Следующим шпионом, арестованным в Англии, был некий перуанец Людовико Хурвид Цендер, скандинавского происхождения по отцовской линии. Он был настоящим коммивояжером, хотя и получил лучшее воспитание, чем другие лица этого круга. В августе 1914 г. он находился в Соединенных Штатах и собирался отправиться в Европу по делам, так как состоял уже в то время представителем нескольких европейских фирм в Перу. Весьма вероятно, что именно после своего приезда в Норвегию он вступил в сношения с немецкими агентами секретной разведки, предлагавшими высокие оклады лицам, имевшим возможность работать для них в Англии. Телеграфная цензура обратила внимание на телеграммы, адресованные в Христианию и содержавшие заказы огромного количества сардинок. Депеши эти казались тем более странными, что не совпадали по времени с сезоном упаковки сардинок в коробки. Тотчас же навели справки в Норвегии, чтобы удостовериться в подлинности коммерсанта, которому были адресованы эти телеграммы. Узнали, что этот человек не занимался какой-либо определенной торговлей, что несколько раз его видели беседующим с германским консулом. Телеграммы были подвергнуты тщательному осмотру с целью раскрыть их шифр. Все они были отправлены Цендером. 2 июля он был арестован в Ньюкасле, где уже не старался скрываться от преследования полиции. Он сделал вид, будто чрезвычайно удивлен, что его могли подозревать в чем-либо, и охотно подтвердил, что бывал и в Глазго и в Эдинбурге. Но он не мог доказать, что действительно заключил хотя бы одну торговую сделку, и эксперты по торговле сардинками смеялись над ним, когда он уверял, что его заказы были настоящие. На самом деле они служили только для того, чтобы посылать шифрованные сведения об английских военных кораблях.

Когда все было готово для предания его суду военного совета, Цендер попросил, чтобы из Южной Америки был вызван какой-то свидетель, показания которого могли бы послужить ему на пользу. Вследствие этого процесс был отложен на восемь месяцев, и только 20 марта 1916 г. дело его было назначено к слушанию. Однако свидетель, которого с трудом удалось привезти и путешествие которого стоило много денег, почти ничего не сказал в пользу Цеп-дера, и этот последний был признан виновным и казнен в лондонском Тауэре 11 апреля, через девять месяцев после ареста.

В начале 1915 г. отдел военного министерства, занимавшийся контршпионажем, был обеспокоен целым рядом писем, адресованных на имя одной из шпионских организаций в Голландии. Отправитель этих писем хорошо писал по-английски, и написанные обыкновенными чернилами послания его казались совершенно невинными. Но между строчек были написаны симпатическими чернилами сведения, которые хотя и не имели большой ценности, но давали основание полагать, что автор их близок к открытию военной тайны; они указывали также на большую наблюдательность и подлинный ум автора, поэтому было бы крайне неосмотрительно выпустить из рук хотя бы одно из посланий этого человека. Письма отправлялись по почте из разных кварталов Лондона, и по ним никак нельзя было установить личность отправителя. Как и все шпионы, он беспрестанно требовал денег, и мы надеялись, что какой-нибудь запрос из Голландии обнаружит его местожительство. Но развязка пришла совсем не оттуда, откуда мы ждали. В письме, адресованном в то же самое агентство в Голландии, были обнаружены после химического воздействия несколько строчек, написанных симпатическими чернилами. Они были написаны другим почерком, и в этом письме адресата уведомляли, что «Ц» выехал в Ньюкасл и что оттуда будет послано сообщение о «201». На почтовой марке был штемпель Дэтфорда.

Я был один в своем рабочем кабинете, когда майор Сванн пришел ко мне с этим известием. Обычное хладнокровие покинуло его. «Я полагаю, что мы в конце концов все-таки поймаем этого негодяя, — сказал он. — Очевидно, под буквой „Ц“ скрывается то лицо, которое мы ищем, а число „201“ должно обозначать номер дома. Не могли бы вы узнать, на скольких улицах в Дэтфорде имеются дома с номерами, доходящими до 200?». Это было немедленно исполнено. Я позвонил в полицейский участок в Дэтфорде, и мне тотчас же ответили оттуда, что там имеется только одна такая улица — главная дэтфордская. Я спросил, знают ли они, кто проживает в номере 201, и меня уведомили, что там живет британский подданный, но фамилия его немецкая — Петер Ган, и что он пекарь-кондитер.

