Федотов и сам играл: это была та самая игра, которая не стоит свеч.

Свечи молодые офицеры доставали на службе. Если свечей не хватало, то посылать за новой свечой должен был выигравший.

Бывали и такие разговоры:

— Пошли за свечой! Ты в выигрыше!

А выигравший отвечал:

— Нет, ты пошли, а я тебе очищу долгу пятьдесят тысяч.

Федотов играл и в коммерческие и в азартные игры; иногда выигрывал даже по двадцати рублей, иногда проигрывал рублей десять, но больше играл на мелок и на мелок однажды проиграл восемьдесят тысяч; лег спать банкротом и спал крепко.

Небо в том году над Васильевским островом было голубое, с барашками, и если сегодня дождь, то можно играть в карты, а если нет денег играть в карты, то можно играть на флейте или переписывать романсы из старого песенника. Можно пойти в гости: в гостях все девушки чудесны, дамы еще чудеснее, но к ним страшно подходить.

Все женщины любят молодого прапорщика-гвардейца, учат его танцевать кадриль и просят нарисовать в альбом что-нибудь потрогательнее и помеланхоличнее или сделать узор для вышивания гарусом.

В двадцать лет люди еще идут гурьбою; еще неизвестно, кто пойдет дальше всех, кто отстанет.

Пока все хорошо, и даже анекдоты, над которыми другие не смеются, смешны до слез, потому что они услышаны в первый раз.

На картины почти что страшно смотреть. Тоскливо и интересно: хочется делать самому так, только по-другому и про другое — про свое.

Вечерами Федотов играл на флейте; звук флейты был слышен на улице далеко-далеко, особенно если день был летний.

Идет по мосткам старая дама в шумящих юбках, или служанка с плетеной корзинкой, или старик в картузе с раздвоенным козырьком.

Лето. Летает пух от тополей. Тепло. Уже вечер. Не жарко. Слышна флейта.

Идет человек по деревянным мосткам, остановится, вздохнет. На флейте играют… Должно быть, офицер молодой… Неопытный…

Приказано ездить на балы; на бал надо надевать короткие штаны и шелковые чулки; очень красиво выглядит нога в шелковом чулке. Правда, шелковые чулки стоят двухмесячного жалованья — сорок рублей.

Однажды из дома прислали пятьдесят рублей — вот и чулки и еще десять рублей — приехать в карете ко дворцу: на извозчике ко дворцу не подпускают.

Но этот живой мальчик в шелковых чулках, хотя он и смотрел веселыми глазами на танцующих и сам танцевал, был беднее любого уличного замарашки. И все же интересно на балу во дворце: сколько женщин, какие платья, как выглядят плечи и шелк при свечах!

Везде хорошо. Даже в карауле весной хорошо.

Однажды с караула на Выборгской стороне молодой офицер решил пройти проселками на другой караул — в Старую Деревню. Вдали Петербург с веселым блеском окон и лиловыми дымами. Федотов шел, смотрел в лужи, как в зеркало: в лужах отражаются весенние облака и веселое лицо.

«А усы еще не выросли. Надо попробовать бриться».

Федотов саблей прокапывал бороздки у краев луж; журчал ручеек, лужи темнели просыхая.

Хорошо проселком идти весной, когда жаворонок кругами с веселым усилием вкатывает вверх свою песню!

Вечером на флейте можно насвистывать, вспоминая жаворонка. Завтра на обед будут, наверно, щи с крапивой, как на Огородниках.

Письма из дома невеселые: отец постарел, скоро будет отставка; сестры опять робко просят, не может ли он им денег прислать.

Вечером играл на флейте, читал «Физику» Павлова. Решил тратить меньше: дома летом носить халат, зимой можно носить тулуп. Обыкновенное дело: сестрам помочь надо.

Главной, но еще не достроенной достопримечательностью в Петербурге того времени был Исаакиевский собор: его готовили на удивление векам и народам.

Собор заложили при Петре, но он сгорел.

Екатерина начала его заново.

