Я не против него. Нет. Зачем три дела разбирать, когда одно экономнее… И я никакой тут иронии не развожу, как заметил правый народный заседатель. И та, что слева, ему кивнула.

Перехожу к субъективной причине. Сам факт, что я не украл, а просто наложил без задней мысли всего пять кило двести двадцать граммов картошки в сумку, говорит о том, что я не имел корыстных мотивов, но лишь субъективные, а именно: Клава моя на девятом месяце. Нелегко ей беременность дается. Нервно. То «Следствие ведут знатоки» поглядеть хочет, прямо невтерпеж, то виноград «бабские пальчики» ей подавай, то воблочки с пивком, то тянучку «Коровка», а в тот раз говорит:

– Коленька, картошечки хочу рассыпчатой с соленым огурчиком и кусочком палтуса. От магазинной рвет меня и малыш в матчасти дергаться начинает нервно. Принеси, родной.

Вот я и принес, как говорится, рассыпчатой с соленым огурчиком на свою шею. Раскаиваюсь, что так произошло.

Прошу учесть, что я все ж таки был член партии, победоносно строящей светлое будущее уже сейчас в рамках первой фазы коммунистической формации, как сказал наш родной товарищ Брежнев.

Затем, я – член профкома и не проводил никогда польской линии в профсоюзах с целью защиты интересов рабочего класса от диктатуры партии. Если и велись у нас разговорчики в шептуна насчет забастовки и что надо как-то привлечь внимание к отсутствию товаров первой необходимости, к плохому жилищному строительству и повсеместному обогащению ворья из сферы обслуживания, то я сообщал куда следует, и до польских событий в нашем, во всяком случае, городе дело не доходило. Я лично тушил искру, чтобы из нее не разгорелось пламя, как в Гданьске, где зажрался рабочий класс, тогда как мы не о мясе мечтаем, а о картошке немороженой, молоке для ребятни и о постном масле, товарищи, извините, граждане судьи.

Может, и правильно заявил прокурор, что если каждый советский человек унесет из хранилища по ведру картошки, то что народу останется? Необходимо сурово продолжать дальнейшую борьбу с дальнейшим хищением соцсобственности во всех отраслях народного хозяйства, и тогда перестанут быть дефицитными товары первой необходимости.

Прошу не присуждать мне лишения права голосовать на пять лет, потому что даже на скамье подсудимых чувствую себя с головы до ног гражданином первого в истории социалистического государства.

Имею просьбу заменить мне исправительные работы командировкой бесплатной на тяжелейшие участки борьбы с империализмом, как-то: Афганистан или Польша. Обещаю с оружием в руках охранять социализм от свободолюбивого афганского народа и бастующего рабочего класса Польши.

Ради беременности последнего месяца моей жены уважительно прошу не изменять мне меры пресечения и не заключать под стражу в зале суда. Я уже и так понес суровое наказание совестью и то, что тут сидит в первом ряду Клавдия Васильевна, глаза заплаканы, а ребеночек наш не рожден еще, а уже в судебном заседании участвует над родным горе-папашей. Я действовал от сердца, но не подумавши, что, по-моему, должно вызвать ваше снисхождение.

А всем, кто еще не попался, я от души говорю: руки прочь от народного добра!

ЕВРЕЙСКИЙ АНЕКДОТ

Гудиашвили с напарником, чья личность была не установлена, напал на гражданина Замятина, оскорбил его с особым цинизмом и причинил ряд тяжких телесных повреждений, после которых пострадавший остался инвалидом первой группы…

Последнее слово подсудимого Гудиашвили

Граждане судьи и кацо-прокурор, судить надо сегодня не меня, а случай, хотя я готов отбыть за него положенный срок в лагере особого режима.

Это же не преступление произошло, а еврейский анекдот…

Но начну с самого начала. Я уже четвертый год торгую на Центральном рынке различными свежими цветами. Меня командировала в Москву парторганизация колхоза имени Сталина. Сожительствовал я с гражданкой Птицыной, оказавшейся впоследствии аферисткой. Я выплатил ей аванс за фиктивный брак одну тысячу рублей, но она перед самым ЗАГСом сбежала в Ереван с продавцом свежих овощей Давтяном, откуда телеграфно показала мне язык в знак оскорбления грузинского народа.

