Много времени тратилось непроизводительно и на то, чтобы разъяснить набившимся в кабинет бедуинам, что это не бедуинская палатка, а кабинет врача и что входить в него можно только после вызова, по одному и без сопровождающих. Поняв меня, они в конце концов выходили. Но как только я отлучался — либо в перевязочную сделать или перевязку тяжелому больному, или пункцию (прокол) коленного сустава, либо в гипсовый зал наложить гипсовую повязку, — все начиналось сначала. По возвращении я обычно заставал полный кабинет сидящих и стоящих арабов. Они курили и мирно беседовали. Забитый ими в угол Мухаммед пытался протестовать. Он объяснял больным, что доктору и так душно. Кондиционер работал на пределе и не успевал обновлять нагретый до 30° воздух. Но они думали иначе. По их твердому убеждению, доктору будет легче, если они останутся в кабинете, а он по одному будет осматривать их. В конце концов, в изнеможении опустив руки, Мухаммед отступал к стене; сесть было некуда, все было занято больными. Он ждал. При моем появлении Мухаммед молчал еще минуту-две. Это он собирал силы для очередного разговора. Вооружившись в который уже раз терпением, мы продолжали работать: я опять начинал разъяснять (по-английски), а Мухаммед переводить на арабский, что это госпиталь и что я прошу всех, кроме одного больного, выйти. Иногда при очень сильном сопротивлении пациентов я, вконец выведенный из состояния равновесия, чертыхался по-русски. Мухаммед, уже успевший изрядно устать, продолжал терпеливо переводить больным мою просьбу. Часто по интонации он чувствовал, что я сержусь, и тогда он говорил об этом больным. После этого они нехотя покидали кабинет, оставив в нем одного пациента с очередным номером.

Но бывало и так, что просьбы не помогали. При моем появлении все больные одновременно начинали мне объяснять, кто из них должен остаться в кабинете. При этом они, оживленно жестикулируя, показывали мне свои номерки. Последние нередко были месячной давности; больные сохраняли их с предыдущего приема. А случалось и так, что наиболее горячий спорщик, доказывавший, что именно он должен быть принят раньше всех остальных, оказывался обладателем последнего номера. Сами разобраться во всем этом пациенты не могли: многие из них были неграмотными. В таких ситуациях мы с Мухаммедом выходили через другую дверь в сад, закуривали и ждали, пока кто-нибудь из грамотных «очередников» не наведет порядок в кабинете. Особенно часто подобная неразбериха случалась в мусульманский праздник рамадан, когда голодные, изнывающие от жажды люди осаждали госпиталь в надежде на то, что их признают больными: по Корану больному человеку во время рамадана прием лекарств, пищи и воды разрешался.

Однако далеко не все бедуины обращались за помощью к врачу. Они еще широко пользовались услугами знахарей, в которых верили глубоко и искренне. Эти знахари лечили больных от таких недугов, как поясничные боли, различные воспалительные процессы, переломы и т. д. При этом наиболее распространенными методами лечения были прижигание кожных покровов в болезненном месте раскаленным железом, а также растирка и настои из различных целебных трав. При лечении поясничных болей, например, необходимо было провести курс в несколько десятков таких прижиганий, которые наносились на кожные покровы поясничной области раскаленным инструментом с круглым концом величиной в 15-копеечную монету. Одним из эффективных лечебных средств от большинства болезней считалось питье целебной воды с вымоченными кусочками бумаги, на которых написаны изречения из Корана.

Побывавшие на приеме у врача бедуины часто вскоре возвращались к нему с просьбой снять гипсовую повязку. Это желание, как правило, мотивировалось тем, что больной предпочитал лечиться у знаменитого знахаря, к которому нужно было ехать далеко в пустыню и который мог лечить перелом только без гипсовой повязки. Детей с острыми гнойными остеоартритами, и высокой температурой, которым необходима была срочная операция, родители нередко забирали из больницы для тех же целей. Несмотря на все уговоры и терпеливые разъяснения врача, они все-таки увозили ребенка к знахарю. Часто такие случаи кончались весьма плачевно: многие дети становились калеками, многие умирали. Значит, рассуждали религиозные бедуины, на то была божья воля, Аллах дал — Аллах и забрал…

