Она же начала немного погодя громко скрипеть зубами, кусаться, рычать, взвизгивать и царапать мою спину маникюром. Как тут было не потерять бдительность? Потерял. Я в этом деле заводной, о чем имеются положительные характеристики трех предыдущих жен, данные адвокату Генриетте Шварц.

Во время потери мною бдительности лектор Завзялова подняла истерический крик с хрипом, как это бывает с некоторыми жадными до мужика дамочками.

На эти звуки прибежал участковый с парторгом и активом. Завзялова, поняв, что погорела, притворилась изнасилованной жертвой колхознополового маньяка.

Я был грубо снят с нее и отнесен в голом виде за руки и за ноги в отделение милиции, где меня зверски избили, требуя признания. Завзялова же применила шантаж с целью перевербовки в своего мужа.

Я гордо отказался, так как сам был фактически изнасилован и оболган.

В ту же ночь совершил побег, усыпив дежурного рассказыванием русских народных сказок.

Конечно, я понимал, что покоя мне не дадут карательные органы вплоть до коммунизма, когда они якобы сами собой отомрут. Путь у меня был один: разрушить ложь Завзяловой по всем статьям.

Срочную службу проходил я на священной границе СССР с Турцией. Досконально знал систему патрулирования и перепады напряжения бдительности у личного состава погранслужбы.

В праздники у нас бежать или нарушить границу трудновато, хотя можно. Потому что халтура имеется даже в таком деле, как охрана границ СССР. То под балдой ходишь-бродишь с овчаркой. То дрыхнешь под кустиками с открытыми пристальными глазами. То онанизмом задумчиво занимаешься из-за неимения женского пола на заставе, кроме казенных офицерских женушек. До того дошли мы с дружком Гоглидзе однажды, что хотели на Седьмое ноября в бардак турецкий сбегать и купить там девушек за десять ворованных на кухне банок тушенки.

Но Гоглидзе вовремя сказал, что турки свинины не едят и выйдет заминка.

Очковтирательство имеется также на границе. Командир заставы приказывает, бывало, огонь открывать вверх короткими очередями и собак дразнить, чтоб шибче лаяли. Потом отчет пишет о попытке группы идеологических контрабандистов принести через священную границу антисоветскую литературу различных отщепенцев-невозвращенцев. Группа, мол, была отогнана неприцельным огнем. Захвачена книжная продукция в количестве 3000 страниц, включая портреты Солженицына…

Нас, понятное дело, на фоне знамени части фотографируют и письма пишут родителям с благодарностью за своевременное рождение бдительных и бесстрашных парнишек. Тушенкой свиной премируют, которую мы и отправляли в родимые места, где о мясе в магазинах забывать стали.

Короче говоря, человек я отчаянно бесстрашный. Бегу на юг, одолжив у каждой из бывших жен по триста рубчиков под обещание возвратиться для новой семейной жизни.

Пробираюсь безлунной, мрачной ночью в район дислокации родной заставы.

Ветер. Дождь мелкий с тоской серой. В такую ночь бешеного диверсанта за большие деньги из Пентагона не выманишь. Не пойдет – хоть ты ему за вредность путевку в дом отдыха киноартисток предлагай…

Лежу в знакомой ложбинке. Английские слова про себя повторяю. Учили мы их с Гоглидзе, когда бежать хотели в Техас, где, говорят, большие деньги нефтяникам платят.

Сутки пролежал. Сухарики жевал с витаминами. Наконец Гоглидзе показался с кобелем Валетом. Завизжала собака, унюхав сухарики. Жрать ей хотелось круглые сутки, потому что Гоглидзе часть мяса из пайка собачьего на шашлыки пускал.

Ласково подзываю дружка и собаку. Расцеловались на радостях. Тут я еще раз отвергаю категорически попытку прокурора пришить мне обвинения в гомосексуальных связях с Гоглидзе. Лобызаются же чуть ли не еженедельно члены политбюро друг с другом на аэродроме? Лобызаются. Что же вы им не шьете педерастию?

