К двадцати годам Януш остался без дома, без семьи, без денег и положения, с запятнанной репутацией отпрыска порочного отца.

Ещё в монастыре целительные способности его замечали монахи — умение отрока снимать боль облетело всё братство; а после окончания гильдии Януш стал одним из лучших, но также и одним из самых непризнанных лекарей королевства.

Его услугами пользовались обедневшие дворяне, духовенство, рабочий люд, порой и простолюдины, прекрасно знавшие, что молодой доктор в помощи не отказывал, если не было веских на то причин. Януш не думал, что в его жизни что-то изменится, пока судьба не подарила ему две встречи, одну за другой: крайне неприятную и спасительную, укрепившую его шаткое положение.

Януш спешился, пошел пешком, ведя коня под уздцы. Заплечный мешок он закрепил у седла, время от времени останавливаясь, чтобы сорвать нужные ему травы. В имперских лесах встречались порой лекарственные мхи, которые не расли в Валлии, и Януш не собирался упускать возможности собрать их.

Он забрел уже достаточно далеко: мешок наполнился наполовину, а солнце начало клониться к закату. В лесу темнело быстро, и Януш заспешил обратно: как бы ни был приятен свежий воздух лиственного леса, ночевать под открытым небом не хотелось.

Решив обойти каменистый холм с другой стороны, доктор услышал журчание ручья, и конь за его спиной довольно фыркнул, чуя близость воды.

— Стой! Кто идет?

Женский голос прозвучал так резко и так неожиданно, что Януш невольно шатнулся назад. Конь недовольно заржал, не уступая хозяйскому произволу, и доктор ткнулся спиной в теплую морду, понимая, что пути назад нет, придется спускаться к самой воде.

— Я прошу прощения… миледи? Я не знал, что тут кто-то есть. Можно мне пройти? Тропа узкая, мне не удержать коня.

— Спускайся, — разрешил голос, и Януш осторожно сошел по каменистому склону к воде.

Конь всхрапнул и едва не вырвал узду из его рук, устремившись к ручью, где уже устроил себе водопой пригарцовывающий гнедой скакун, искоса глянувший на соседа. Сидевшая на берегу женщина выглядела странно: разбросанные по камням части доспеха, меч и щит, и окровавленная серая рубашка, которую женщина полоскала в реке. Такие же серые штаны были заправлены в армированные сапоги, а на плечи был накинут плащ, который покрывал обнаженные плечи и грудь. Хуже всего выглядели волосы: короткие, волнистые, с неровными, косыми краями, они создавали впечатление, будто кто-то просто вырвал у неё клок волос, оставив вместо роскошной шевелюры воронье гнездо.

А ещё у неё были воспаленные темные глаза, покрасневшие и сухие; горящие почти безумным огнем, как у раненой волчицы. Она смотрела на него, не то готовясь к броску, не то выжидая…

Януш тряхнул головой, отмахиваясь от наваждения.

— Во имя Единого! Миледи… вам нужна помощь!

Женщина окинула его цепким взглядом, отвернулась, выжимая рубашку.

— Кто ты? — резко, неприязненно бросила она, не реагируя на его слова.

Януш осторожно приблизился, присел на корточки, касаясь рукой земли.

— Я лекарь, — сказал он. — И я могу помочь.

Она вскинула глаза, меряя его взглядом — долгим, невыносимо тяжелым. Януш несмело улыбнулся, пытаясь разрушить эту непробиваемую стену отчуждения, и руки её, державшие мокрую рубашку, дрогнули.

— В самом деле? Можешь?

Януш кивнул, придвинулся ближе.

— Если вы позволите.

Марион усмехнулась, разглядывая молодого мужчину, перебросила мокрую рубашку через плечо. Этим честным, понимающим зеленым глазам и светлой, спокойной и теплой, как весеннее солнце, улыбке хотелось верить. И тембр его голоса — мягкий, ненавязчивый…

Должно быть, сработала привычка — молодому доктору не раз приходилось утешать, успокаивать, уговаривать буйных больных, отказывающихся от доброй помощи.

Она медленно кивнула.

Януш придвинулся ближе, безошибочно потянувшись к прикрытому плащом левому плечу. Отражение чужой боли, так явственно, так остро, он ощутил, едва приблизившись к ней. Ему не нужно было видеть рану, чтобы знать, где болит.

