— Сейчас же везите в реанимацию, — сказал доктор, делавший процедуру. — Я наверх позвоню лечащему.

Старика переложили на каталку и повезли на другой этаж. Снова долго ждали грохочущий, медлительный грузовой лифт. Пациент уже не стонал. Лишь тихо звали обметанные губы чертову Сашеньку, которой не было рядом.

— А карта где? — грозно спросил заведующий отделением реанимации, едва бросив взгляд на затихшего старика. — Без карты не приму!

— Да вы посмотрите на него, — взмолилась Татьяна, — ему же плохо совсем! И в гастроскопии сказали…

— Не имею права принимать без карты! Идите за картой.

— А он?

— Вот сюда, в коридор откатите, и бегите.

Молчаливый санитар уже поставил каталку у стены и отправился восвояси. Татьяна тихо провела ладонью по запавшей щеке старика, и со всех ног, по лестнице, не дожидаясь лифта, бросилась на свой этаж. Лечащей докторицы опять не было. Пока Татьяна ее искала, мечась по всему отделению и соседним этажам, пока та курила и писала заключение, прошло около сорока минут. Когда Татьяна, взмокшая и на грани истерики, принесла карту заведующему, то первое, что увидела в коридоре — белую простынь, наброшенную поверх каталки.

После она долго сидела в коридоре на корточках у стены — рядом с ним. Не плача, молча, глядя в пол. Не отреагировала даже тогда, когда заведующий отделением реанимации, пряча глаза, вытащил у нее из рук злосчастную карту и ушел писать заключение о смерти. Потом она выплачется — в сильных объятиях Артемовых рук, под теплом его губ, стирающих ее слезы. А сейчас было больно и холодно. Холодно, словно не старик, а она сама лежала под белым саваном простыни у стены, покрашенной в серый цвет.

Глупо говорить самой себе, что такого не должно случаться. Ведь оно все равно случается. Глупо размахивать флагом милосердия, называть убийцами тех, кто давал клятву спасать жизни. С навешенным ярлыком они не перестанут носить белые халаты. Но, — твердая уверенность крепла в ней, горячими волнами растекаясь по сердцу, словно то, внутреннее кровотечение, — она обязательно посетит мир Майрами и узнает, кто такой Туманный Айсберг, стирающий своих детей с лица земли за раны и болезни. Станция подчинилась ей. Станция переносит ее туда, куда она пожелает. Пусть пока Татьяна не разобралась в том, почему и как это происходит. Но она была уверена, что Э запомнил это ощущение «горячего сердца», поставил в списке своих неведомых маршрутов галочку и доставит ее на Майрами, как только она будет готова.

Биоморфор вдруг замолк, тишиной, словно ножом обрезая ленту мыслей. В камеру окончательной обработки упало что-то тяжелое. Татьяна осторожно открыла дверцу, выдвинула платформу и застыла.

В дверь в очередной раз просунулся Ту-Гак.

— Док… — начал было говорить он, и замолк, разглядев то, что лежало на платформе.

На них весело смотрела мохнатая голова оруха, из-под верхней губы которого полз вниз, достигая края подбородка, и светился в полумраке помещения, новенький, острый и белоснежный клык Ту-Гака.

Раздался грохот.

Татьяна недоуменно повернула голову, увидела торчащие в дверном проеме ноги ту, хлопнувшегося в обморок, и бросилась к нему. Ту-Гак с трудом открыл мутные глаза.

— Доктор, — слабо сказал он. — Что это было, доктор!

— Все хорошо, друг мой, — Татьяна погладила его по шерсти между ушами, — у нас все получилось! Пойдемте, выпьем чаю и начнем процедуру. Ну, вставайте, обопритесь на меня…

Неожиданно Ту-Гак захохотал. Она недоуменно посмотрела на него.

— Сам встану! — отодвинув ее, пояснил ту. — Я вас раздавлю!

Она все же заставила его положить лапу ей на плечи. Так, в обнимку, ту и человек пошли прочь.

Голова оруха слепо смотрела им в след, торчащий клык струил нежное сияние, рождая призрачные тени, которые танцевали на платформе биоморфора.

Пока Ту-Роп и Ларрил отпаивали Ту-Гака чаем, Татьяна вернулась к биоморфору, не без труда оттащила голову оруха в операционную и извлекла врощенный в пасть животного клык. Штифт был выточен двухкорневым, как и настоящий зуб. Уже зная о способности кристалина прорастать нервной тканью и надеясь на его мощные регенерирующие способности, Татьяна не сомневалась в том, что достаточно скоро ни одно исследование не сможет установить истинное положение вещей.

