Старый правитель выслушал все это в замешательстве, а потом нерешительно возразил:

— Но что же мне делать с генералом, который уже служит у меня? Я буду разрываться между вами обоими. Ведь он не так-то легко согласится уйти.

И Ван Тигр ответил без колебаний:

— Мы решим дело в открытом бою, как делают честные люди: если он победит, я уйду и оставлю ему своих людей и оружие, а если я останусь победителем, то уйти должен будет он.

Тогда правитель со вздохами и стонами — ибо он был человек ученый, последователь древних мудрецов и любил покой — послал за своим генералом и велел позвать его к себе. И через некоторое время тот явился. Это был спесивый человечек, с круглым животом, одетый в военное платье иноземного образца, он отрастил жиденькую бородку и зачесывал кверху свои редкие брови, стараясь казаться свирепым и храбрым, насколько мог. Он вошел, топая изо всех сил и волоча за собой по пятам длинный палаш. Кланяясь, он не сгибал спины и смотрел как нельзя более грозно.

Заикаясь и потея, старый правитель кое-как рассказал ему, в чем дело, а Ван Тигр спокойно сидел, холодно глядя в сторону, словно думая о чем-то постороннем.

Наконец старый правитель замолчал, повесив голову и желая себе смерти, думал про себя, что вдвоем они скоро доведут его до могилы. Он и своего генерала считал лютым зверем за то, что у него был горячий, вспыльчивый нрав, а Ван Тигр был куда вспыльчивей и гневался несравненно сильнее, — это всякому было видно, стоило только взглянуть на его лицо.

Толстый маленький генерал порядком рассердился и, схватившись пухлой рукой за меч, хотел уже броситься на Вана Тигра. Но Ван Тигр заметил это движение, прежде чем он успел его сделать, хотя смотрел, повидимому, на террасу, заросшую пионами, и, оскалив белые зубы, сдвинул густые черные брови, скрестил руки на груди и уставился на маленького генерала таким тяжелым и яростным взглядом, что тот струсил, и, переменив гнев на милость, притворился, что нисколько не сердится. Он и в самом деле был человек неглупый. Он понял, что прошло его время, и не посмел тягаться с Ваном Тигром. Наконец он сказал старому правителю:

— Я давно уже думаю, что мне пора вернуться домой, к старику-отцу. Я у него единственный сын, а он все дряхлеет. Но до сих пор я не мог поехать к нему, потому что мои обязанности здесь, в твоем почтенном ямыне, тяжелы и отнимают много времени. А кроме того, не говоря уже о сыновнем долге, я болен, и время от времени болезнь нападает на меня и грызет мою утробу. Ты знаешь об этой болезни, господин мой, знаешь, что из-за нее я не мог выступить в поход против бандитов, как мне хотелось бы, и что все эти годы я жаловался на немощи, которые посланы мне небом. А теперь я рад буду вернуться в мой старый деревенский дом, чтобы выполнить сыновний долг перед отцом, и лечиться от болезни, которая тяготит меня все больше и больше.

Сказав все это, он с достоинством поклонился, а старый правитель поднялся с места и, ответив на его поклон, прошептал:

— Будь уверен, тебя хорошо вознаградят за долгие годы верной службы.

И правитель с сожалением посмотрел вслед маленькому генералу и, вздыхая, подумал про себя, что все-таки он был очень покладистым военачальником и если не прогнал бандитов, зато с ним нетрудно было ужиться, разве вспылит иной раз из-за еды или питья, но это были пустяки, и их легко было уладить. А потом старый правитель украдкой взглянул на Вана Тигра и встревожился оттого, что Ван Тигр показался ему слишком молодым и суровым, слишком грозным и неуступчивым. Но вслух он сказал миролюбиво:

— Вот ты и получил награду, какую хотел. Теперь можешь взять себе дворы старого генерала, как только он уедет, — бери и солдат. Только есть еще одно: что мне сказать стоящим выше меня, когда они узнают, что я взял нового генерала, и что делать, если старый генерал пожалуется на меня?

Но Ван Тигр был умен и сразу нашелся:

— Тебе это принесет только славу. Скажи, что ты взял наемного полководца, чтобы он прогнал бандитов, а после ты оставил наемника для личной охраны. Заставь генерала написать, — и в этом я помогу тебе, — чтобы ему позволили уйти в отставку, и пусть на свое место он просит назначить меня, и тогда вся слава достанется тебе за то, что ты назначил меня военачальником и с моей помощью разбил бандитов.

