Он решительно вышел в коридор, чтобы набросить на плечи плащ, и только я знала, что мой прадед уходит из дома в страшную грозу искать утешение, что ему некуда идти и что в конце пути его не ждет теплая комната с камином. И только я знала, почему ему сейчас приходится выходить под проливной дождь. Он был слишком зол и разочарован, чтобы оставаться в этой тесной маленькой комнате и притворяться. Глупый спектакль закончился.

Мы смотрели, как он уходит. Джон предложил вызвать экипаж, но Виктор отказался. Гарриет напомнила, чтобы он вернулся к ужину. Ошеломленная Дженни молча сидела у камина. Виктор надел цилиндр и направился к двери. Взявшись за ручку, он остановился и в последний раз оглянулся через плечо. От его взгляда у меня дрожь пробежала по телу, я увидела предвестник грядущего несчастья.

За четыре года Виктор Таунсенд познал, что такое пессимизм и недоверие. Тяжесть накопленного опыта сделала из него человека, который не станет ждать добра после того, как случилось беда. А сегодня вечером ему нанесли страшный удар. Ради девушки, которую Виктор едва знал, он слепо и глупо погубил свое будущее. Он собственной рукой нанес себе жестокое поражение, не подумав о том, сколь призрачны его надежды. Новость о замужестве Дженни смертельно ранила его, вытравила из его души последние остатки любви и нежности. Теперь, когда все погибло, он лишится покоя и найдет себе утешение только в горьком поиске виновного.

После ухода Виктора я снова осталась одна и оплакивала трагедию своего прадеда. Предоставленная самой себе в этом холодном темном доме, я ходила среди мебели, которая была ему знакома, и меня осаждал легион мыслей и идей. В конце концов я дошла до состояния полного изнеможения.

Больше всего меня занимала тайна загадочного влияния Виктора.

Когда он только вошел, я не могла насмотреться на него так же, как он не мог насмотреться на Дженни. Изучая каждую черту его лица — крепко сжатые губы, крупный благородный нос, темные глаза — я почувствовала, что внутри меня что-то шевельнулось, в глубине нижней таинственной части моего тела, где, думаю, рождаются настоящие страсти. Именно здесь, а не в моем сердце, этот недосягаемый мужчина впервые пробудил страсть. В самой темной и тайной части моего существа что-то впервые ожило. Но очень скоро я почувствовала, что к этому подключилось мое сердце, будто оно отреагировало на первое чувственное пробуждение.

Я всматривалась в лицо Виктора, которое находилось так близко, что достаточно было поднять руку, чтобы дотронуться до него. И я влюбилась.

Как было возможно влюбиться в мужчину, который умер почти сто лет назад? Не потому ли, что для меня в это мгновение, когда вселенная очутилась в двух сферах времени, Виктор жил и казался таким же настоящим, как и мой дядя Эд или дядя Уильям? Как он мог так волновать меня, так сильно влечь к себе? Происходило ли все это потому, что я каким-то непостижимым образом чувствовала все то же, что и он, переживала его тайные радости и горести? Ответа на эти вопросы не могло быть, ибо сами вопросы возникли из обстоятельств, которые существовали за пределами понимания. Точно так же, как странное мимолетное проникновение в прошлое ничего не проясняло, моя причастность к переживаниям Виктора не поддавалась никакому объяснению. Я смирилась с путешествиями в прошлое и убедилась, что не в силах ни познать его, ни сопротивляться ему. Поэтому придется мириться и с только что родившейся любовью.

Однако это далось нелегко. С одной стороны, от такой любви стало как-то не по себе, поскольку мне была неведома глубокая любовь и все, что с ней связано. С другой стороны, предвкушая странные нежности Виктора, которые и смущали, и пугали меня, я спрашивала себя, испытывала ли я прежде подобные эмоции и, ничего не найдя, удивилась, почему так случилось. Я боялась поглубже заглянуть в свою душу, поскольку знала, что там обнаружу. Ничего, совсем ничего.