Нередко мне приходилось работать и с другим ассистентом, Мухаммедом Масри, тоже палестинцем. Будучи одним из наиболее старых сотрудников ортопедического госпиталя, он проработал в нем 17 лет. За это время успели смениться по четыре-пять раз все должностные лица, начиная от директора и кончая простым уборщиком. Но не он был самым старым сотрудником госпиталя. 21 год здесь прослужил работник госпитального гаража иранец Махмуд Хусейн. Ему было 58 лет. Высокий, жилистый, с окладистой седой бородой, с одним глазом (правый глаз он потерял на строительстве при реконструкции госпиталя) и выдающейся вперед нижней челюстью, он производил впечатление сурового человека, но в разговоре и в обращении с людьми был мягок. О нем мало кто знал в госпитале, потому что он не медицинский работник. А вот Мухаммед Масри все время был на виду, и именно он считался аборигеном среди сотрудников госпиталя. За это его все уважали, но любили лишь некоторые. Я исключением не был и разделял чувства большинства. Два Мухаммеда являли две противоположности. Первый из них — тихий, интеллигентный, предупредительный, исполнительный. Второй — экспансивный, шумный, делал все, что ему прикажешь, но… чужими руками. Попросту говоря, заставлял работать своих же товарищей, а те его слушали.

Так вот, второго Мухаммеда больные знали и боялись как огня. При его появлении они умолкали и без лишнего напоминания гурьбой устремлялись из кабинета в коридор. Если же попадался строптивый пациент, то мой помощник его так обрабатывал, что в кабинете от крика звенели стекла. И тогда из кабинета вылетал я, так как не мог выносить громкого, резкого звука его голоса. Я неоднократно пытался как-то сдерживать Мухаммеда, но тщетно: от укоренившихся привычек избавиться очень трудно. Мне давали его в помощь всякий раз, когда наступал праздник рамадан и с больными становилось особенно тяжело работать. В обычных же условиях я предпочитал работать с Мухаммедом Халилем, кстати говоря, знавшим английский язык несравненно лучше Мухаммеда Масри, что для меня было особенно важно.

Со временем моя работа в клинике госпиталя наладилась. Мои коллеги и я стали легче и быстрее понимать друг друга. Появилось много повторных, уже хорошо знакомых больных, что не требовало больших усилий для их обследования и распознавания истории заболевания.

Работая в клинике два раза в неделю, за более чем трехлетнее пребывание в Кувейте я проконсультировал около 17 тыс. больных.

Интересен принцип работы клиники. Каждое врачебное объединение, а их в госпитале, как уже упоминалось, было три, имело два фиксированных дня в неделю, когда все без исключения врачи объединения во главе с его руководителем работали только в клинике. Если молодому врачу, принимавшему пациентов в клинике, было что-либо не ясно, он мог использовать две возможности разобраться в больном: первая — тут же показать его кому-нибудь из старших специалистов и вторая — назначить его на клиническую конференцию, проводившуюся еженедельно. Конференцию в обязательном порядке посещали руководители и врачи всех объединений. Здесь разбирались весьма сложные больные как в диагностическом, так и в лечебном плане, поэтому проходили они в жарких деловых спорах, подолгу и, как правило, с пользой и для врачей, особенно молодых, и для больных. Наконец, когда ставился диагноз и вырабатывался план лечения, больного определяли в стационар.

Однако не всегда лечащий врач, докладывающий о больном, и другие специалисты — участники конференции до конца разбирались в больном как в человеке. Они видели, если так можно выразиться, только голую патологию в отрыве от больного как индивидуума. Анализируя детали начала патологического процесса, подробности его течения и совокупность хорошо знакомых по подобным случаям симптомов болезни, врачи, особенно старшие, нередко увлекались чисто теоретическими аспектами заболевания и теряли общее и главное, что важно для больного. Не всегда они разбирались в больном, в данном человеке как личности с его индивидуальными особенностями психики и характера, профессиональными навыками и запросами к жизни.