А потом, стащив с коня уже ничего не помнящего Дайрана, Регда совершенно четко осознала, что судьбы их – ее и этого вот офицера – связаны друг с другом такой веревкой, что пропади один – конец наступит и другому. В обе стороны. И она растирала ему руки, била по щекам, не замечая бегущих слез, и задыхалась от боли и от холода, и дрожала от жалости, тисками сжимавшей сердце. Уже не надеясь, что он очнется, Регда доволокла его до ручья и уронила в ледяную воду. И когда поняла – жив, от облегчения едва сама не потеряла сознания.

Но это – потом, потом… да и признается ли она или вовсе предпочтет промолчать, потому что признаться будет значить не просто рассказать, а еще и многое другое…

А пока они решили устроить дневку. Выбрали хорошую полянку у ручья: здесь, вдали от болот, жизнь лесная кипела вовсю, как и полагается летом, и даже солнце проглянуло из-за облаков. Несчастного коня, которому так досталось накануне, стреножили и оставили пастись вволю. Теперь у них не было ни вещей, ни крыши, под которой можно переночевать – пусть даже это всего лишь крыша кареты. Но, очутившись рядом со смертью, на все эти мелочи вдруг перестаешь обращать внимание. Вот только бы помыться да одежду выстирать, но даже переодеться им было не во что.

Дайран добросовестно пытался отчистить перепачканный свой мундир и сапоги, на штаны решил махнуть рукой, а плащ он той ночью и вовсе потерял. Одежда Регды тоже изрядно пострадала - подол юбки вымок в грязи почти по колено, рукава рубашки – по локоть, а безрукавка, за исключением нескольких пятен, так и осталась в прежнем виде. Но нижнюю юбку она все-таки выстирала и сама искупалась; ключ от ее кандалов Дайран носил с собой, в кармане мундира, и потому не потерял его со всем прочим имуществом. Почесав в затылке, он таки снял с пленницы кандалы и даже отвернулся, когда она, поколебавшись под его пристальным взглядом, стала расшнуровывать ворот безрукавки. Но все то время, пока от ручья доносился плеск воды и восторженные оханья, он стоял хоть и спиной к воде, но рядом, на расстоянии двух шагов. И лишь услышав благодарное: «Все…», обернулся. А вот мазь, бинты и все остальное благополучно утонуло вместе с каретой. «Разве что нижняя юбка в дело сгодится», - пошутила невесело Регда и добавила: «Надеюсь, не понадобится».

Покончив с мытьем, развесив по веткам мокрую одежду, Дайран разжег костер. Регда лежала на куче сухого лапника и смотрела вверх. Тучи разошлись, небо очистилось и стало высоким и светлым, почти осенним уже, но ясным и очень спокойным. Где-то в вышине плыли маленькие белые облака. Лицо девушки, смотрящей на них, было таким же спокойным и умиротворенным. Потом она прикрыла глаза и, кажется, задремала.

Дайран сидел у костра, смотрел на нее и ломал сухие сучья. Долго смотрел. Вспомнилось ему, как они с Элис ездили на охоту. Куча «золотой молодежи», высокие звуки рогов, лай собак… а ему так хотелось отстать от всех, увезти Элис подальше от этого гама, остаться с ней наедине на маленькой полянке. И даже стога сена рядом не надо – лишь бы смотреть, смотреть на нее, на высокое золото ее прически, на тонкие изящные пальцы, на насмешливый изгиб губ, просто смотреть, задыхаясь от восторга. А она, словно понимая его желание, поддразнивала – заливисто смеялась, запрокинув голову, капризно изогнув уголок рта, обращалась к скачущему с ней рядом герцогу Энгринскому… вот бы на кого смотреть ему, дураку, вот бы что заметить. Словно воочию услышал Дайран гомон и шум той давней охоты и тряхнул головой – но здесь было тихо, только ручей шелестел неподалеку да еле слышно было сонное дыхание девушки. Дайран смотрел на бледное и строгое лицо ее, и постепенно эти резкие черты проступали сквозь черты Элис, и лицо бывшей его невесты, которую он сначала любил, а потом ненавидел, расплывалось, таяло, уходило, словно вода сквозь пальцы. Они ни капли не были похожи – надменная аристократка Юга и худенькая, растрепанная северянка. И почему-то от осознания этого ему стало легче.

- Дурак, - сказал он вслух и лег у костра. И уснул.

