Когда ему показали написанные его собственной рукой письма, он уселся поглубже в кресло и уже больше ничего не хотел говорить. Наше следствие установило, что он следовал той же рутине, как и другие шпионы, ухаживал за впечатлительными молодыми женщинами, знакомился с мужчинами и обещал им выгодные спекуляции.
Так как Ган был британским подданным, было решено судить обоих сообщников вместе в Олд Бейли в мае 1915 г. Обоих их признали виновными в шпионаже. Миллер был присужден к смертной казни, а Ган к семи годам каторжных работ, так как судьи считали, что он действовал под влиянием Миллера, что являлось для него смягчающим обстоятельством. 22 июня 1915 г. Миллер был отвезен в такси из Брикстонской тюрьмы в лондонский Тауэр, и по какой-то любопытной случайности такси его на кого-то наехало на Темз-стрит. Это был час второго завтрака, и целая толпа зевак тотчас же собралась вокруг автомобиля. Иностранец, сидевший между двух жандармов и направлявшийся в Тауэр, не мог быть ни кем иным, как шпионом, и толпа стала кричать: «Немецкий шпион, немецкий шпион!». Агенты тотчас же переменили такси, но потрясение это сильно подействовало на нервы осужденного, и накануне казни он окончательно потерял присутствие духа.
В то же самое утро майор Сванн снова зашел ко мне, держа в руках все письма Миллера. Он сказал, что сговорился с редакциями, чтобы печать ничего не упоминала о казни Миллера, а затем стал развивать план, который только что пришел ему в голову.
— Мне представляется жестоким, — сказал он, — лишать германцев одного из их лучших агентов. Почему бы Миллеру не продолжать посылать им всякого рода сведения?
— Но ведь они заметят, что письма написаны другим почерком?
— Ничуть, вот посмотрите.
Он показал мне письмо, которое — я готов был поклясться — было написано Миллером, и сказал мне, что почерк Миллера подделал один его знакомый молодой человек, настоящий виртуоз в области каллиграфии, который в то же утро написал это письмо.
— Что же вы намерены рассказывать немцам?
— Вещи, гораздо более интересные, чем те, которые когда-либо рассказывал им Миллер.
— И вы думаете, что они вам поверят?
— Да, потому что я всегда буду заканчивать свои письма, как Миллер, и если они мне вышлют требуемую сумму, это будет означать, что они вполне поверили моей информации.
Как ни мало вероятным может это показаться, корреспонденция покойного Миллера продолжалась еще в течение трех месяцев, несмотря на то, что некоторые сообщения были настолько невероятны, что едва ли могли обмануть даже самого наивного школьника. Именно этот случай дал нам право с полной уверенностью утверждать, что немцы, и в особенности моряки их военных судов, проявляли необычайную глупость в некоторых областях. По-видимому, тогда существовало значительное соперничество между морскими и сухопутными силами, и у каждого были свои собственные шпионы, которые выбивались из сил, стараясь превзойти друг друга. Они так дорого платили лже-Миллеру, что наше учреждение купило за эти деньги автомобиль, который мы окрестили «Миллером». Через три месяца после его казни все посылки денег сразу прекратились. Оказалось, что у Миллера была сестра, проживавшая в Бельгии, которая, узнав об его смерти, сообщила об этом немцам. Можно себе представить удивление чиновника «секретной разведки», когда он узнал об этом обмане, его бешенство, когда он тщетно перелистывал письма, посланные Миллером, чтобы хоть приблизительно установить дату, когда он был пойман. Как он мог донести об этом своему начальству, раз он заставил его действовать на основании ложных сведений, доставляемых самим неприятелем!
После такой неудачи с немцами неприятель стал вербовать своих шпионов в Южной Америке. Так как много немцев проживало в центре и на юге Америки, то эта вербовка не представляла особых затруднений. В июне 1915 г., через несколько дней после ареста Фернандо Бушмана, две почтовые открытки, адресованные в Роттердам, привлекли к себе внимание цензуры. Они указывали, что отправитель прибыл в Англию и готов приступить к своей работе. Письмо было помечено эдинбургским штемпелем. По этим следам была брошена шотландская полиция, и через несколько дней в Лок-Ломане был арестован уроженец Уругвая, назвавший себя Аугусто-Альфредо Роггин. Это был маленький, весьма корректный брюнет, совсем непохожий на немца, хотя он и подтвердил, что отец его был немец, перешедший в 1885 г. в уругвайское подданство, и что сам он был женат на немке. В противоположность другим шпионам, он не старался делать вид, что сочувствует союзникам. Роггин заявил, что приехал в Англию для закупки сельскохозяйственных орудий и скота и что ввиду его плохого здоровья ему рекомендовали провести некоторое время в Лок-Ломане. Он прекрасно владел английским языком и сознался, что проживал в Гамбурге до марта 1914 г. В момент объявления войны он находился в Швейцарии; в мае 1915 г. его послали в Амстердам и Роттердам (несомненно для того, чтобы пройти курс обучения в немецкой школе шпионажа). Он высадился с парохода Тильбери, приехав из Голландии 30 мая 1915 г., и, пробыв затем пять дней в Лондоне, где он знакомился с рыночными ценами на лошадей и на скот, направился на север. В то время он еще не заключил ни одной сделки.
