Уже в Москве во время учебы в пансионе у Мишеля вновь появляется предмет его мечтаний, и опять вполне детских: «1830 (мне теперь 15 лет). Я однажды (3 года назад) украл у одной девушки, которой было 17 лет, и потому безнадежно любимой мною, бисерный синий снурок; он и теперь у меня хранится. Кто хочет узнать имя девушки, пускай спросит у двоюродной сестры моей. Как я был глуп!..»

Привычка собирать и хранить мелкие девичьи интимные безделушки сохранилась у поэта до конца жизни. И в кармане погибшего на дуэли Лермонтова, как мы знаем, хранился мелкий девичий сувенир от последней своей возлюбленной Катеньки Быховец: бандо, которое было всё в крови Лермонтова.

В Москве, уже чуть ли не наряду с поэзией, а иногда и потесняя поэзию, его сердце занимали женщины. Он был искренен во всех своих увлечениях, но по-прежнему скорее любил саму любовь к ним, нежели самих избранниц. Откровенно боялся взаимной любви, ответного чувства. С одной стороны, он был явным мечтателем, но его семнадцатилетние подружки, естественно, смотрели на него как на пажа, шута, поверенного в делах, и… находили более солидных мужчин для замужества.

Вскоре Михаил Лермонтов уже навсегда успокоился, что «благодарных» женщин нет, что женщина и измена — это синонимы, и потому серьезного внимания на них уже старался не обращать. Как позже в Санкт-Петербурге писал после разговора с ним Виссарион Белинский в письме Боткину: «Женщин ругает: одних за то, что дают; других за то, что не дают… Пока для него женщина и давать одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит одних женщин, и в жизни только их и видит…»

Но тут в оправдание Михаила Лермонтова я скажу, что когда он стал юношей, молодым мужчиной, уверенным в себе и в своих силах, может, и не красавцем, но сильной талантливой личностью, умело очаровывающим женщин, он мог и всерьез влюбиться, мог даже помечтать о будущей совместной жизни. С Катей ли Сушковой, с Варенькой Лопухиной или позже с Марией Щербатовой. Но всё та же властная и любящая бабушка Елизавета Алексеевна, как и в случае с отцом, жестко сказала внуку, что при своей жизни благословение (а значит, и право на наследство) на свадьбу она ему не даст. Но никакую искренне любящую его молодую дворянку, к примеру, ту же Вареньку Лопухину или Катеньку Сушкову, никакая семья нищему дворянину без наследства замуж не отдала бы. Уже в 1840 году, когда Лермонтову было 25 лет, возраст, вполне пригодный для женитьбы по всем обычаям того времени, Е. А. Верещагина пишет своей дочери Александре, доброй приятельнице поэта, уже вышедшей замуж в Германии за барона Хюгеля: «Часто спорю с Елизаветой Алексеевной (Арсеньевой. — В. Б.). Слышать не хочет, чтобы Миша при ней женился, любить будет жену, говорит, и что это ее измучит, и не хочу, говорит, чтоб он при жизни моей женился…»

Да и он сам, привыкнув к безбедной жизни, вряд ли рискнул бы жениться без гроша в кармане, без благословения бабушки, обрекая себя и семью на скудное существование. Подобные случаи бывали, но не так часто в дворянской среде. К примеру, мне кажется, могла бы решиться на такое небогатое замужество княгиня Щербатова, искренне любящая поэта, к тому же прошедшая суровую школу жизни.

Конечно, не будь этой несчастной дуэли, годам к тридцати бабушка могла бы смилостивиться и помечтать о правнуках. Но до такой поры поэт не дожил. И поэтому, увлекшись самой чистой любовью, он не мог надеяться на серьезное развитие отношений. Он сам смирял свою любовь, высмеивал ее, всякий раз останавливаясь на опасной черте. Любя всерьез Катеньку Сушкову, открыто издевался над ней, убивая в себе свои чувства.

