— Вам известно, — сказал Ринтельн, — что запрещено провозить военнопленного через боевую зону? Подводная блокада английских берегов превратила их в боевую зону.

— Вы в то же утро сядете на пароход, отплывающий в Америку, — вот единственный ответ, который он получил.

Фон Ринтельн повторил свой протест, прежде чем войти на борт парохода.

— Я сообщу, кому следует, о вашем протесте, — отвечал ему офицер, — но будьте добры войти на пароход.

В то время, когда немецкие подводные лодки топили ежедневно торговые пароходы без всяких церемоний и не делали ни малейшего усилия для спасения экипажа, было бы дико обращать внимание на подобные протесты.

Военнопленный пользуется достаточной свободой на кораблях, и поэтому в один прекрасный день, когда фон Ринтельн очутился наедине с одним молодым гражданином из Южной Америки, свободно говорившим по-немецки, он попросил его отправиться к германскому посланнику в Венесуэле, куда этот американец ехал, и передать ему только два слова: «Ринтельн прибыл». Этого будет достаточно, объяснил он, чтобы пустить в ход одну необходимую машину. Спустя несколько недель, когда он находился в тюрьме Тумбе в Нью-Йорке в ожидании суда, тот же молодой человек пришел его навестить, и Ринтельн сказал ему, чтобы он больше не заботился о передаче его сообщения, так как адмирал фон Гинтце, посетивший его по возвращении из Китая, обещал ему принять все необходимые меры.

Ринтельн предстал перед судом не один: вместе с ним на скамье подсудимых оказалось большинство его сообщников: доктор Шеель, изобретатель и фабрикант поджигательных снарядов, два члена конгресса, которые принуждены были подать в отставку, бывший генеральный прокурор Моннет, замешанный в создании фальшивого профессионального союза, и много других лиц, менее значительных.

Процесс «правительства Соединенных Штатов против капитана Ринтельна и его сообщников» наделал много шума. Подсудимые обвинялись в нарушении федеральных законов при следующих обстоятельствах: угроза морскому транспорту, перевозка и хранение у себя взрывчатых веществ на территории Соединенных Штатов без разрешения на то полиции; нарушение закона о стачках путем учреждения фиктивного и незаконного профессионального союза; угроза безопасности Соединенных Штатов путем вступления в заговор с иностранной державой (Мексика); нарушение добрых отношений между Соединенными Штатами и другими державами, с которыми они находились в дружественных отношениях, путем разжигания мятежей на территории этих держав.

По окончании процесса газеты стали утверждать, что германское правительство угрожало репрессиями находившимся в то время в Германии американским гражданам в случае заключения Ринтельна в тюрьму. Но статс-секретарь г-н Лансинг возразил на это с веселой иронией, что в Соединенных Штатах было больше немцев, чем американских воинов в Европе. Ринтельна присудили к четырем годам принудительного труда в американской тюрьме; для того, кто знаком с режимом одиночного заключения в Соединенных Штатах, наказание это равносильно вдвое более суровому приговору в Англии.

Дело Джозефа Джонаса, бывшего лорд-мэра города Шеффилда, представляет огромный интерес вследствие положения и богатства обвиняемого, так много потерявшего из-за связи с неприятелем. Кроме того, дело это показывает, насколько немецкий националистский инстинкт внедрен даже в человека, официально покинувшего свою родную страну и имевшего все основания оставаться верным своей новой присяге. Сэр Джозеф Джонас родился в Германии от немецких родителей, но принял английское подданство, когда был еще совершенно юным. Он женился на англичанке. Им была основана маленькая сталелитейная мастерская в Шеффилде еще задолго до войны, и он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как предприятие это разрослось в огромное производство. Как один из самых видных фабрикантов Шеффилда он был избран лорд-мэром, и вскоре затем ему был дарован титул кавалера за его крупные пожертвования благотворительным учреждениям.

