоки.

Феврония, конечно, знала, что паспорт Василию не дали, и, опустив глаза, спросила деловито:

— С хлебом-то как у тебя?

— Хвалиться шибко нельзя, — уклончиво ответил Андриан.

— Ты приезжай ко мне в Камаган вместе с Василием. Дам пудов двадцать. А если лошадь возьмет больше, еще добавлю. Шерсти увезешь. У меня, слава богу, овечек не мало. А у тебя, я вижу, пимешки уже износились, — поглядев на подшитые валенки Андриана, сказала Феврония.

Старый Обласов подумал: «Хлеба даст подходяще. На семена теперь хватит. Да и пимы себе и старухе нынче скатаю. Пущай Василко едет. Так болтается без дела. А там хоть заробит», — и сказал: — Ладно, поедем оба.

Когда Василий, провожая гостью, вышел с ней в сенки, Феврония обхватила его голову и стала жарко целовать. Только заслышав за дверью шаги Андриана, отшатнулась от молодого Обласова.

Вышла на крыльцо, глубоко вздохнула в себе свежий морозный воздух.

— Господи, как хорошо. — Перешагнула изгородь и направилась по дороге, ведущей в Камышинскую слободку, к дому отца.

Дня через три Андриан вместе с сыном уехал в Камаган. Дорогой старый Обласов говорил:

— К пасхе обязательно домой приезжай. Станет Феврония уговаривать еще пожить — не соглашайся. Самим сеять надо, а ноги ходить за сабаном у меня плоховаты.

Василий молча прислушивался к словам отца, однотонному скрипу полозьев и, подняв воротник овечьего тулупа, углубился в свои думы. Ехать в Камаган не хотелось. На привязанность Февронии он смотрел вначале, как и все деревенские парни: вдовица — не девица. Другое дело — Глаша. Хоть и мужняя жена, но с Февронией не сравнишь. Жалко Глашу. Хотел ведь жениться на ней. А тут богатый подвернулся. Выдали поневоле. Вместе с тем Василий почувствовал, что «грех» доставался Февронии нелегко, что она все сильнее привязывается к нему, что с ее неуемной страстью он и сам порой теряет голову.

Как бы угадывая мысли сына, Андриан говорил:

— Сказывали мне мужики, что Савелий Сычев попировывать стал. В кабаке его видели не раз. А все из-за старика. Будто Савелий просит раздела, а Лукьян не дает. Ну и пошло. Сноху начал притеснять. Вот она, жисть-та, и через богатство слезы льются.