Без прописки я не имел возможности дать взятку за поступление на юридический факультет МГУ. Попал в заколдованный круг. Этим воспользовался работник КГБ Дулов после обнаружения в одном букете гвоздик антисоветских листовок. Как они туда попали, я не знаю до сих пор. Но мне грозило удаление из Москвы, и я дал подписку сотрудничать с органами в деле искоренения диссидентов из нашей цветущей Родины.

Сначала я давал информацию о настроениях торговцев цветами, фруктами и овощами. Настроения были хорошими, так как советская власть дала возможность колхозам Грузии реализовать хризантемы, розы и гвоздики алые перед государственными праздниками по бесконтрольным ценам. Москвичи, конечно, нас ненавидят, но цветы покупают, потому что без цветов жизнь становится серой, как шинель милиционера.

Поскольку хорошие настроения органам не нужны, меня решили перебросить на оперативную работу. Пообещали после выполнения задания прописать в общежитии строителей и устроить в МГУ без экзаменов.

Дулов разъяснил, что я и еще одно лицо мужского пола, так и оставшееся неизвестным, должны отбить охоту у некоего Друскина уезжать в государство Израиль и подбивать на это граждан еврейской национальности.

Кроме того, Друскин передавал иностранцам клевету о преследовании евреев в СССР за изучение языка предков и хождение в синагогу, а в обмен за клевету получал запрещенные у нас книги различных врагов народа типа Пастернака и Солженицына.

Дулов сказал, что Друскин одет во все заграничное, но на голове носит маленькую тюбетейку, как узбек, который рядом со мной торговал дынями и арбузами в зимнее время.

Меня познакомили с напарником, назвавшимся кличкой «Туманный вечер».

Согласно инструкции, мы поджидали Друскина у дома номер 53 по Ленинскому проспекту, где сионист встречался с группой других злейших сионистов под прикрытием дня 8 Марта.

Мы с «Туманным вечером» промокли и замерзли, после чего приняли решение распить в подворотне бутылку коньяка «Пять слез Сталина».

Пили мы без закуски, но под мандарины моей родственницы Бачулия. Время шло, а Друскин где-то пропадал. Мы распили вторую бутылку, и зло нас взяло такое, что мы готовы были просто уничтожить нашу цель.

Увидев молодого человека без шапки, но с еврейским носом, мы хором обозвали его жидовской мордой, свалили ударом бутылки по голове на мостовую и начали избивать ногами, произнося антисионистские лозунги. Нас особенно возмутило, что Друскин орет благим матом и зовет на помощь советских граждан, которых сам же намерен покинуть навек.

Ударом носка ботинка в переносицу «Туманный вечер» заставил замолчать предателя, после чего скрылся, а я был задержан подоспевшими милиционерами, так как не мог сбежать из-за обморожения ног и рук в нетрезвом виде…

В отделении и оказалось, что избитый никакой не Друскин, а сын генерала-дипломата Замятина. Признаю в связи с этим, что допустил особый цинизм, обзывая его жидовской мордой.

Я начал протестовать, доказывая, что произошел еврейский анекдот при выполнении секретного задания органов, но был избит зверским образом. При этом у меня из кармана исчезли колхозные деньги за розы и хризантемы в сумме 847 рубчиков, японские часы и шотландский шарф с изображением обнаженных сторонниц ядерного разоружения.

Тем временем «скорая помощь» привела пострадавшего в чувство. Одет он был во все заграничное, как и говорил капитан КГБ Дулов, и имел горбатый нос. Кто же мог знать, что отец его важная шишка, а мать армянка?

Спьяну, помню, померещилась мне на его голове тюбетейка… Но что теперь толковать?…

У меня есть просьба, граждане судьи и кацо-прокурор, найти по словесному портрету «Туманный вечер», и тогда вы поверите, что я находился при исполнении оперативных обязанностей. И, следовательно, судить меня надо не за тяжкие телесные, а за халатность…