Как сам же и писал в стихах:

Вот и сам Михаил Лермонтов ни одной из песен любви до конца и не допел. Да и не так уж много в силу этого было у Михаила Лермонтова серьезных романов. Девушки тоже были наслышаны о несговорчивой бабушке. О женихе Лермонтове никто и не мечтал. Вот поэтому всё у него в основном сводилось в любовных отношениях к «дают или не дают…». И в любовной лирике своей поэт не столько рисует зримые образы своих возлюбленных, сколько фиксирует свои любовно-трагические переживания. Об этом достаточно резко написал философ Владимир Соловьев:

«Во всех любовных темах Лермонтова главный интерес принадлежит не любви и не любимому, а любящему „Я“, — во всех его любовных произведениях остается нерастворенный осадок торжествующего, хотя бы и бессознательного эгоизма… Заметьте, что в этих произведениях почти никогда не выражается любовь в настоящем, в тот момент, когда она захватывает душу и наполняет жизнь. У Лермонтова она уже прошла, не владея сердцем, и мы видим только чарующую игру воспоминания и воображения…»

Он предпочитал или по-настоящему, без ухаживаний, дружить с умными женщинами, или же волочиться за прелестными распутницами, добиваясь физической любви и не более. Он не мог ответить на серьезное чувство любви. По сути, он сбежал от Вареньки Лопухиной из Москвы, клявшейся ему в вечной любви, и затеял интрижку в Петербурге с Екатериной Сушковой, тем самым ускорив замужество Лопухиной. Сбежал он и от Марии Щербатовой, перестав общаться с ней после дуэли с Барантом. Мария Алексеевна от всего этого дуэльного шума переехала из Петербурга в родную для поэта Москву. Лермонтов встречался с ней в мае 1840 года, но уже накоротке, прощально. А. И. Тургенев пишет в дневнике: «Был у кн. Щербатовой. Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова…»

Думаю, она могла бы стать лучшей и верной женой поэта, всё понимающей и всё принимающей. Может, тогда и дуэли бы никакой не было, не допустила бы. После дуэли с французом Эрнестом де Барантом княгиня писала: «…Я счастлива, что они не поранили один другого, я желаю быть лучше осужденной всеми, но все-таки знать, что оба глупца останутся у своих родителей. Я-то знаю, что значит такая потеря». У Марии Алексеевны вскоре после дуэли умер двухлетний сын, и сразу же род князей Щербатовых отрекся от нее и отобрал почти все княжеское наследство, оставшееся после кончины ее мужа, князя Щербатова. Так что она, несмотря на свою красоту и молодость, не была беззаботной пейзанкой. Сумела выстоять, сохраняя свой добрый и заботливый характер. Любила и самого Лермонтова, и его поэзию. Но, видно, не суждено было.

Молодая вдова, красивая и образованная, Щербатова жила с маленьким сыном в Петербурге, предпочитала светским балам литературный салон Карамзиных, где и познакомилась с Лермонтовым. Как вспоминает друг и родственник поэта А. П. Шан-Гирей, Михаил Лермонтов серьезно увлекся очаровательной княгиней. Красота ее была такова, «что ни в сказке сказать, ни пером описать». К тому же она очень высоко ценила поэзию своего возлюбленного: «Мне ваш Демон нравится; я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака». Казалось бы, слова кокотки, соблазняющей поэта. Но именно Мария Щербатова стала допытываться у Лермонтова, молится ли он когда-нибудь. И когда поэт ответил, что давно позабыл все молитвы, она с ужасом молвила: «Неужели вы забыли все молитвы, не может быть!» И прочитала сразу же ему Богородицу. В тот же вечер Михаил Лермонтов написал и посвятил ей свою «Молитву», одно из гениальнейших русских стихотворений, кроме этого, стихи «Отчего» и «М. А. Щербатовой» (1840). Это уже не какая-то любовная и мечтательная лирика.