Хоть и против воли, старый правитель должен был согласиться, что такой план хорош, и вздохнул свободнее, но он все еще боялся Вана Тигра, боялся, как бы не обратилась против него самого жестокость молодого военачальника. Ван Тигр был доволен, что правитель боится его, потому что это входило в его цели, и улыбнулся холодной улыбкой.

Теперь Ван Тигр сам перебрался на дворы, где раньше жил генерал, потому что с севера пришла зима. Он был доволен всем, что сделал: люди его были сыты и одеты, доходы начали поступать, и было на что купить им зимнюю одежду, и все они сидели в тепле и были накормлены.

Когда Ван Тигр все устроил, наступила глубокая зима и дни шли за днями правильной чередой, он вспомнил вдруг о женщине, которую все еще держал в тюрьме. Вспомнив о ней, он улыбнулся суровой улыбкой и крикнул стражу, стоявшему у дверей:

— Ступай и приведи женщину, которую я велел посадить в тюрьму месяца два тому назад! Я забыл, что еще не придумал ей наказания, а ведь она хотела меня убить. — Он засмеялся беззвучно и добавил: — Теперь, я думаю, она смирилась!

И стал ждать ее с удовольствием и любопытством, желая взглянуть, какова она стала, смирившись. Он сидел один в своем зале, и рядом с ним стояла большая чугунная жаровня с углями. Снаружи снег падал тяжелыми хлопьями, как бывает глубокой зимой, и весь двор был засыпан снегом, — он густо облепил каждое дерево и каждую ветку, потому что в тот день не было ветра, и холодный неподвижный воздух был насыщен сыростью падавшего снега. Ван Тигр сидел праздно, в тепле, возле жаровни с углями, укутавшись плотно в халат на бараньем меху, и на спинку его стула была брошена для защиты от холода тигровая шкура.

Прошел почти целый час, когда он заслышал движение на безмолвном до того дворе и взглянул на дверь. Часовой тащил пленницу, и ему помогали еще двое. И все же она упиралась и, изгибаясь во все стороны, рвалась из опутывавших ее веревок. Часовые силились втолкнуть ее в дверь, и во время борьбы снег ворвался вместе с ними. Когда наконец они крепко ухватили ее и поставили перед Ваном Тигром, часовой сказал, оправдываясь:

— Генерал, прости, что я так долго не мог исполнить твоего приказа. Нам пришлось на каждом шагу заставлять итти эту ведьму силой. В тюрьме она лежала в постели голая, и непристойно было войти к ней, мы люди женатые; и другим женщинам в тюрьме пришлось насильно одеть ее. Она кусалась, царапалась и дралась, но все-таки им удалось прикрыть ее наготу настолько, чтобы мы могли войти, связать ее и вытащить наружу. Она сошла с ума, право, сошла. Мы таких женщин не видывали. В тюрьме говорят, что она не женщина, а лисица, которая обернулась женщиной ради какого-нибудь дьявольского умысла…

Но молодая женщина отбросила назад рассыпавшиеся волосы, услышав это. Когда-то волосы у нее были коротко острижены, а теперь отросли почти до самых плеч. Она взвизгнула:

— Я не сошла с ума, а если и сойду, то разве только от ненависти к нему.

И с бранью, вытянув шею, она плюнула в Вана Тигра и попала бы в него, если бы он не отстранился поспешно, а часовой не отдернул бы ее назад. И плевок упал на жаровню и зашипел на горячих угольях. Часовой взглянул на нее с изумлением и повторил убежденно:

— Ты сам видишь, она сошла с ума!

Но Ван Тигр ничего не ответил. Он только не отрывал взгляда от этой странной и озлобленной женщины, вслушиваясь в ее речь, потому что даже бранилась она не так, как простые женщины. Посмотрев на нее пристально, он заметил, что хотя стройность ее доходила теперь до худобы, она все же была красива, смотрела гордо и ничуть не походила на плотных крестьянских женщин. Однако ноги у нее были большие, словно их никогда не бинтовали, а в тех местах этого не бывает, если женщина хорошего рода. Он не мог разобрать, что она за человек, — так много в ней было противоречий, и только смотрел на нее, не сводя глаз, и следил, как двигаются тонкие черные брови над гневными глазами, как раздвигаются выпуклые губы, обнажая ровный ряд белых зубов, и ему пришло в голову, что он не видывал женщин красивее. Да, бледная, худая и озлобленная, она все-таки была красива. Наконец он медленно произнес: