— У меня три сына.

Теперь он смотрел на юношу и видел его ровно остриженные волосы, напомаженные и плоские, опрятный халат из узорчатого серого шелка, видел ловкие движения и спокойные скрытные глаза и говорил себе в изумлении:

«И это тоже мой сын».

А вслух он сказал:

— Какую же тебе нужно невесту?

И молодой человек ответил спокойно и уверенно, словно он это обдумал заранее:

— Мне нужна деревенская девушка из зажиточной семьи, у которой не было бы бедных родственников, с хорошим приданым, не урод и не красавица, и хорошая стряпуха, которая, если на кухне и будут служанки, могла бы присмотреть за ними. И если она покупает рис, то она должна купить ровно столько, сколько нужно, и ни одной горсти больше, и если она покупает материю и кроит из нее одежду, то оставшиеся обрезки должны уложиться на ее ладони. Вот какая мне нужна!

Услышав эту речь, Ван-Лун изумился, тем более, что говорил ее юноша, жизни которого он не знал, хотя это и был его сын. Не такая кровь текла в его сильном теле, когда он был молод, и в теле его старшего сына. Однако он почувствовал уважение к мудрости своего сына и сказал, смеясь:

— Что же, я поищу такую девушку, и Чин тоже станет разыскивать ее по деревням.

Все еще смеясь, он вышел из лавки и пошел по той улице, где стоял большой дом, и в нерешительности остановился между каменными львами, а потом вошел, так как некому было его останавливать. И дворы были все те же, как и в то время, когда он разыскивал проститутку, боясь, что она собьет с толку его сына. Деревья были увешаны сохнущим бельем, и повсюду сидели женщины и сплетничали, тачая башмаки и протаскивая длинные иголки взад и вперед сквозь подошву, и голые, испачканные в пыли дети катались по мощенному плитами двору. И везде стоял запах, какой приносит с собой простой народ. И он взглянул на дверь, за которой жила потаскуха, но дверь была полуотворена, и теперь там жил какой-то старик. Ван-Лун порадовался этому и пошел дальше.

В старое время, когда здесь жила знатная семья, Ван-Лун почувствовал бы, что принадлежит к простонародью, и был бы против знатных, и боялся бы и ненавидел их. Но теперь, когда у него была земля и было серебро и золото, спрятанное в укромном месте, он презирал этих людей, которые копошились повсюду, и говорил себе, что они грязны, и пробирался между ними, подняв нос и едва дыша. И он презирал их и был против них, словно и сам принадлежал к знатному дому. Он пошел через дворы, хотя это было только из праздного любопытства, а не потому, что он принял какое-нибудь решение, но все же он шел дальше и дальше и в конце двора нашел запертую калитку, у которой дремала какая-то старуха. Он вгляделся и узнал в ней рябую жену бывшего привратника. Это удивило его, и он долго смотрел на привратницу, которую помнил еще нестарой и полной женщиной, а теперь видел перед собой изможденную, сморщенную и седую старуху с желтыми и расшатанными обломками зубов во рту. И, посмотрев на нее, он сразу понял, как быстро прошли годы, и сколько их прошло с тех пор, как он в молодости приходил сюда с первенцем-сыном на руках. И в первый раз в жизни Ван-Лун почувствовал, что старость подкрадывается к нему.

Тогда он сказал старухе со вздохом:

— Проснись и пусти меня в калитку.

Старуха заморгала и сказала, облизывая сухие губы:

— Мне приказано отпирать только тем, кто хочет снять внутренние дворы.

И Ван-Лун вдруг ответил:

— Что же, я, может быть, и сниму, если они мне понравятся.

Но он не сказал ей, кто он такой, а вошел за ней, хорошо помня дорогу.

Он шел за ней следом. На дворах было тихо. Вот и маленькая комната, где он оставил свою корзину, а вот и длинная веранда, поддерживаемая тонкими столбами, покрытыми красным лаком. Он вошел за ней следом в большую залу и сразу перенесся в прошлое, когда он стоял здесь, ожидая будущую жену, рабыню из этого дома. Перед ним возвышался большой резной помост, на котором сидела старая госпожа, хрупкое, изнеженное тело которой окутывал серебристый шелк.

Движимый какой-то неведомой силой, он подошел к нему и сел там, где она сидела, и, положив руку на стол, смотрел с возвышения на выцветшее лицо старухи, которая, моргая, вглядывалась в него и ждала, что он будет делать. И сердце его переполнилось удовлетворением, о котором он тосковал всю жизнь, сам того не зная. Он ударил по столу рукой и неожиданно сказал:

— Я сниму этот дом!

Если Ван-Лун решал что-нибудь сделать, он торопился выполнить свое решение. Чем больше он старился, тем нетерпеливее спешил покончить днем с делами, чтобы провести вечер мирно и праздно, смотря на заходящее солнце, или вздремнуть слегка после обхода своей земли. Он сказал старшему сыну о своем решении, велел молодому человеку покончить это дело и послал за средним сыном, чтобы он пришел и помог им перебраться. И как только сборы были кончены, они переехали: сначала Лотос и Кукушка со своими рабынями и пожитками, а потом старший сын Ван-Луна с женой, слугами и рабынями.

Но сам Ван-Лун не хотел уезжать сразу и оставил с собой младшего сына. Когда пришло время расстаться с землей, на которой он родился, оказалось, что не так легко сделать это, как он думал. И когда сыновья стали его уговаривать, он ответил:

— Ну, что же, приготовьте мне отдельный двор, и я перееду в какой захочу день. Может быть, накануне рождения моего внука. А если захочу, то вернусь к своей земле.

И когда они снова начали его уговаривать, он сказал:

— Остается моя бедная дурочка, и я не знаю, брать ее с собой или нет. А не взять нельзя: без меня некому даже посмотреть, сыта она или нет.

Ван-Лун сказал это в укор жене старшего сына, потому что она не хотела видеть дурочку около себя, а ломалась, привередничала и говорила:

— Такая, как она, совсем не должна была бы жить, и если я буду смотреть на нее, мой ребенок родится уродом.

Старший сын Ван-Луна помнил, что его жена не любит дурочки, и потому промолчал и не сказал ничего. Тогда Ван-Лун раскаялся в своем упреке и сказал кротко:

— Я перееду, когда найдется невеста для моего среднего сына, потому что удобнее оставаться здесь вместе с Чином, пока это дело не будет улажено.

Поэтому средний сын перестал его уговаривать. Кроме Ван-Луна с младшим сыном и дурочкой, в доме остались только дядя с женой и сыном и Чин с работниками. И дядя с женой и сыном перебрались на внутренний двор, где жила прежде Лотос, и забрали его себе. Но это не особенно огорчило Ван-Луна, так как он ясно видел, что дяде осталось прожить немного дней. Когда этот праздный старик умрет, кончатся обязанности Ван-Луна к старшему поколению, и если двоюродный брат не будет подчиняться, никто не осудит Ван-Луна если он его выгонит из дому. Чин перебрался в передние комнаты, и работники вместе с ним, а Ван-Лун с сыном и дурочкой жил в средних комнатах и нанял дородную женщину, жену одного из работников, прислуживать им.

И Ван-Лун спал, отдыхал и не заботился ни о чем. Он вдруг почувствовал большую усталость. В доме было тихо и мирно. Никто не беспокоил его, потому что младший сын, молчаливый юноша, сторонился отца, и Ван-Лун едва знал его: настолько молчалив был юноша.

Но в конце концов Ван-Лун отдохнул и велел Чину искать невесту для среднего сына. Чин от старости съежился и высох, как тростинка, но в нем еще оставалась сила старого и преданного пса. Ван-Лун не позволял ему работать мотыкой в поле или итти за плугом, и все же он был полезен, потому что присматривал за работниками и следил, как вешают и меряют зерно. Выслушав, чего хочет от него Ван-Лун, он умылся и, надев свой новый халат из синей бумажной материи, отправился по деревням. Там видел он многих девушек и наконец вернулся и сказал:

— Мне было бы легче выбрать жену для себя, чем для твоего сына. Но будь я молод и на месте твоего сына, я взял бы девушку за три деревни отсюда — это хорошая, веселая, заботливая девушка, и недостаток у нее только один: она смешлива. Отец ее согласен и даже рад породниться с твоей семьей через дочь. Но я сказал, что без твоего согласия не могу ничего обещать.