Собор строился долго; нетерпеливый Павел приказал достроить его кирпичом, а тщеславный Александр велел разломать павловскую постройку.

Такова была первоначальная судьба этого здания, которое больше ломали, чем строили.

При Александре приехал из Парижа белобрысый француз с письмом от знаменитого часовщика Брегета. Фамилия его была Рикар, но, понимая вкусы столицы, он принял пышное наименование Монферан, в честь местности, где учился.

Приняли его сперва на службу рисовальщиком.

Монферан скоро выставил огромный рисунок, на котором с приятностью были расположены все достопримечательности древнего Рима. В то время искали, кому поручить перестройку Исаакиевского собора. Архитекторы были, но все их проекты казались недостаточно торжественными и парадными.

Монферану поручили подготовить материалы к проектировке. Монферан взялся составить рисунок. Он сделал двадцать четыре рисунка — в греческом стиле, в византийском, в китайском, в индийском и в других стилях — и все это переплел в прекрасную папку.

Работа понравилась, и Монферана назначили придворным архитектором, но постройку ему еще не поручили. Тогда он сделал деревянную модель: купол был вызолочен золотом, лакированное дерево можно было принять за гранит и мрамор. Модель раздвигалась надвое, и была видна внутренность храма: иконостас из белого мрамора, мраморный пол, цоколь из розового и зеленого мрамора, вызолоченные статуи ангелов, малахит и порфир.

Рядом была поставлена небольшая модель старого храма грубой работы.

В монферановской модели, разрезанной, как арбуз, пополам, света хватало. Новый храм совмещал в себе все, что только мог вспоминать человек, занимающийся старой архитектурой. В этом здании были скульптуры и фронтоны, колокольни и коринфские колонны, портики и балюстрады.

Посередине крыши храма задуман был стилобат, сложенный из мрамора, а над ним на высоте двадцати саженей от земли колоннада из двадцати четырех колонн с бронзовыми капителями и базами. Эти колонны окружали главную башню собора, одетую снаружи медными, окрашенными под мрамор листами. В башне двенадцать больших окон. Выше колоннады, вокруг башни, перистиль, завершенный бронзовой балюстрадой, и двадцать четыре бронзовые фигуры ангелов. Над перилами — аттик, аттик же покрыт куполом.

Купол фальшивый: он собран из чугунных стропил, а внутри будет другой, плоский купол, обшитый деревом. На нем предполагалось написать плафон — все это на модели уже есть.

Окна аттика ничего не освещают, кроме железных стропил.

Горшечный плоский свод подшит деревом и оштукатурен. По штукатурке он будет раскрашен.

Все это было богато, монументально, торжественно и даже интересно благодаря замысловатости. То, что в натуре собор нельзя будет разнимать и раздвигать на части, как ту модель, о которой мы уже рассказывали, об этом забыли. Высокое начальство на модели поразилось богатству убранства. Проект очень понравился, и Монферану велели строить.

Этот белокурый французик был способным человеком; он сообразил, что прежде всего надо оформить площадь, и отрезал ее угол, поставив на нем треугольное здание военного министерства. У входа в здание стояли сторожевые львы.

Исаакиевский собор строили; вбивали тысячи свай, на сваях выкладывали сплошной фундамент из гранитных булыг.

Монферану везло — он умел находить людей.

Подрядчик каменотес Яковлев вырубал огромные колонны, подвозил их по Неве и подкатывал к стройке на платформах с чугунными шарами, катящимися по лоткам из толстых досок.

Смена царствований не изменила судьбы Монферана. Николай Первый прибавил только два ряда портиков — с востока и с запада — по восьми колонн; к каждому вела гранитная лестница со ступенями во всю ширину, это еще более затемнило собор.

Монферану поручили еще поставить посередине Дворцовой площади Александровскую колонну с ангелом наверху. Здесь рисовальщик нашел себя. Он умел соединять грандиозное с изящным и был талантлив, но он строил храм для веры, которой не имел, в стране, языка которой не знал.