Поздно вечером мы спустились по отлогому склону к восточному берегу Пелопоннеса и очутились в Новом Эпидавре.

В этом изумительном уголке мы отдыхали два дня. Наши мышцы отдохнули и ссадины зажили; мы плавали в крохотной гавани среди выкрашенных в яркие тона лодок или дремали на зеленых склонах под залитыми солнцем оливами. В одно прекрасное раннее утро мы двинулись в путь к северному Пелопоннесу и сразу же стали подниматься по пустынной гористой местности. Джон и Хилда попали сюда впервые, а Орест вообще ни разу не бывал восточнее Навплии. Добродушные жители Нового Эпидавра слыхали, что к северу, где-то высоко в горах есть селение Софико, но туда вела только вьючная тропа, и никто не знал, за сколько часов можно добраться до этого селения. В Греции никому не приходит в голову измерять расстояния милями и по весьма обоснованной причине: ведь на то, чтобы пройти милю по горизонтальной и вертикальной плоскости, требуется неодинаковое количество времени. Поэтому время здесь — единственная практически применяемая единица измерения длины пути.

Весь день мы то поднимались вверх, то спускались вниз по вьючной тропе, потеряв счет небольшим горным долинам и унылым уступам. За весь день мы не встретили ни одного живого существа и не видели ни одного строения.

Солнце уже садилось, в темноте же очень легко заблудиться, а перспектива провести под открытым небом холодную мартовскую ночь никому не улыбалась.

С наступлением темноты наше настроение начало портиться Орест ушел вперед с таким важным видом, точно он считал для себя делом чести отыскать это запропастившееся селение. Над нашими головами начали собираться тучи, и подул холодный ветер. Тропинка пошла вправо. Там вдали у линии горизонта мы вдруг увидели нашего проводника Ореста — он стоял на высокой горе и махал нам шляпой, указывая на что-то впереди. Мы заковыляли к нему.

На другой стороне долины, высоко на горном уступе, но в сущности совсем близко от нас виднелись огоньки в белых с коричневым домиках. Орест все же отыскал Софико!

Было уже совсем темно, когда мы подошли к освещенной двери таверны. За нами шли чуть ли не все жители селения. Я посмотрела на местность, простиравшуюся за низкой оградой, построенной вдоль обочины улицы: не будь ее, жители постоянно падали бы в пропасть. На юге в звездной вышине виднелись очертания гор. Теплый спертый воздух постоялого двора показался мне восхитительным, и, когда ветхая деревянная дверь со скрипом затворилась за нами, я ощутила всю прелесть обладания такими элементарными благами жизни, как кров и тепло. Вскоре мы уже грели опухшие колени и лодыжки возле докрасна раскаленной жаровни; наши озябшие тела приятно разогревали крепкие напитки, а гостеприимные хозяева ломали голову над тем, что нам приготовить на ужин. Тем временем симпатичный старичок в плаще и высоких сапогах задавал нам бесчисленные вопросы о нашем путешествии, нашей работе, о наших намерениях и наших семьях, а во всех окнах, как и полагается, виднелись смуглые лица.

На следующий день Джон обнаружил — бывает же такое, — что на другом конце селения проходит почти настоящая шоссейная дорога. Она идет на север, через горы, в Коринф, и по ней дважды в неделю курсирует автобус. Мы решили, что последняя наша прогулка стоила трех обычных и что мы вполне заслужили поездку в автобусе. К тому же Хилэри и я спешили на пароход, отплывавший через три дня из Пирея. Поэтому, узнав от хозяина, что в этот день часов в одиннадцать утра ожидается автобус, мы пошли на маленькую мощенную булыжником площадь и уселись в очереди на солнцепеке. В бесплодных ожиданиях прошел час: затем какой-то древний старик объяснил нам, что автобус приходит из Коринфа и, вполне вероятно, с ним что-то случилось. Мы вернулись на постоялый двор и попросили дать нам поесть, но стоило нам приняться за еду, как вдруг с улицы раздался такой оглушительный шум, будто кавалерийский эскадрон проскакал по листам гофрированного железа. Мы выбежали на улицу: посреди площади стоял маленький ветхий автобус, изо всех щелей его валил пар; из него высыпало человек пятьдесят пассажиров. Бросившись сломя голову в таверну, мы поспешно расплатились за завтрак и помчались обратно к автобусу.