Итак, клык был извлечен, простерилизован и ждал своего часа на подушечке, пропитанной физраствором. Ту, уже умело загрузившегося на платформу, Икринка втянула внутрь. Процедура повторилась вновь, только в обратно порядке. Разрезав десну, Татьяна установила штифт, поддерживая его в правильном положении до тех пор, пока два глубоких хода не начали заполняться гранулятом мягкой ткани. Вросший клык пришлось немного подточить по бокам, чтобы сделать зубной ряд идеальным. Спустя полчаса Татьяна Викторовна с умилением смотрела на спящего ту и любовалась своей работой. А спустя еще час сам Ту-Гак разглядывал себя в зеркало и восхищенно цокал языком. Затем он, неожиданно, подхватил Татьяну Викторовну и принялся подбрасывать под потолок, не взирая на ее просьбы, угрожающе-одергивающее рыканье Ту-Ропа и звонкий смех Ларрила. Его счастье, что Бима не было рядом.

— Спасибо, доктор Лу-Танни! — сказал он, когда, наконец, поставил ее на пол, и низко поклонился, прижав кулаки к груди. — Это воистину мой потерянный зуб! Разницы нет! Теперь я со спокойным сердцем могу возвращаться в Дом, и Майрами примет меня, не превратив в земной прах!

— И вам спасибо, Ту-Гак, — серьезно ответила Татьяна, опираясь на мощное плечо Ларрила, который предупредительно встал рядом — после подкидываний ее ноги слегка подгибались, — мне было чрезвычайно интересно познакомится с таким организмом, как ваш, и провести эту процедуру. Это бесценный опыт для меня и за него я благодарна вам!

Ту-Роп, внимательно слушавший их излияния, подозрительно сопнул носом и вдруг сказал:

— А правду мне сказал Ларрил, что у вас полно мяса оруха? Ганги конечно вкусные, но маленькие. Мы с Ту-Гаком приготовим ужин в вашу честь, Танни! Желаете?

— Конечно! — смеясь, воскликнула она, но про себя прикинула, не придется ли ей потом проводить себе такую же операцию, как Ту-Гаку — о твердости мышечной ткани орухов она знала не понаслышке.

Ту были выданы две ноги, и они заперлись в кухне, выгнав оттуда даже Ларрила и попросив Управляющий Разум включить мощную отточную вентиляцию.

— Знаешь, — призналась Татьяна проангелу, когда их выдворили в коридор, — я начала изучать управление МОД.

— Сама? — удивился и, кажется, обиделся Ларрил. — Ну вот, а говорила, что тебе понадобиться моя помощь!

— Так мне и понадобится, — улыбнулась она. — Не получаются у меня развороты по малой дуге. Давай, пока они там готовят ужин, полетаем?

— Здорово как звучит, — на его губах мелькнула странная, нежная улыбка. — «Давай полетаем!». Ну, давай.

Обрадованная Татьяна тут же налепила пластинку СЭТ, которую так и носила в нагрудном кармане комбинезона, на лоб, и решительно направилась к станционному доку, где просыпался разбуженный Управляющим Разумом МОД Лазарета.

Ларрил, войдя, сел в кресло справа, чинно сложив руки на коленях. Глаза его смеялись. Татьяна, розовея от смущения, суматошно потыкала пальцами тач-панели, оживляя МОД. Проангел внимательно следил за ее движениями, но пока молчал и не делал попыток что-то поправить. Одобрительно хмыкнул, когда она уверенным движением погрузила руку в универсум, и корабль поднялся в воздух, разворачиваясь к переборке шлюзовой.

Татьяна вывела МОД за пределы станции. Ларрил переместился на другую сторону кабины, углубился в изучение информационных панелей.

— Зачем тебе ментальный экран? — искренне изумился он.

— Это решение Управляющего Разума, — нашлась Татьяна, плавно увеличивая скорость корабля, — не знаю, зачем так нужно!

Ларрил покосился на нее, но ничего не ответил.

Следующие два часа он учил ее мгновенно разворачивать МОД, менять векторы движения, форсировать двигателем. И если форсаж ей удавался на ура, то с разворотами дело было плохо. Она никак не могла уловить тот момент, когда на пике энергетического толчка надо было сманеврировать, чтобы корабль ушел в поворот, а не завертелся волчком.