Снилось ему лето, охота снилась, только почему-то вместо Элис рядом скакала Регда, и их с Дайраном руки сковывала золотая цепочка. Регда смеялась и что-то кричала ему, растрепанные ее темные волосы хлестали его по лицу. А потом он резко остановил лошадей и, схватив девушку за руку, притянул к себе…

Когда Дайран открыл глаза, солнце клонилось к закату. Регда возилась у костра.

- Проснулся? – спросила она, не оборачиваясь. Дайран вздрогнул. Так когда-то говорила ему по утрам мать – не глядя, могла определить, спит он или нет.

- Наверное, уже да, - хрипло спросонья ответил он.

- Есть хочешь?

- Не то слово, - сразу мрачнея, проворчал Дайран. – Только еды-то все равно нет.

- Есть немножко… Там в костре печеные яблоки, и еще вон ягод немножко...

Дайран с хрустом потянулся.

- Врешь ты все! – зевая, сообщил он.

Регда непонимающе посмотрела на него, а Дайран добавил, вставая:

- Врешь ты, что не колдунья. Вот яблоки же наколдовала. Как тебе после этого верить? А вдруг ты сейчас еще кусок хлеба с мясом наколдуешь?

Регда засмеялась.

- По части мяса – это ваша забота, господин офицер. Вот уж охотиться я не умею. Силки поставить, конечно, могу, но…

Очутившийся рядом Дайран осторожно положил ей на губы перепачканные золой пальцы. И шепотом сказал:

- Спасибо…

* * *

Вечер выдался очень теплый. Кажется, август и в самом деле вспомнил, что он все-таки август, а не октябрь какой. Дайран и Регда сидели рядышком у костра, смотрели в огонь. И молчали.

Регда задумчиво покачивала цепь кандалов и смотрела на пляшущие на металле отблески пламени. Волосы ее в свете костра отливали рыжим. Дайран нанизывал на прутики собранные днем грибы. Хорошо было молчать. Желудок сводило от голода, но не это было главным. Почему-то вдруг поверилось, что все закончится хорошо. У них не было еды, они совершенно не знали, что будет завтра и выберутся ли они из леса, но все эти заботы отодвинулись. Весь этот высокий, наполненный запахом яблок день казался выпавшим из жизни - прошлой и будущей, и даже то, что он закончился, не было горьким. Просто – все будет хорошо…

- Когда я была маленькая, - вдруг сказала Регда, - мы часто пили чай летом на веранде. У нас вокруг дома шла деревянная веранда без окон… там стоял огромный деревянный стол, и на нем – керосиновая лампа. А вокруг лампы – бабочки. И варенье малиновое… - она украдкой вздохнула.

- Наверное, у тебя мать красивая, - проговорил Дайран.

Девушка с недоумением посмотрела на него.

- Почему?

- Ну… обычно дочери на матерей похожи. А ты красивая, - добавил он просто.

- Нет, - покачала головой Регда. – Я на отца… У нас в роду все девочки на отцов похожи.

- Говорят, это к счастью, - осторожно заметил Дайран.

Регда горько усмехнулась и ничего не ответила.

- А мы жили у моря, - заговорил Дайран. – Помню, каждое утро я выбегал на крыльцо, а море – вот оно, совсем рядом. Большое. Я обычно спал раздетым, а утром с этой стороны дома никого не было, все были заняты хозяйством, вот я и выскакивал, в чем мать родила. И сразу – в воду. – Он усмехнулся. – Один раз наткнулся на служанку молоденькую, она визг подняла. Мне потом от мамы попало. Негоже, мол…

- У моря, - задумчиво проговорила Регда. – И долго вы там жили?

- Мне было восемь, когда отца перевели в столицу.

- Твой отец – военный?

- Да, - откликнулся Дайран. – У нас в роду все старшие сыновья принимали присягу. Уже восемь поколений. А я – не только старший, но и единственный, так что мне выбирать не приходилось. Да вот, не оправдал… - Он опять усмехнулся. – Обормот…

- Почему? – удивилась Регда.

Он ответил не сразу. Сам себе удивился – откровенничать с этой, чужой, в общем-то, девушкой, когда даже матери не сказал всей правды… А потом заговорил:

- Я служил в столице и учился в военной Академии. Это большая честь, но это само собой получилось – за заслуги отца перед отечеством… в общем, как награда ему. Отец был против, он считал, что нужно начинать с самых низов, чтобы узнать жизнь солдат, послужить несколько лет в армии, а уже потом идти учиться дальше. Но меня зачислили. И я старался… даже звание капитана получил досрочно.