Как шпион, это был один из самых неспособных людей, которых я когда-либо встречал. Во время своего путешествия на север, куда он выехал с вокзала Кингс-Кросс, он так настойчиво приставал с расспросами к своим спутникам, что возбудил в них подозрения, и они дали ему добрый совет не показываться слишком близко к побережью. В конце концов они стали проявлять к нему такую враждебность, что шпион был вынужден покинуть поезд и провести ночь в Линкольне. В Эдинбурге он встретил столь же нерадушный прием. В полицейском участке, куда он отправился для регистрации, ему стали предлагать всякого рода вопросы. Он уверял всех, что приехал в Лок-Ломан, чтобы удить рыбу, но как раз в тот момент на озере производились опыты сбрасывания бомб, и прибытие туда иностранца тотчас же возбудило подозрение. Корреспонденция при помощи открыток была одним из излюбленных приемов немецкого шпионажа. Впрочем, чтобы отвлечь подозрение, всегда советовали шпионам посылать две почтовые открытки на разные адреса.
Роггин провел всего 11 дней на свободе в Англии и не успел поэтому послать каких-либо важных сведений неприятелю. Тем не менее собранные против него улики оказались достаточными, чтобы убедить нас в его виновности, а, кроме того, в этот период времени было необходимо сделать ремесло шпиона как можно более опасным, чтобы вербовка новых работников стала все более затруднительной.
Роггина судили 20 августа, признали виновным и казнили в лондонском Тауэре 17 сентября. Через несколько недель некий врач Эмилио Роггин был арестован на пароходе, направлявшемся из Голландии в Южную Америку. Это был брат шпиона, который был чрезвычайно поражен известием о его смерти. Он рассказал нам, что находился в Германии в момент объявления войны и германское правительство заставило его служить в качестве майора на фронте. Ему пришлось потратить много времени, чтобы освободиться от этой службы. Теперь же он направлялся в Уругвай.
Несколько недель спустя один хорошо воспитанный и обладавший изящными манерами швед в возрасте между 50 и 60 годами, по имени Эрнест Вальдемар Мелин, приехал в Англию. В жизни своей он переменил много профессий, и вся его деятельность протекала большей частью в различных европейских столицах. Когда вспыхнула война, он очутился в Гамбурге без всяких средств. Обратившись несколько раз за помощью к своему семейству, но безуспешно, он отправился в Бельгию, где, по слухам, легко было найти хорошо оплачиваемую работу. В каком-то кафе он познакомился с вербовщиком шпионов, который постоянно разыскивал граждан нейтральных государств, хорошо говорящих по-английски. Сначала Мелин будто бы не поддавался искушению, но нужда, в которой он находился, одержала верх над его сомнениями, и он был послан в школу шпионажа в Везель и Антверпен, а затем в Роттердам, где ему был выдан паспорт и адреса, по которым он должен был направлять свои донесения. Он остановился в семейном пансионе в Хемстедте (предместье Лондона), выдавая себя за голландца, торговые дела которого были нарушены движением немецких подводных лодок, и уверяя всех, что ищет службу в транспортных конторах. Его обходительное обращение и привлекательная наружность внушали такую симпатию, что все поверили его рассказам. Но полиция считала его уже весьма подозрительным, хотя не имела еще против него никаких улик, так как он еще не приступил к отправке сведений. Он поместил свои первые сведения на полях отправленных по почте газет. Немцы начали уже тогда применять этот метод. Обыск, произведенный в его квартире, обнаружил обычный материал, применяемый для секретного шифра, а также некоторое количество иностранных словарей, служивших ему кодом. По приговору военного совета 20 и 21 августа Мелин был расстрелян.