Каково же было удивление толстого маленького пекаря, когда из подъехавшего к его дому такси вышли несколько полицейских чиновников в штатском платье. Его и его жену тотчас же отвезли в Скотланд-ярд, а тем временем инспектор произвел тщательный обыск всего помещения и нашел в уже потушенной печке, где пекли хлеб, картонную коробку, в которой находился весь необходимый материал для секретного письма. Бумага и конверты, совершенно схожие с теми, которыми пользовался таинственный шпион, подписывавшийся цифрой «201».

Мне принесли все эти предметы в момент, когда я допрашивал Гана. Инспектор, которому было поручено следствие, навел справки у соседей пекаря и узнал через одну клиентку, что какой-то высокого роста хорошо одетый иностранец часто посещал Петера Гана. Ей сказали, что это был русский, проживавший где-то в Блюмсбери. Она полагала, что фамилия его была Миллер. Усевшись в моем кресле, Ган оказался весьма скупым на слова. Он заявил, что ничего не знает о букве «Ц», отрицал, что когда-либо писал письма, и когда ему показали картонку со всем материалом для секретного шифра, он замкнулся в упорном молчании. Репутация его была не слишком чиста. Он родился в Англии от немца-отца, перешедшего в английское подданство. Он поселился в Дэтфорде и занимался там своим ремеслом (пекаря) с 1910 г., но через три года обанкротился. Однако в 1913 г. он снова открыл свою лавочку с капиталом, происхождение которого он не мог объяснить. Так как он отказывался отвечать на вопросы, то мы посадили его в одиночную камеру и тем временем допросили его жену. Эта бедная женщина вскоре вполне нас убедила, что она ровно ничего не знала обо всем этом деле. Ей было только известно, что к мужу ее приходят посетители, но каждый раз, когда она его спрашивала о них, он сердился на нее, и она больше не смела заговаривать с ним об этом. Мы отпустили ее с миром домой к детям.

Охота ограничивалась теперь кварталом, где помещались семейные пансионы в Блюмсбери. Полицейские агенты обходили все дома, требуя там списки жильцов, с целью найти в них фамилию Миллера, и, наконец, обнаружили некоего Карла Фридриха Миллера, «русской национальности». Хозяйка пансиона была убеждена, что ее жилец был на самом деле русский и вполне почтенный человек. В данный момент его не было дома, так как он уехал навестить какого-то знакомого в Ньюкасле. Мы фактически попали на правильный след. На данное нами по телефону распоряжение арестовать Миллера ньюкаслская полиция ответила, что это будет немедленно выполнено и что на следующий день его привезут в Лондон. Конвойный, который его сопровождал, рассказывал, как Миллер был возмущен своим арестом. Он говорил, что как русский он является нашим союзником и что его арест ужасное недоразумение.

Собравшись утром в моей канцелярии, мы с нетерпением ожидали этого шпиона, который так долго скрывался от полиции и посылал столь важные сведения немцам, хотя только немногим из его писем удалось избежать цензуры. У меня на столе лежал целый пакет его писем. Он вошел ко мне, по-видимому, утомленный путешествием. Это был высокий, худой мужчина, в возрасте за 50 лет, с усталым, изборожденным морщинами лицом. Он дал объяснения о своей личности довольно охотно. Уроженец Либавы, он имел некоторые основания выдавать себя за русского, хотя и был немецкого происхождения. Он побывал во многих местах, занимал место управляющего гостиницей, агента автомобильной фирмы и пр. Впрочем, по его словам, его всюду преследовали неудачи и, обремененный семьей, имея жену и детей, он согласился работать в немецкой шпионской организации. Он решительно отрицал знание немецкого языка, а также утверждал, что незнаком с Ганом. На самом деле он был отличный лингвист, свободно говорил по-английски, по-немецки, по-русски и так же хорошо по-голландски.