Было уже около половины второго. Водитель куда-то исчез; все тот же старик объяснил нам, что вести машину сюда из Коринфа очень, очень трудно и водителю необходимо как следует поесть и выспаться перед обратным рейсом. Мы снова заняли свои места в очереди на солнцепеке и принялись ждать. Примерно через час прошел слух, что водитель все еще спит и вряд ли захочет сегодня вернуться в Коринф. Зато завтра рано-рано утром — Proi, proi! Мы вернулись на постоялый двор.

«Рано-рано утром» — оказалось в 11.30. Мы присоединились к толпе, осаждавшей автобус. Наконец битком набитая машина — я подумала, что это опасно, — тронулась в путь и загромыхала по камням мостовой. Маленькое Софико навсегда скрылось из виду, Я заметила не без тревоги, что многие женщины крестились, входя в автобус.

— У них имеются на это все основания, — сказал Джон. — Но водители в этой местности — мастера своего дела. Можете не волноваться, пока не заметите, что я дрожу.

От его слов мне не стало легче. Кажется, — почти всю дорогу машина мчалась вниз с горы с головокружительной скоростью, делая крутые повороты у самого края пропасти и перескакивая через осыпи, то тут, то там преграждавшие нам путь.

Как-то вдруг опять появилось море. С большой высоты нам было видно, как оно омывает Коринфский перешеек с обеих сторон. Где-то вдали на северо-востоке, над Афинами возвышались горы Гиметт; на северо-западе же, за бирюзовыми с белыми гребнями волнами Коринфского залива, на фоне ярко-голубого неба сверкали снежные вершины Парнаса.

Мы описали полный круг и вернулись к исходной точке нашего путешествия, а спустя несколько часов простились с Орестом на маленьком перроне в Коринфе. Нам повезло — буквально в последнюю минуту мы успели сесть в единственный поезд, отправлявшийся в тот день в обратный рейс вокруг побережья в Афины, и вовремя заняли свои места на пароходе.

— В будущем году Крит, — крикнул нам вслед стоявший на причале Пирея Джон, когда судно медленно выходило из гавани.

В будущем году Крит! Так, значит, не все еще кончено, я вернусь в этот волшебный край горячего солнца и снежных вершин, край моря, красной земли и напоенного ароматом меда воздуха! Мне еще предстоит бродить по его долинам и взбираться на его горы. Эта надежда служила нам утешением всю дорогу на север, она согревала нас, когда Хилэри и я высадились на берег в Венеции: вся засыпанная снегом, она была непривычно черно-белой. Дрожа от холода, мы кутались в пальто; маленькая моторная лодка доставила нас с корабля на пристань; она плыла, пыхтя, по гладкой темной воде, мимо безмолвных стен, запертых дверей и решеток, под опустевшими мостами в фантастическом серебристо-белом наряде из только что выпавшего снега; четкие контуры мостов вырисовывались как на гравюре. Сухой блеск египетского солнца, сияние греческой весны — каким далеким казалось все это теперь! Мы ехали все дальше на север.

В Лондоне было сыро и холодно. Но не только погодой объяснялось мое плохое настроение. В эти первые дни, когда дул пыльный ветер или шел грязный дождь, а уличная толпа была так безлика и все куда-то спешили, на Оксфорд-стрит появились тележки с первыми весенними цветами: букеты желтых мимоз, маленькие тугие букетики нежных анемонов и веселые груды тюльпанов. Я не могла без боли в сердце глядеть на анемоны: в памяти вставали зеленые луга возле оливковых рощ, где какой-то греческий бог рассыпал мириады драгоценных камней и так оставил их в траве. Нет, дело было не только в погоде: как-то в «Таймсе» появилась короткая заметка о сильном землетрясении в Греции, в результате чего полностью разрушено маленькое селение Софико на северо-востоке Пелопоннеса. К тому же меня огорчили новости, которые я узнала, выйдя на работу. Усиленно поговаривали о необходимости строжайшей экономии средств и сокращения расходов, по меньшей мере в течение ближайших нескольких лет. Раскопки в Тель-Амарне почти наверняка будут прекращены; в этом случае лондонская контора вряд ли станет держать двух секретарей.