— Я сниму боль, — негромко объяснил он, положив ладонь ей на плечо. — Во имя Единого…

Марион хмыкнула ещё раз, с удивлением рассматривая незнакомца. Нечасто встречались среди лекарей те, кто веровал в Единого Бога. И тем более не встречались среди них те, от прикосновения горячих ладоней которых становилось так невыносимо жарко, так невероятно легко… и свободно…

Боль утихла, перестав терзать измученное тело, и Марион облегченно выдохнула, на миг прикрывая глаза. Левое плечо, то самое, на которое обрушился двуручник герцога, пострадало не только от самого удара, но и от прогнувшейся, не выдержавшей удара брони, вонзившейся в кожу. Это оказалось сущей пыткой — снимать левый наруч, наплечник, вытаскивать кусок металла из открытой раны…

— Теперь надо промыть рану и наложить повязку, — Януш отнял ладони от её плеча и вопросительно посмотрел на воительницу. — Мне нужно осмотреть вас.

Марион развязала тесьму плаща, позволяя тому упасть на землю.

— Глубокая… — лекарь покачал головой, поворачивая её руку так, чтобы рассмотреть рану. — Промойте плечо, миледи, я принесу травы. Они помогут снять воспаление.

Он спустился к воде, где, удовлетворенно фыркая от долгожданного водопоя, стоял его конь, снял заплечный мешок, на ходу доставая нужные травы, сполоснул в воде. Женщина забрела в воду по колено, чтобы удобнее было промыть плечо, и он не стал тратить времени попусту, принявшись собирать хворост. Вечерело очень быстро, тьма в лесу падала всегда неожиданно, а ему нужен был свет.

— Как зовут тебя, лекарь?

Она казалась сейчас уже совсем спокойной: боль оставила её, проясняя освободившийся от терзаний разум; лицо, умытое, освеженное, вопреки первому впечатлению, оказалось приятным, и приглаженные влажные волосы уже не были похожи на воронье гнездо.

— Януш, миледи.

Он достал из сумки чистые тряпицы, которые брал с собой на случай, если придется укутывать свежесобранные травы, перочинным ножом разрезал их на несколько длинных полос.

Женщина опустилась рядом с собранным хворостом, принялась разводить костер, искоса наблюдая за его приготовлениями. Некоторое время они молчали, пока пламя набирало силу, затем Януш придвинулся к костру.

— Сядьте ближе к огню, миледи, — попросил он.

Над костром вновь повисло молчание: Януш был занят наложением повязки, женщина изучала его, без всякого смущения разглядывая одухотворенное лицо, руки, работающие быстро и умело, внимательные глаза.

— Боль, — вдруг сказал лекарь, оставляя перебинтованное плечо. — У вас болит… Вы позволите?

Марион помедлила: удар, пришедшийся по спине, не особо тревожил её, когда острая боль в плече затмевала всё остальное, но ощущала сейчас, под тугой повязкой, стягивавшей грудь и поддерживающей спину.

Этот незнакомый юноша сделал уже достаточно, чтобы доказать свой лекарский талант, ему хотелось верить. Она повернулась к нему спиной, медленно распуская поддерживающие грудь бинты, привычно потянулась к волосам, чтобы перекинуть их через плечо и скрыть наготу, но тотчас отдернула руку, ощутив под пальцами неприятную пустоту.

— Вот так, — чуть провернув её к свету, проговорил лекарь, — во имя Единого…

Знакомое тепло от прикосновения неожиданно горячих ладоней разлилось по телу, успокаивая глухую боль в ушибленной спине. Януш провел руками по обнаженной коже несколько раз, тряхнул кистями, снова коснулся опухоли пальцами.

— Здесь ушиб, — негромко проговорил он, — не слишком большой… Холод прикладывать не советую, миледи, можно застудить спину. Не тревожьте рану несколько дней, и это пройдет само. Если… будет лучше, если вы… не станете бинтовать грудь. Хотя бы сутки.

Руки сами соскользнули со спины, и Януш отвернулся, позволяя незнакомке накинуть плащ. В свете костра кожа её отливала почти бронзовым светом, и молодой доктор с запоздалым удивлением понял, что женщина привлекает его — так, как не должна привлекать требующая лекарского ухода и заботы больная.