В начале войны он получил крупные заказы на снаряды от британского правительства и выполнял их с большой аккуратностью. Он пользовался репутацией британского патриота. В 1915–1916 гг. он один поставлял почти всю лучшую сталь для штыков. В 1918 г. производились опыты изготовления ружей нового образца, и фирма Джонаса была тесно связана с этими опытами. Совершенно неожиданно мы с удивлением узнали, что сведения относительно этих ружей были тайно доставлены фирме Крупп в Эссене. Следствие показало, что в июне 1914 г., когда никто еще ни в Англии ни в Германии не подозревал, что война разразится между этими двумя странами, группа директоров и экспертов завода Круппа объехала все сталелитейные заводы Великобритании начиная с предприятия Джонаса в Шеффильде. Это посещение, несомненно, преследовало исключительно коммерческие цели. Крупп хотел быть в курсе методов английского производства и использовать те улучшения, которые он мог обнаружить в работе. В результате этого посещения возникли дружеские связи между сэром Джозефом Джонасом и его бывшим соотечественником. Он всегда поддерживал сношения со своими немецкими друзьями, из которых самыми близкими были Карл Ган и его сын, проживавшие в Англии, а также Пауль фон Гонтард, работавший для Круппа до войны и открывший затем сталелитейный завод в окрестностях Берлина.

Я не собираюсь рассказывать здесь, каким образом были получены доказательства измены, и ограничусь только следующим: улики эти были достаточны для ареста сэра Джозефа Джонаса и обоих Ганов, обвинявшихся в собирании сведений с целью передачи их неприятелю.

В январе 1916 г. все суда, направлявшиеся в северные нейтральные страны, должны были останавливаться в порту Фалмут. Голландскому военному кораблю, увозившему полковника фон Папена и капитана Бой-Эда, пришлось сделать то же самое. Офицер, следивший за посадкой, был вполне корректен, но твердо заявил, что должен осмотреть их документы. Фон Папен энергично протестовал против этого, заявив, что документы его не подлежат осмотру, так как он имел пропуск, выданный ему британским правительством. Офицер возразил, что пропуск касается его личности, но не его багажа и документов. С этими словами он забрал все, что принадлежало фон Папену, включая и его чековую книжку и расписки, которые явились для нас настоящей сокровищницей всевозможных сведений. Мы нашли в них документы, подтверждавшие платежи, произведенные в пользу человека, разрушившего многие мосты в Соединенных Штатах, известного капитана фон Ринтельна, виновного во вредительстве; он же оплачивал шпиона Купферле, покончившего жизнь самоубийством в Брикстонской тюрьме, фон дер Гольца и других подозрительных лиц. После войны в Германии вошло в моду приписывать поражение немцев неспособности немецких дипломатических агентов за границей, и, разумеется, фон Папен, по неудаче ли или по неловкости, сильно содействовал нашему делу, так как он дал нам возможность уличить графа Бернсдорфа, который некоторое время назад торжественно заявил, что ни один из членов его посольства никогда не был замешан ни во вредительстве, ни в шпионаже.

Это было ложью в отношении его морских и военных атташе и верно, по-видимому, только в отношении к фон Ринтельну, так как он не состоял в качестве атташе при германском посольстве. Однако Бернсдорф прекрасно знал, что его привело в Америку. Ринтельн сам рассказывал подробности их свидания:

«Через неделю после моего приезда в Соединенные Штаты я получил письмо от морского атташе, капитана Бой-Эда, уведомлявшего меня, что граф Бернсдорф желает поговорить со мной. После некоторого колебания, имея в виду характер моей миссии, я решил согласиться на просьбу посла и отправился к нему в гостиницу Риц-Кальтон на Мэдисон-авеню. Бернсдорф тотчас же стал расспрашивать меня о целях моего пребывания в Америке. Вместо ответа я вежливо указал ему, что он не должен задавать мне подобных вопросов, так как мой ответ мог бы осложнить его дипломатические обязанности. Он придвинул тогда свое кресло поближе к дивану, на котором я сидел, и продолжал почти шепотом: „Капитан, поймите, я вас прошу, ведь хотя и я нахожусь здесь в качестве посла, я тем не менее старый военный. Вы можете все мне сказать по секрету“. Эти слова тронули мое офицерское сердце, и я сообщил ему не только о том, каким образом возникла моя миссия в Берлине, но дал ему понять, что она носила вполне военный характер и состояла в общей организации диверсий. Я сказал ему также, что, поскольку я был офицером, я не верил в мнимую нейтральность Америки, что вся Германия разделяла мое мнение и считала Соединенные Штаты своим „невидимым врагом“. Кроме того, я обещал действовать энергично, но осторожно».