Так и так, говорю, Валико, дорогой кацо, сбегать мне необходимо туда-обратно на полгодика. Ко Дню пограничника вернусь, даст Бог. Виски принесу тебе и машинку такую хитрую из Нью-Йорка, которая девушку заменить может в суровом дозоре. И прочую порнографию не забуду. Выручай.

Думать начал Валико. Долго думал. Потом говорит:

– Иди, Зинка, кацо, но принеси мне две машинки напряжением 220 вольт. Одна у меня здесь лежать будет, а другая в казарме. Кроме того, достань мне в ЦРУ десять портретов Сталина. Пошлю на родину. Там они идут сейчас по 100 рублей штука.

– Пятьдесят, – говорю, – портретов принесу, и слово мое – твердое. Ты знаешь.

Отметаю также попытку прокурора пришить мне попытку возрождения культа личности в погранвойсках.

Распили с Валико портвешку с одеколоном «В полет» из дозорной заначки. Собаке дали чуток с сухариком, чтобы не дергалась. И пошел я прямо на американскую военную базу. Расположение ее было мне известно, так как прорабатывали мы взятие этой базы в случае освобождения Турции от власти капиталистов в новой мировой войне.

Встретили меня американцы прилично. Прибарахлили. Виски дали. Заплатили за мой визит в публичный дом. Причем не ругали, что плата была двойная за перерасход времени и энергии девушки. Там с этим делом построже, чем у нас в районе. Вон – в сортире клубном лампочка круглые сутки горит, хотя сортир пустует ввиду недостачи продуктов питания в стране и начала Продовольственной программы.

Прошу политического убежища у правительства США. Причину спрашивают. Общее, поясняю, у меня недовольство коммунизмом в первой стадии, а в последней пускай дураки живут и партийная сволочь. Против колхозов протестую и полностью согласен жить не по лжи.

Хотел военные тайны выдать про священную границу на замке, но генерал сказал, что не надо ему ничего такого, потому что они сами все давно знают, а когда надо перейти границу, спокойно ее переходят. Я, конечно, жалобу просил передать в ООН от советских пограничников, которые служат в бесчеловечных условиях и годами с женским полом разлучены. Нажать просил также на турок, чтобы они не только антисоветчину подбрасывали нам книжную, но и сексуальные приборы с фотокарточками. Провел, в общем, общественную работу.

Затем переправили меня в США, где знакомый Шаповалов, которому я границу помог перейти лет шесть назад в период разрядки, автомехаником работал. Гарант он прислал.

Но от работы постоянной я отказался. Цели у меня такой не было, еще раз подчеркиваю, навечно покинуть родимую Рязанщину. Я только хотел лично проверить состояние дел в сельском хозяйстве США.

Месяцев за семь заработал столько, что на остальные полгода хватило от пуза и на жратву, и на виски, и на девчонок. Даже кар старый купил. Всю страну проехал на этом джипе. В казино один разок все доллары проиграл, но в Голливуде отмазался. Знакомый добрый, Саша Гринштейн, который завклубом у нас в деревне одно время работал и письма мне слал на родину, враз пристроил меня на съемки.

То есть я и не знал, что меня снимают, а просто баловался с двумя девушками сразу и потом в еще большей компании. Весело было, как в клубешнике на Первое мая.

– Да здравствует, – орал по пьянке, – международная солидарность трудящихся…

Потом Сашка показал мне этот фильм удивительный и денег дал целую кучу. «Рязанский медведь кое-что умеет…» – называлась картина, но я взял с Сашки слово не показывать ее в нашем клубе после продажи советским, потому что не желаю представать перед земляком нагишом и с выпученными глазами. Про меня и так в районе слушок пошел, что я женилкой горшки цветочные с одного раза разбиваю… Зачем мне лишняя дурная слава?…

Английский язык мой приличным стал вполне, но с рязанским вяканьем. Так что, когда попал я на ферму в Айове, то запросто болтал с Джимом Байтом насчет картошки дров поджарить, колбасных обрезков и яичном порошке. Дояром у него поработал. На соломокопнителе погонял и на комбайне. Попахал слегка. Лошадей драил. И прочей работенкой не брезговал. Показал, на что способен русский крестьянин, когда парторги ему мозги не засирают планами-перепланами и трудовыми вахтами в честь свободы Анжелы Дэвис.