Все дело в том, что я никогда раньше не любила — это выяснилось в тот час перед рассветом, когда я копалась в своей душе. Я даже Дуга не любила. Лежа в темной холодной гостиной наедине со своей совестью и воспоминаниями о том, что произошло здесь почти век назад, я впервые изучала себя. Этот опыт был для меня нов. Все отношения с мужчинами сводились к ни к чему не обязывающей дружбе, к мимолетным удовольствиям. За двадцать семь лет у меня было много дружков, а сейчас я могла припомнить только одного — Дуга, которого так жестоко обидела. Остальных я считала лишь предметами потребления. Но я никак не могла вспомнить каждого из них по отдельности, хотя и испытывала к ним мимолетные чувства. Все дело в том, что я всегда бежала от более глубоких чувств, избегала по-настоящему связывать себя с кем-либо, а сейчас столкнулась с неизбежностью, которая находилась вне моей власти.

В прошлом я всегда играла свою игру, вела ее, руководствуясь правилами, которые сама придумала. Они служили оружием защиты, с их помощью я воздвигала надежные барьеры, которые защищали меня от страданий любви. Конечно, мои барьеры способствовали избавлению от бурных порывов чувств, так что, оберегая себя от боли, я также лишала себя счастья любить. И я всегда считала, что плачу за это разумную цену. Но на этот раз власть от меня ускользнула. Я стала одновременно и жертвой, и марионеткой и чувствовала, как мои эмоции перехлестывают разум. Какой спокойной и беззаботной была моя жизнь, какой предсказуемой, какой управляемой. Я умело и легко манипулировала каждой гранью своей жизни.

Как бессмысленно все это было.

Я плакала, думая о Викторе, о боли, которую он испытывал, когда услышал, что Дженни вышла замуж, и осознал, что он ради пустой мечты так глупо загубил свое будущее. Я плакала также, думая о себе, вспоминая бессодержательные дни и ночи, наполненные подобием любви. Как удобно все это было, как спокойно и совершенно бесперспективно. Какая ирония судьбы! Понадобилась целая семья покойников, чтобы вдохнуть жизнь в мою дремлющую душу и разбудить мои уснувшие страсти. Что такое человек, лишенный чувств? Если лишиться любви, ненависти, ревности и целой гаммы переживаний, которые дают смысл существованию, тогда остается лишь одна внешняя оболочка. И я как раз таковой и была до того, как моя нога ступила в дом бабушки, — холодной, бесплодной и безжизненной оболочкой. Я жила одна и ради своего удовольствия в таком маленьком мирке, где для других оставалось совсем не много места. Даже те дружеские отношения, которые я установила и высоко ценила, не подвигли меня взять на себя хоть какие-то обязательства.

Пока мучительно тянулось утро и обнажалось затянутое облаками небо, я начала думать о своем брате Ричарде, который в детстве был моим ближайшим другом и товарищем, а теперь стал мне совершенно чужим. Время и расстояние разлучили нас настолько, что я больше о нем даже мимолетно не думала. Открытка на Рождество, письмо раз в году, если у меня бывало настроение, — этим исчерпывались мои отношения с братом. Как мы были не похожи на Гарриет и Виктора. Гарриет до безумия обожала своего старшего брата, а тот смотрел на свою маленькую сестру с теплотой, любовью и оберегал ее.

Ричард был на пять лет старше меня и когда-то точно так же относился ко мне, и я обожала его. Но затем он услышал зов к приключениям и отплыл в Австралию, а я нашла удобное гнездышко для себя в крупной маклерской фирме, где по собственному усмотрению могла либо расширять, либо ограничивать круг своих знакомств.

Лежа на диване, я думала о том, как Гарриет относилась к Виктору, вспоминала, как она плакала, когда тот уезжал в Лондон, и как бурно встречала его. Из какого-то тайного источника воскресали события прошлого и заполоняли мое сознание, словно прорвалась плотина и вынесла их на поверхность. Вспомнились мои детские годы с Ричардом. Он всегда оберегал меня, заступался за меня, учил, как надо вести себя, и часами развлекал рассказами о приключениях и тайнах. Эти воспоминания всплывали в памяти, давно забытые, незначительные эпизоды времен детства сейчас наполняли меня сладким чувством ностальгии, и мне стало жалко, что так долго я предавала их забвению.